Я ждал, что после разговора с Ольсеном старик опять придет ко мне с протестом. Но он продолжал отсиживаться в каюте.

Вечером ко мне прибежал боцман и доложил, что вернувшийся от старика Ольсен за ужином опустошил флягу со спиртом и теперь буянит, рвется побить Рейерсена.

— А где Яшкунов? — спросил я.

— У штурмана в ходовой рубке.

— Пошлите его к норвежцу, пусть успокоит.

Через некоторое время я заглянул в кубрик. Ольсен уже не буйствовал. Он сидел, уткнувшись лбом в стол, и пьяно плакал. Его широкие плечи тряслись.

Я поманил к себе Яшкунова и поинтересовался:

— Чего это он?

— Да все из-за косоротого, — вполголоса сообщил Федя. — Ларс пошел спросить, не разрешит ли шеф пострелять ему гарпуном в цель. А тот затопал и наорал на него. «Дурной пример, — говорит, — берешь! Норвежцев опозорить хочешь? Только ненормальные стреляют в такую волну, а мы обязаны беречь славу первых в мире гарпунеров. Иначе нас никто нанимать не будет...»

Потом Яшкунов поднялся со мной по трапу наверх и сказал:

— Спьяна или со зла Ольсен предупреждал меня: «Не верьте Рейерсену, он на библии клятву давал никому не выдавать места, где проходят киты на кормежку, и строго хранить тайну старых гарпунеров. Он заметил, как ваш капитан делал записи, и теперь нарочно петляет, старается запутать его и увести подальше от хорошей охоты».

На другой день молодой норвежец по-прежнему был тих и покорен. Он поблагодарил Яшкунова за то, что тот не выпустил его из кубрика, и просил не верить всему тому, что наболтал в пьяном виде. Но я все же попросил штурмана вести прокладку курса даже в часы охотничьих маневров. Ломаные линии нашего курсирования на подходах к местам скопления китов получились нелепыми. На карте было видно, сколько мы делаем ненужных петель и зигзагов. Старик запутывал нас, полагая, что я не смогу в своих записях отметить точные координаты.

Рейерсен обычно не заводил нас в глубь больших океанских лугов фитопланктона, даже если видел вдали десятки фонтанов, взлетавших вверх. Он полным ходом приближался к китам, пасшимся по окраинам, и начинал преследовать их с таким расчетом, чтобы подальше уйти от богатейшей «китовой похлебки».

В конце февраля над океаном нависли тучи и задули ветры, приносившие частые снегопады и туманы, мешавшие охоте. У меня не был выполнен двухмесячный план, а гарпунера это не волновало.

— В марте еще будут тихие дни, — говорил он. — Зачем мне мокнуть на обледенелой палубе? Ведь за кита, убитого в плохую погоду, дороже не платят?

Я решил попытать счастья без норвежцев: посадил Яшкунова в «воронье гнездо» и сам пошел на поиски китов.

Волна в этот день была крутой. Мачта китобойца, с сидевшим в бочке на ее вершине матросом, раскачивалась словно гигантский маятник. Федя то и дело оказывался над бушующим океаном.

— Не укачает? — спросил я его в мегафон. — Из пушки стрелять сумеешь?

Он что-то крикнул в ответ, но из-за порыва ветра я не расслышал и только по выражению его лица, взмаху рук понял, что качка в воздухе ему даже как бы доставляет удовольствие.

На всякий случай я все же сказал боцману, чтобы он приготовился сменить Яшкунова.

Через некоторое время Федя показал мне рукой на серебристый отблеск облаков. Это означало, что где-то в той стороне находятся большие ледяные поля.

Я знал, что у кромки льдов любят пастись финвалы и синие киты, и повел судно по указанному направлению.

Вскоре показались айсберги и небольшие блинчатые льдины, плывшие по течению.

На некоторых льдинах виднелись тюлени, а вдали над обширным разводьем кружились чайки и буревестники — явный признак того, что где-то поблизости есть обильная пища — поля планктона.

Волнение здесь было меньшим. Осматривая в бинокль разводье, Федя вдруг крикнул:

— Справа по носу высокие фонтаны! Финвалы и синие киты!

— К пушке! — приказал я ему.

Яшкунов быстро спустился на полубак и занял место гарпунера, а в «воронье гнездо» вскарабкался боцман.

Мы стали осторожно пробираться среди льдин к разводью. Впереди то и дело взлетали фонтаны. Три финвала — мы научились распознавать их по конусообразным фонтанам, — то ныряя, то поворачиваясь на бок и показывая полосатое брюхо, кормились в центре планктонного поля, а четвертый кит плавал в стороне. Он дольше финвалов находился под водой и, всплывая, выпускал такой высоты фонтан, каких нам еще не доводилось видеть. Над зыбью океана вырастала стройная белая пальма. Широко распуская свою вершину, она держалась с минуту в воздухе, а затем становилась голубой и растворялась как облако.

«Гигантский синий кит!» — понял я и, конечно, направил судно к нему.

Яшкунов поднял руку, чтобы я несколько убавил ход, но едва я это сделал, как синий кит, точно обеспокоясь, выпустил два коротких фонтана и надолго ушел под воду. Я следил по секундомеру — он не показывался одиннадцать минут и вынырнул в неожиданном месте за кормой нашего судна.

Сделав полный разворот, мы средним ходом начали приближаться к киту. Гигантское животное, как бы не обращая внимания на судно, отдыхало на поверхности океана, выпуская частые фонтаны. Но как только я застопорил машину, надеясь по инерции подойти к нему, кит угрожающе хлестнул хвостом и ушел под воду: видимо, он был уже пуган и боялся неожиданно наступавшей тишины.

Вынырнув метрах в пятидесяти от нас, кит стал быстро удаляться. Я повел судно вдогонку ему.

Мы шли полным ходом по вспененному океану. Это была рискованная погоня, так как навстречу то и дело попадались обломки льдин. Столкнись с какой-нибудь из них на таком ходу — и судно получит опасную пробоину.

Яшкунов стоял наготове у пушки. Брызги встречных волн порой обдавали его с ног до головы, но молодой матрос словно врос в палубу.

Кит, мчась вперед, держался у поверхности воды и выпускал частые и короткие фонтаны.

Наконец мы вышли на чистую воду, где льдин не было.

— Самый полный! — скомандовал я.

Более часа мы шли за китом; расстояние меж нами не уменьшилось. Потом животное стало сбавлять ход.

Яшкунов приник к прицелу пушки. До кита оставалось уже не более семидесяти метров. Животное метнулось в сторону и попыталось уйти на глубину: в волнах исчезла его голова, показалась круто изогнутая темно-синяя спина в серых пятнах, черный плавник.

И в этот момент раздался выстрел гарпунной пушки... Я видел, как лоснящаяся кожа на спине кита звездообразно треснула и сомкнувшиеся над ней волны окрасились в красный цвет...

После взрыва гранаты кит выскочил на поверхность и как бы замер от боли, затем хлестнул хвостом так, что грохот прокатился по океану, рванулся и пошел на глубину.

От могучего рывка мачта судна дрогнула и манильский трос, привязанный к линю гарпуна, с такой скоростью начал сползать в море, что ролики под ним завизжали, а над бешено вращавшимся блоком амортизатора показался дым.

У капитана китобойца в таких случаях одна задача: не допустить новых, непредвиденных рывков, иначе толстый трос лопнет, как нитка.

Почти три бухты манильского троса ушло за борт, а синий кит все тащил и тащил его. Чтобы хоть немного убавить напряжение троса, я вел судно за китом полным ходом.

На мостике вдруг появился Паво Рейерсен. Он был взбешен, что мы осмелились без его участия стрелять по киту.

— На вашем судне право бить китов предоставлено только мне! Я буду жаловаться! — прокричал он по-английски, а потом, постояв и осмотревшись, не без злорадства добавил: — Теперь блювал будет таскать вас до ночи. Здесь всюду льды. Вы погубите судно.

— А что вы порекомендуете сделать? — спросил я у Рейерсена.

— Обрубите трос, это вам обойдется дешевле, — сердито ответил он и ушел с мостика.

Среди моих людей растерявшихся не было. Яшкунов движением рук давал сигналы механику и рулевому, а боцман с трюмным матросом заряжали пушку для добойного выстрела.