Разумеется, белый хлеб предпочтительнее, потому что он вкуснее, от него не раздувает живот — да и растет он в наших условиях лучше. И вот в двух моих деревнях отказались высаживать белый хлеб. Дескать, надлежит людям заботиться о людях, а разные эльфийские ухищрения нам ни к чему. Следует заранее готовиться к тем временам, когда никого из Эльсион Лакар не останется в Королевстве и особенно — на королевском троне. (Я снова цитирую лозунги наших политических противников.)

Эти сволочи довели меня до того, что я вынужден был написать короткое, гнусное слово «согласен» на отчаянной просьбе одного из моих управляющих — прислать в эти деревни отряд копейщиков и силой вернуть несчастным крестьянам здравый рассудок. Занятие неблагодарное и неблагородное.

Я уверен, что здесь поработали какие-то посторонние силы. Никто из моих людей не стал бы бунтовать, не будь подстрекательства. Вопрос: кому выгодно? Ответ: герцогу Вейенто.

Проклиная все на свете, я отдал этот приказ, и бунтовщиков разогнали. Если бы они поступили по-своему, вполне возможно, у нас был бы недород — и как следствие голод. Ну, не такой голод, от которого вымирают целые деревни и города, но все-таки ощутимый. Несколько неурожаев подряд могут завершиться катастрофой.

Вопрос — кому это выгодно? Кто выиграет от беспорядков и бедствий на юге? Ответ — север.

Мне пришлось также отдать распоряжение — чтобы часть моих крестьян продали на заводы. Если герцог Вейенто так любит бунтовщиков, то пусть кормит их собственной грудью. Время от времени на шахтах возникает нужда в новых людях. Особенно после больших обвалов.

Отчасти это письмо служит оправданием, сравнительно небольшой сумме, которую я посылаю, отчасти объясняет мое дурное настроение; но главная его цель — побудить вас усерднее посещать занятия по гидропонике.

Остаюсь вашим преданным другом и умудренным старшим родственником.

СОЖГИТЕ ПИСЬМО!!!»

Первым послание Адобекка изучил Эмери. Ренье сидел скучный: ни новых узоров для вышивки, ни интересных книг дядя не прислал, что до письма, то рано или поздно Эмери позволит брату завладеть стопкой мятых, перепачканных листков — читай, сколько влезет.

— Держи. — Со вздохом Эмери сунул брату творение дяди.

Ренье взял, оглядел все кляксы и пятна, щедро украсившие бумагу.

— О чем он хоть пишет?

— В деревнях беспорядки, будет продавать часть крестьян, а так — все по-старому, — сказал Эмери. — Когда закончишь читать, брось письмо в печку. Дядя опасно откровенен. Я бы даже сказал — неприятно откровенен. Впрочем, насколько я успел понять наших родственников, все они всегда отлично отдают себе отчет в своих поступках.

— Будем подражать им в этом похвальном стремлении, — сказал Ренье, отчаянно зевая. Он спалил в камине дядино послание, так и не одолев его, после чего повалился на кровать, где нетерпеливо дожидался его последний утренний сон.

По сравнению с Софеной Аббана, довольно рослая и крупная, казалась хрупкой. Софена покровительствовала подруге.

Вечерами они сидели в любимой беседке за библиотекой, любовались игрой угасающих солнечных лучей в разноцветных стеклах и разговаривали, перебирая события уходящего дня.

— Как тебе новенькая? — поинтересовалась Аббана.

Софена запустила пятерню в свою непокорную гриву.

— С большими претензиями девушка, — сказала она после долгого молчания.

— Все от нее без ума, — заметила Аббана.

— Богатая, — кратко обронила Софена и перешла к другому.

Месяца полтора назад у Аббаны был небольшой роман с Эгреем. Очень небольшой. По какой-то причине Софена пребывала в уверенности, что Эгрей — именно тот человек, который необходим ее подруге. Внешне довольно неказистый, худой и жилистый, с незапоминающимся лицом, он умел быть нежным и обаятельным. Он выслушивал любые девичьи глупости так, словно ему сообщали нечто важное. Недурно разбирался в моде. Не проявлял остойчивости, охотно соглашаясь на ту любовную игру, которую ему предлагали.

В свое время Софена приложила немало усилий, устраивая счастье подруги. В этом деле Софена, следует отдать ей должное, была совершенно бескорыстна. Для себя она не хотела здесь ничего. Кроме, может быть, участия в обсуждении происходящего.

— Эгрей тоже положил на нее глаз, кстати, — добавила Аббана, возвращаясь к прежней теме.

— На новенькую? — Софена озабоченно нахмурилась. — Насколько это серьезно?

— Не знаю. Я вообще не уверена в том, что здесь возможно нечто серьезное. Учеба в Академии — в принципе промежуточное состояние. Пограничное. Между стабильностью детства и прочностью брака.

— Браки случаются и непрочные, — угрюмо сказала Софена. — Об этом ты думала? Зыбко в нашей жизни абсолютно все. Как будто всю жизнь мы идем по тонкой сетке, натянутой над бездной.

Обе замолчали, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Вечерний покой окутывал пышный сад Академии, в полумраке сладковато и чуть гнилостно пахли мясистые цветы. Очень далеко свистела одинокая птица. В этот час девушки особенно остро чувствовали хрупкость своего бытия и коварство окружающего мира, который постоянно пытался обмануть их лживой иллюзией надежности.

Аббана первая нарушила молчание, коротко засмеялась, тряхнула головой.

— Умеешь ты напугать!

Софена улыбнулась снисходительно и чуть самодовольно.

— Говорю правду. Только и всего.

— Твоя, правда — ужасна.

— Правда всегда ужасна... В этом ее главный ужас.

— Ты знаешь, — начала Аббана, — насчет Эгрея...

Софена насторожилась.

— Что?

— Мне совсем не больно. Он увлекся другой, а меня это не трогает. — Аббана прикусила губу, подумала немного, подбирая слова. — Мне должно быть больно, но я совершенно ничего не чувствую.

— Просто не хочешь пускать в себя чужое предательство, — вынесла определение Софена.

— Да нет. — Аббана отмахнулась от последнего предположения подруги едва ли не с досадой. — Дело не в этом. Все происходит так, как будто у нас с ним вообще ничего не было. Никаких взаимных обязательств. Вообще — ничего. Я не притворяюсь.

— Конечно, — вздохнула Софена. Она уставилась в темноту, взгляд ее делался все более грозным и суровым. — Но он поплатится за свое предательство. Такие вещи никому не должны проходить безнаказанно. Если не заплатит он, платить придется тебе. Понимаешь, дурочка? Это необходимо. И я не понимаю, почему ты должна страдать!

— В том-то и проблема! — воскликнула Аббана. — Я не страдаю!

Софена обняла ее за плечи, как бы не веря последнему утверждению, и прижала к себе. Теперь обе молчали. Софена мрачнела все больше и вместе с тем в ней росла жалость к Аббане и ко всему навек оскорбленному женскому роду.

В Академии Софена училась из рук вон плохо. Ей не нравилось здесь вовсе не потому, что она не любила учиться или дичилась общества незнакомых людей. Нет, ей было здесь плохо потому, что ей было плохо везде.

Она не видела большого смысла даже в своем появлении на свет — что уж говорить обо всем остальном! Впрочем, это обстоятельство не мешало Софене внимательно следить за тем, как относятся к ней окружающие. И коль скоро для самой Софены счастье было принципиально невозможно, она считала своим долгом создать его для подруги. Пусть хоть одно живое существо умрет удовлетворенным.

В первый же год пребывания в Академии Софена завела сложные, мучительные отношения с Гальеном. А того почти сразу чем-то пленила эта угрюмая, не слишком красивая девушка. Гальен был любопытен и добросердечен. Он приблизился к Софене и попытался ухаживать за нею. Она щедро угощала его человеконенавистнической философией, что было им воспринято как оригинальная форма кокетства. Гальен попросту не подозревал о том, насколько серьезна Софена.

О том, что произошло между ними в конце злополучного ухаживания, ни один из двоих никогда даже не упоминал. Почти год после этого они по обоюдному согласию сторонились друг друга, стараясь сделать так, чтобы это по возможности никому не бросалось в глаза.