— Да, — сказал Эмери.

— Кто? — спросил Фоллон настойчиво.

— Во-первых, прислуга... — начал Эмери.

— Можно оставить им записку, — вмешался Ренье. — Сообщить, что мы уехали в горы, например. Здешнюю прислугу обычно не интересует личная жизнь постояльцев. А через месяц договор на наем жилья истечет, и нас вообще выбросят из головы... О слугах можно не беспокоиться. Гораздо хуже другое.

Фоллон насторожился, отставил бокал.

— Женщина? Та, которая была с вами? Есть еще вторая или вы довольствуетесь одной?

Ренье покачал головой:

— Хорошо же вы о нас думаете! Нет, ситуация гораздо хуже. У нас появились друзья.

— «Друзья»! — фыркнул Эмери. — Просто мы вместе проводили время.

— Подробнее, — сказал Фоллон.

— Парень с девушкой, — пояснил Ренье. — Они живут поблизости. Собственно, сегодня вечером мы как раз были с ними, когда вы появились. Они сейчас веселятся на пляже, гадая, куда это мы подевались.

— Плохо, — сказал Фоллон и глубоко задумался.

Он даже прикрыл глаза. Сейчас, в полутьме, он казался очень старым и устрашающе мудрым. Отблеск сияния могущественного господина явственно лежал и на слуге.

Глядя на этого пожилого, утомленного множеством забот человека, Эмери особенно остро ощущал свою молодость. Нерастраченные силы, которые копились братьями неполных двадцать лет, потребовались ее величеству королеве, потому что мощь ее прежних советников и помощников истощилась. Эта мысль сладко льстила самолюбию.

Ренье чуть переместился на тахте. Арфа вздохнула. Музыка вечера наконец-то обрела стройность — это была тихая, грустная песня незаметного прощания, мелодичная и незатейливая, такая простая, что скоро ее начнут напевать почтарки и швеи.

— Вы должны выехать немедленно, — сказал наконец Фоллон. — Лучше, если ваши приятели не узнают, куда и почему вы скрылись. Кажется, им и без того известно о вас слишком многое.

Аббана выбивала пятками глухую дробь на утоптанном песке и хохотала, а Гальен лениво бродил вокруг, похлопывая в ритм.

Они танцевали уже час или более того, сменив несколько кафе. Братьев нигде не было видно, и друзья решили, что те потеряли их в темноте.

Вечер был в разгаре. Море неустанно следило за веселящимися людьми, из темноты то и дело поднимались белые валы и тянулись к берегу.

Унылый тощий человек подходил к гуляющим и спрашивал:

— Вы любите поэзию?..

Ему отвечали «да» или «нет», но независимо от ответа он задавал следующий, безнадежный вопрос:

— А вот представьте себе, если бы какой-нибудь неизвестный вам поэт предложил вам сборник своих стихов — вас бы это тронуло? Вы никогда не увидели бы этого поэта, вы никогда его не узнаете... Только стихи. Вас бы это тронуло?

Аббана попросту отмахнулась от поэта, и он ушел в темноту, пожелав ей всего самого доброго самым глубоким и искренним голосом, на какой только способны фальшивые люди. Спустя несколько часов этот же поэт уже бродил по пляжу, совершенно пьяный. Аббана заметила его и покатилась со смеху.

— Продал! — крикнула она ликующе.

Гальен тоже засмеялся. Попрошайка-стихотворец казался обоим очень забавным.

Они то и дело вспоминали его, пока брели домой, спотыкаясь в темноте о камни и налетая на деревья.

— Интересно, где же братья? — вдруг удивилась Аббана.

Они уже подходили к своему домику на склоне холма. Окна в доме напротив были темны.

— Спят, — фыркнул Гальен. — Зря мы их ждали.

— А мы их не ждали, — возразила Аббана.

Оба нашли ключ и кое-как забрались вверх по лестнице.

Утро застигло их в постели. Широкие потоки солнечного света врывались в комнату, нагревали пол, выедали краски с натюрморта, где были изображены плоды тропических деревьев и мясистые цветы в плоской вазе.

Гальен проснулся первым. Наступал еще один день в долгой череде праздности и веселья. Еще один день чудесной, нескончаемой молодости.

Аббана спала, разметав волосы и раскинув руки. Чистые очертания девического лица, загорелая тонкая кисть на белоснежном белье на миг пленили взор Гальена, а затем он отвернулся и босиком подошел к окну.

Вдали сверкало утреннее море. Оно, казалось, полностью утихомирило свою ночную ревность и теперь кротко полизывало берег. Белые точки парусов рыбачьих лодок плясали в солнечном свете далеко от гавани. Чуть ближе красовались разноцветные паруса богатых яхт. На одном Гальен разглядел улыбающееся солнце, на другом — русалку, ухватившуюся обеими руками за собственный изогнутый хвост, третий был желто-черным, полосатым.

— Привет.

Гальен обернулся. Аббана сидела, улыбаясь, и сладко потягивалась.

— Интересно, куда же они все-таки запропастились?

— Тебе это до сих пор не дает покоя? — Гальен присел рядом на кровати.

— Не знаю... — Аббана зевнула. — Просто странно, знаешь. Вообще вчерашний вечер был странный.

— Чем же?

— Не знаю. Мне так показалось.

— Напиши об этом стихи, — посоветовал Гальен, и оба, представив себе бедного поэта, рассмеялись.

Часа полтора спустя друзья постучали в дверь к братьям, но им не ответили. Они надавили кнопку звонка для слуг, и спустя несколько минут им отворила строгая женщина, затянутая в туго накрахмаленный фартук поверх черного платья. Она уставилась на гуляк с недовольным видом.

— Э... — вымолвил Гальен. — Простите. Кажется, мы что-то нарушили.

— Возможно, — сказала женщина. — Я домоправительница.

— Можно спросить ваше имя? — вмешалась Аббана.

— Нет, — отрезала женщина.

— Но как к вам обращаться?

— Домоправительница! — сказала женщина. — Впрочем, я вообще не вижу причин ко мне обращаться.

— У нас есть причина, — Гальен решил быть настойчивым и обворожительным. Он улыбнулся заискивающе. — Мы ищем наших друзей.

— Частная жизнь господ, которые изволили снять дом, не касается никого, даже прислуги, — объявила домоправительница.

— Но мы вчера потеряли их, а сегодня они так и не появились, — умоляющим тоном произнесла Аббана. — Вдруг с ними что-то случилось?

— Если с ними что-то случилось, их телами займутся городские власти, — отрезала домоправительница. — Прощайте, господа. Надеюсь больше вас не увидеть.

И она решительно закрыла дверь.

Друзья переглянулись.

— Вот так дела! — протянула Аббана. — Стало быть, нам остается только ждать.

— Можем поискать их на пляже, — предложил Гальен. Кто знает! Они могли напиться и заснуть прямо у моря. Или застрять у рыбаков. Никогда не знаешь, что придет в голову Эмери.

— Или Ренье, — подхватила Аббана. — Ты прав. Нет причин для беспокойства.

И они не беспокоились. После завтрака они отправить бродить по пляжу, а после заглянули за стену к рыбакам, где их угостили жареной рыбой в листьях с маслом.

Время уходило в тот день особенно быстро, и вечер наступил скорее, чем это случалось обычно, и Аббане вдруг показалось, что истекают последние минуты их беззаботной жизни.

Что-то было не так. Как будто солнце незаметно сместилось с прежнего пути и теперь роняет лучи не отвесно, а чуть искоса. И хоть никаких причин для беспокойства вроде бы по-прежнему не возникало, ощущение неправильности происходящего росло.

— Их нет, — сказала Аббана Гальену, когда наступила ночь, а братья так и не объявились.

— В каком смысле? — не понял Гальен, менее чуткий, чем его подруга.

— Не знаю... Их больше нет в нашей жизни, — выговорила она наконец, сама не веря собственным словам. — Я не могу подобрать другого определения. Они умерли. Или уехали. Или провалились под землю. В данном случае это неважно. Они исчезли для нас, вот что я имею в виду.

— Глупости, — сердито отрезал Гальен. — Как такое возможно?

Аббана криво пожала плечами.

— Этого я и сама не понимаю. Я говорю тебе о своих ощущениях.

Они миновали несколько уличных кафе, не соблазнившись ни музыкой, ни запахом мяса, поджаренного на огне, и вернулись к себе в дом. Окна соседнего дома по-прежнему оставались темны. Аббана улеглась в постель, скучно потянулась, уставилась в потолок, где замер ровный круг света от горящей лампы. Гальен уселся в кресло и развернул его к окну, чтобы видеть дом напротив.