По прошествии некоторого времени пустота исчезла, и я оказалась на огромном поле в толпе людей – слякоть, толкотня, смех, ругань, красные от вина лица. Я снова была на Смитфилде. «Ты спишь, Джоанна, – сказала я себе вслух. – Тебе ничто не угрожает». И в самом деле, теперь мои ноги словно пари`ли над грязью. Я плыла, летела над толпой. И никто меня не видел.

Потом я увидела ее, и меня повлекло к земле. Она шла далеко впереди, но я узнала ее по так хорошо знакомой мне гордой походке, манере никогда не сутулиться и распрямлять плечи, когда что-то вызывало ее неудовольствие. Я хотела как следует рассмотреть ее, прикоснуться к ней, но внезапно меня охватил ужас. Я больше не чувствовала себя в безопасности в этом сне. Он превратился в реальность.

Я позвала ее, но она меня не услышала.

– Мама, помоги мне! – изо всех сил закричала я. – Не позволяй им забирать меня в Тауэр!

Моя мать повернулась, взгляд ее остановился на мне.

– Ты обещала, – сказала она. – Ты обещала ей, что никому не раскроешь ее тайну.

Я напряглась.

– Кого ты имеешь в виду?

Черные глаза матери сверкнули.

– Ты прекрасно знаешь кого, Хуана. Era una promesa sagrada.[12]

Теперь уже я покачала головой.

– Нет, мама, нет. Ты не могла об этом знать. Тебя там не было. Ты ведь к тому времени уже умерла!

Произнеся эти слова, я словно рассеяла чары и прогнала мать, потому что она исчезла в толпе, а вместо нее появился сэр Уильям Кингстон.

– Я не хочу возвращаться в Тауэр, – сказала я.

– И не надо.

Неожиданно чьи-то руки забросили меня на вершину небольшой груды веток, из центра которой торчал столб. Меня привязали к нему за талию грубой веревкой, и вскоре оранжевые языки пламени принялись лизать ветки у меня под ногами. Вокруг галдела глумящаяся толпа: зеваки радовались моей смерти, как радовались смерти Маргарет.

Я попыталась разорвать веревки, но это оказалось мне не по силам. Дым столбом поднимался вокруг. Еще несколько мгновений – и начнется мучительная агония.

– Помоги мне, Господи! – воскликнула я. – Молю Тебя – прости меня, пошли мне спасение!

Дым рассеялся. И тут сверху соскользнула фигура – красавец в серебряном рыцарском нагруднике. Фарфоровая кожа, голубые глаза и золотой нимб на кудрявых светлых волосах. Пораженная, я поняла, что знаю его. Это же архангел Гавриил, посланник Божий, спустился с небес, чтобы спасти меня.

– Ты не почувствуешь боли, – сказал он.

Вокруг меня плясали языки пламени. Мои руки, ноги, даже волосы были охвачены огнем, но я действительно не чувствовала боли. Я испытала такое облегчение, что даже засмеялась от радости. Я понимала, что неуместно веселиться в присутствии самого могущественного из архангелов, но сам Гавриил тоже смеялся. Веревки, связывавшие меня, опали, и я воспарила вверх. Мы начали кружиться вместе, мы танцевали в небесах.

И тут я почувствовала прикосновение чьих-то рук. Кто-то невидимый тряс меня за плечо.

Светящиеся голубые небеса, в которых я танцевала, начали темнеть, архангел Гавриил задрожал.

– Нет! – закричала я. Но все рассыпалось, словно корабль, налетевший на скалы. Архангел оставил меня, лишь напоследок блеснул его золотой нимб.

Тут я проснулась и в ужасе отпрянула от склонившейся надо мной женщины. Ее лицо было настолько же некрасивым и заурядным, насколько прекрасным и нездешним выглядело лицо Гавриила. Незнакомка смерила меня исподлобья взглядом: глаза у нее сидели глубоко под густыми бровями, как у злобного демона.

– Не бейте меня. – До чего же хрипло прозвучал мой голос. А ноги и руки ослабели и налились тяжестью.

– Я вовсе не собиралась вас бить, – возразила незнакомка. – Просто пыталась разбудить. Слишком много времени прошло. Вы должны хоть немного поесть.

Отдельные фрагменты воспоминаний медленно сложились в единое целое. Я присутствовала на Смитфилде, где видела, как сжигали Маргарет; мой отец пытался облегчить ее участь и был ранен, после чего его увезли. А потом меня вместе с Джеффри Сковиллом – вот не повезло бедняге – арестовали и посадили в лондонский Тауэр. Похоже, я долго спала, а потом меня разбудила незнакомка. Вырвавшись из объятий сна, я поняла, что никакой она не злобный демон, а самая обычная – хотя и облаченная в богатое парчовое одеяние с изящным французским капюшоном – женщина средних лет.

– Кто вы? – спросила я.

– Я леди Кингстон. А теперь вы должны поесть. Эй, Бесс!

Она сделала знак рукой, и другая женщина – помоложе и крепко сбитая – внесла деревянный поднос. Я почувствовала, как от терпкого запаха густой рыбной похлебки у меня кружится голова. Каждой клеточкой своего тела я ощущала страшный голод.

– Мы хотели покормить вас вчера, – пояснила леди Кингстон. Служанка по имени Бесс тем временем поставила поднос на мой тюфяк и вышла.

– Вчера?

– Неужели вы ничего не помните? Вы проспали ночь, день и еще одну ночь. Мы пытались разбудить вас вчера. Вы выпили немного вина, а потом снова заснули. Одежду вам сменили: она слишком перепачкалась, да и спать в ней было никак нельзя. – Леди Кингстон показала на казенное серое платье, сложенное в ногах. На мне была надета длинная ночная рубашка из хлопка. – Понимаю, вам надо бы найти что-нибудь поприличнее, но я сейчас слишком занята.

– Это не имеет значения, – сказала я, отправляя в рот первую ложку супа.

Леди Кингстон, вытянув губы, наблюдала, как я ем. Мне пришло в голову, что женщина, одетая столь элегантно даже при исполнении обязанностей в тюремной камере (похоже, она помогала своему мужу), не одобрит моего безразличия к моде. Но меня это не заботило. Сейчас только еда и имела значение. С каждой ложкой горячей похлебки силы возвращались ко мне.

Доев суп, я огляделась. Меня поместили в громадную – длиной не меньше сорока футов – камеру с потрескавшимся деревянным полом и высокими каменными стенами. Сквозь несколько довольно высоко расположенных зарешеченных окон с одной стороны внутрь проникал солнечный свет. Из мебели тут были только кровать, маленький столик и стул, на котором сидела леди Кингстон.

На моем лице, вероятно, застыл вопрос, потому что она, пожав плечами, пояснила:

– Обычно мы не содержим здесь заключенных. Но у нас почти нет свободных помещений, а мы не хотели, чтобы вы находились с мужчинами.

Я села прямо.

– А мой отец тоже в Тауэре?

Леди Кингстон взяла поднос и аккуратно поставила его на столик. Затем снова села на стул и внимательно посмотрела на меня.

– Вы разговаривали во сне, до того как я разбудила вас, – сказала она. – Вы звали свою мать. И не только ее. Мне показалось, что вы беседовали с ангелом.

– Мне снился сон.

– Правда?

Тут опять появилась служанка по имени Бесс.

– Сэр Уильям говорит, что вас ждут в комнате лейтенанта, миледи, – пробормотала она.

– Прекрасно. – Моя собеседница с чопорным видом встала. – Приготовь ее, Бесс.

Леди Кингстон направилась к выходу, а я прикусила губу. К чему это, интересно, они собрались меня готовить? По мере того как стирались последние картины моего странного сна, в душу закрадывался леденящий ужас.

Как только дверь за леди Кингстон закрылась, Бесс схватила меня за руку:

– Только ничего ей не говорите. Умоляю вас.

Я внимательнее рассмотрела служанку. Ей было лет тридцать. Глубокие оспины на щеках и подбородке означали, что болезнь чуть не убила ее. Но больше всего меня поразили глаза Бесс. Они светились, они сияли, в них даже вспыхивали искорки. Мое присутствие, казалось, крайне воодушевило женщину.

– А в чем дело? – спросила я, пытаясь вырвать руку из ее липкой хватки.

– Она шпионит для сэра Уильяма. – Слова срывались с губ служанки в лихорадочной спешке. – Они специально так делают: леди Кингстон успокаивает узниц, кормит их, задает вопросы – с виду вроде бы совсем невинные, – но все, буквально каждое слово, записывает для своего мужа. А тот потом передает все это Кромвелю.