– Вы говорили о моем отце, – продолжила я. – Вы его видели?

– Ну, допустим, – крякнул он.

– В каком он состоянии?

– В каком состоянии? – Герцог некоторое время обдумывал ответ, наконец улыбка искривила его длинное лицо. – Скажем так: его больше нельзя назвать красивейшим из Стаффордов.

Поначалу я почувствовала боль, словно кто-то сильно ударил меня. Потом ощутила злость – она заполнила мое сердце, мой разум, все мое тело. Я едва могла дышать, видеть или слышать. Кончики моих пальцев от этих слов буквально окоченели.

Тут раздался приглушенный расстоянием звук распахиваемой двери – это вернулся сэр Уильям, один, без жены. Он принес что-то и отдал герцогу.

– Госпожа Стаффорд, я хочу показать вам это, – резко сказал Норфолк и положил на стол письмо Маргарет – то самое, которое я взяла с собой на Смитфилд. Ничего удивительного: они обыскали мое платье.

Герцог прочитал письмо вслух. Он с издевкой произносил слова своим хриплым голосом – точно таким же тоном он поздравлял меня с желанием стать монахиней и выражал скорбь по уничтоженным на Севере монастырям.

Пока Норфолк читал, я вспоминала, как мой отец охотился на кабанов. Убить кабана трудно, и поэтому он никогда не отправлялся в лес один. И когда отец находил зверя, слуги долго преследовали жертву, гнали, всячески сбивали с толку, меняя друг друга, пока наконец кабан, ослабевший и испуганный, не падал без сил в чаще и не умирал, заколотый пиками и ножами.

В камере Тауэра стояла напряженная тишина. Я поняла, что герцог закончил чтение, – он и Кингстон ждали моего ответа.

– Да, я захватила на Смитфилд последнее письмо кузины, – холодно произнесла я.

Герцог осторожно взял двумя пальцами еще что-то: ага, цепочка с медальоном Фомы Бекета, который много лет назад подарила мне Маргарет. За день до того, как отправиться на Смитфилд, я зашила медальон в подкладку кошелька, чтобы не потерять.

– А как насчет вот этого? – спросил он.

Я пожала плечами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вырвать цепочку из его пальцев.

– Вы скажете мне, зачем взяли медальон на Смитфилд, – прорычал герцог.

И тут вдруг я почувствовала такую злость, что решила: пусть Томас Говард делает со мной что угодно, но я больше не стану его бояться.

– Этот медальон кузина подарила мне десять лет назад. И я подумала, что если после смерти Маргарет смогу, будучи ее родственницей, получить тело, то похороню этот медальон вместе с ней.

– Как трогательно. Но мы подозреваем, что этот медальон имеет другой смысл.

Герцог опять принялся расхаживать по камере: пять-шесть шагов к двери, столько же назад, ко мне. Кингстон напряженно ждал.

– Фома Бекет бросил вызов своему сюзерену. Он поставил папу римского выше короля. Впоследствии Маргарет и другие бунтовщики сделали то же самое. Как, впрочем, и вы сама, госпожа Стаффорд: ведь вы взяли это с собой на Смитфилд как символ неповиновения королю.

Я отрицательно помотала головой, но мой собеседник этого не заметил. Его шаги ускорились, речь участилась. Слова эхом отдавались от высоких стен камеры.

– Когда король приказал мне вести армию на Север и покарать коварных бунтовщиков, которые подняли оружие против своего сюзерена, он дал мне особое поручение, госпожа Стаффорд. Хотите знать, какой приказ содержался в его письме? «Произвести в каждом городе, деревне и поселении ужасающие казни множества жителей, виновных в бунте, дабы преподать всем урок устрашения». – Он сделал зловещую паузу и затем продолжил: – У воронов на Севере сейчас много дела. Они пируют, расклевывая тела мужчин и женщин – о да, и женщин тоже! – болтающихся на деревьях и виселицах, которые мы установили вдоль дороги. Только представьте, сколь глупы эти крестьяне: поняв, что наломали дров, они слезно просили меня пощадить их, уверяя, что, дескать, просто ошиблись. Но мог ли король их простить? Я был безжалостен и, уж поверьте, не пощадил никого, ни единого человека. – В уголках рта герцога собралась слюна, и я видела, как она во время монолога стекает оратору на подбородок. – Почему северяне сделали это? Ради кого они бросили вызов своему монарху и Божьему помазаннику? – Он повернулся ко мне и заключил: – Они сделали это ради вас, Джоанна Стаффорд. Они сделали это ради всех монахов и монахинь. Они хотели, чтобы восстановили монастыри и вернули старые праздники. Северяне так и не приняли развода короля с Екатериной Арагонской, не приняли новую королеву. Они не желали присягать ему как главе английской Церкви. Бунтовщики шли в сражение со знаменами, на которых был изображен распятый на кресте Иисус. Священное паломничество, Благодатное паломничество – вот как они называли свое восстание. Их вождь… Роберт Аск… этот мерзкий законник – ничего, скоро его труп будет выставлен на позор в Йорке, уж я об этом позабочусь, госпожа Стаффорд. Но у бунтовщиков есть и другие вожди из числа знатных дворян Севера вроде сэра Джона Булмера и его «жены». Моей свояченицы, черт бы ее подрал. Я присутствовал на суде и слышал показания против нее. Она подстрекала мужа поднимать людей на бунт против короля. Она говорила ему, что «простолюдинам нужен только вождь». А если простолюдины не восстанут, то их семье придется бежать в Шотландию. Она заявила, что ни за что не вернется в Лондон – пусть уж лучше ее разорвут на части.

Маргарет не могла произносить такие безрассудные речи. Я не верила этому человеку. И еще кое-что вызывало у меня недоумение.

– Я видела Маргарет на Смитфилде – с ней явно жестоко обращались, – сказала я.

– Ваша кузина не подвергалась пыткам, если вы на это намекаете, – тут же парировал герцог. – И эти заявления она делала на Севере в присутствии своего духовника и других людей – которые, между прочим, добровольно свидетельствовали против нее на процессе. А знаете, что Маргарет говорила про меня? – Он обнажил желтые зубы. – Не один, а целых два раза заявляла, что хочет, чтобы мне отрубили голову. Такие вот, с позволения сказать, родственные чувства. Но она заплатила за свои преступления. Умерла страшной смертью. Вы видели это своими глазами.

Меня передернуло от его жестокости, но я дала себе слово не трусить.

– Да, – сказала я, – я это видела. Но даже если все «свидетельства» подлинные, если это самое серьезное преступление моей бедной кузины, я все же не могу понять, почему именно Маргарет подверглась столь жестокому наказанию, почему только она одна из всех жен бунтовщиков была осуждена на прилюдное сожжение.

Тут какая-то тень промелькнула в глазах герцога, и я сразу же поняла: за арестом и казнью Маргарет стояло нечто большее, о чем этот человек ни разу не упомянул в своей пространной обвинительной речи.

Но прежде чем я успела произнести хоть слово, Норфолк с грозным видом подошел ко мне вплотную: его черные глаза горели огнем, узкая грудь вздымалась.

– Вашей возлюбленной кузины больше нет. Теперь мы занимаемся вами, Джоанна Стаффорд. Так вот, неужели вы хотите, чтобы я поверил, будто послушница Дартфордского монастыря, девица из благородного семейства, ставшего настоящим рассадником злокозненных предателей, может быть верноподданной короля Генриха Восьмого?

Я стояла молча.

– Полюбуйтесь-ка на нее, Кингстон! – выкрикнул герцог. – Говорят, что женщины семейства Говардов отличаются дурным нравом. А вот вам типичная урожденная Стаффорд. Есть ли в Англии кто-либо хуже моей треклятой жены и этой девицы? – Он подался еще ближе ко мне. – Я мог бы отстегать тебя сейчас кнутом, и никто бы меня за это не осудил! Слышишь? Никто бы меня не остановил! Ты ведь это знаешь? Знаешь, черт тебя побери?

– Да, знаю, как и то, что это доставит вам удовольствие. – Слова вырвались у меня прежде, чем я успела понять, что делаю.

Герцог ударил меня кулаком. Секунду спустя я лежала на полу лицом вниз; в ушах звенело, жгучая боль пронзала челюсть. Я ждала, что на меня обрушится град новых ударов, ждала, что сейчас засвистит кнут. Может быть, Норфолк убьет меня голыми руками прямо здесь, в Тауэре, на глазах у Кингстона?