— Пора, — ответил он.

— Я тоскую по тебе.

— Иди вперед. Пора, — повторил он. — Только ни в коем случае не ликвидируй «Траст».

Это были его последние слова перед смертью. «КДК траст». Мое секретное оружие.

— Как твое полное имя, Кик? — спросил однажды сэр Крамнер. К тому времени он произвел меня в своего личного помощника, секретаря и заместителя.

— Кэтлин.

— Нет, имя, данное тебе при рождении, и фамилия.

— А, при рождении! — протянула я. Учитывая положение матери, думаю, мне очень повезло вообще получить какое-то имя, но я понимала, что он имеет в виду. Полное имя плюс фамилия.

— Кэтлин Дей Кесуик.

Я прибавила «Дей» к простому «Кэтлин Кесуик» много лет назад, в честь Дорис, разумеется.

Именно так начал свое существование «КДК траст, лтд.» — его официальное название.

— Я не буду жить вечно, — продолжал сэр Крамнер. — И не желаю, чтобы тебе пришлось волноваться за свою независимость. Ни один человек не сумеет пронюхать, кто стоит за «КДК траст»! Им будет управлять банк. И никому не говори, что я сегодня сделал.

А потом одним росчерком пера он подарил мне пятнадцать процентов «Баллантайн и К°».

По сей день ни единой душе, даже новому владельцу, мистеру Оуэну Брейсу со всеми его миллиардами и влиятельными адвокатами, не известно, кто владеет «КДК траст лтд.». И «Траст», и мой над ним контроль защищены строжайшими банковскими законами Англии, требующими полной конфиденциальности. Брейса злили и раздражали постоянные отказы банка продать мои акции, тем более что предложения были весьма щедры. Вся семейка Баллантайнов постепенно сдалась и рассталась со своей собственностью, так что из крупных держателей акций осталась одна я. Пятнадцать процентов — немалая доля. Брейс знал это, и я знала это, и он просто на стенку лез. Что же, его проблемы.

Мой омлет улегся на подогретую тарелку. Я смазала его маслом, добавила сыра, отнесла тарелку к столу, села и взяла нож и вилку. Вкус, как я и предвидела, оказался восхитительным и наполнил меня блаженством. Омлет был теплый, почти горячий. Мягкий и Острый. Пряный и вкусный.

Я глубоко вдохнула, втягивая носом все ароматы. Думаю, лучшего омлета я еще не готовила.

Потом вынула календарь. Первое ноября — хороший день для начала новой жизни. Первого декабря объявлю об уходе и в конце года навсегда покину компанию.

В шесть я встала под душ. К семи мои волосы были высушены и стянуты в узел, а макияж наложен. Я надела черный костюм от Шанель, прозрачные чулки, лодочки на низких каблуках и застегнула на шее тройную жемчужную нить. Просто и элегантно. А главное, респектабельно. Что ни говори, а сегодня мне придется официально узнать о предстоящей организации похорон.

Две недели спустя

— Мы желаем вам всяческой удачи, мистер Брейс, — объявил мистер Радклифф, вставая. Я подумала, что он чем-то похож на аиста.

— Но мы решили принять предложение «Сотбиз».

— Могу я спросить почему?

Ничего не скажешь, Оуэн хорошо держал удар, хотя только сейчас упустил первую возможность заключить крупную сделку для аукционного дома. Он предполагал, что высоко ценимая и вожделенная коллекция Радклиффа упадет ему в руки спелым яблоком, просто по причине его всемирной известности.

— Не хотели бы вы обсудить комиссионные? Я готов к переговорам.

— Нет-нет. Оба дома выдвинули одинаковые предложения, и я понимаю, что ваши условия не окончательные.

— Может, дело в рекламе? По вашему мнению, нужно увеличить объемы?

По шее мистера Радклиффа поползла красная полоса, а его жена так плотно сжала губы, что они почти исчезли во рту.

— Пожалуйста, объясните, — настаивал Оуэн, — чтобы я больше не совершил подобной ошибки.

— Хорошо, молодой человек, объясню, раз уж вы спросили. Мне неприятно говорить это, но я не могу положиться на человека, который носит так много украшений. Засим позвольте откланяться.

И с этими словами супруги удалились.

Вот это да!

Вряд ли такое заявление понятно немолодому мужчине, состояние которого сделано на высокой моде, и такое понятие, как «чем меньше, тем больше», кажется абсолютно абсурдным. В «Брейс интернешнл» всякое преуменьшение являлось поводом для увольнения. И вдруг такая пощечина от представителя высшего общества, куда страстно стремился попасть Оуэн. Одна короткая уничтожающая фраза вынудила Оуэна признать, что его кричаще-аляповатые стотысячедолларовые часы с календарем и определителем часовых поясов и золотые с бриллиантами запонки от Бушерона только сейчас обошлись дому в несколько миллионов долларов комиссионных. Долларов, в которых он отчаянно нуждался.

Мне стало его жаль. Краска смущения залила его лицо, а глаза, которые, насколько я могла заметить, по цвету почти приближались к оттенку индиго, налились кровью.

Я закрыла дверь кабинета.

— Если я могу…

— Что там, Кик?

— Ну… — Я пыталась облечь правду в возможно более тактичную форму. — …в аукционном бизнесе внешний вид и наружность — это все.

— Как в любом бизнесе. И что вы хотите доказать?

Я не сдавалась. Все равно терять мне нечего.

— Есть несколько фактов, о которых вам необходимо знать, если, разумеется, собираетесь чего-то добиться…

Какое мне дело, добьется он чего-то или нет? Ну, если честно, в нем было что-то такое интригующее, несмотря на неприятные манеры громилы, полное отсутствие полировки и абсолютное неприятие золотого правила[3]. А может, именно поэтому. Я еще в жизни не встречала подобного ему человека.

И не могла дождаться следующего действия ежедневной мыльной оперы, каковой в моих глазах была его четырнадцатимесячной давности семейная жизнь с кинозвездой Тиной Ромеро. Как она дурачила, как же надувала его! Только двадцатидвухлетняя пуэрто-риканская секс-бомба, мина с часовым механизмом может так водить за нос пятидесятичетырехлетнего мужа! В моих глазах она была чем-то вроде вздорного, избалованного, абсолютно инфантильного, аппетитного бочонка с нитроглицерином. Гламурная кошечка с неисправимым акцентом, которая вплывала в офис без объявления, щеголяя одеждой, которую можно описать только как прозрачную, несуществующую или экстремальную. Сногсшибательные наряды были из тех, что удерживались на месте двойным скотчем. Самое оно для первых страниц журналов с изображением звезды на церемонии присуждения премий Киноакадемии или на Каннском фестивале, но не тот имидж, который стоило представлять клиентам борющегося за выживание аукционного дома. То есть, поймите меня правильно, если мистер Радклифф счел аксессуары Оуэна вызывающими, даже представить боюсь, что бы он подумал, увидев Тину.

А ведь она обожала Оуэна. Лазала по нему как обезьянка, как маленькая девочка по любимому дядюшке, как содержанка по покровителю, что было бы вполне уместно наедине, но она лапала его, независимо от того, кто при этом был. А Оуэн не мог или не хотел ее останавливать, и это было удивительно. Кстати, она называла его папочкой.

Я была потрясена ордами знаменитых моделей и кинозвезд, осаждавших его звонками. Впрочем, он звонил им не реже и почти со всеми успел переспать. Наскоро. Под словом «наскоро» я имею в виду, что это обычно происходило между подачей первого и второго блюда за ленчем. Но им нравилось все, что бы он с ними ни делал. Они продолжали приходить и просить еще. Так что он, по-видимому, был чем-то вроде животного в человеческом облике, неотразимого сексуального магнита.

В отношениях с ними он полагался на меня, рассчитывая, что я сумею включить этих дам в распорядок дня, а в один прекрасный день ни с того ни с сего приказывал мне разорвать связь.

— Извините за дерзость, — не выдержала я однажды, — но не думаю, что это стоит называть связью.

— Простите?