— Не знаю, — ответил Ренье. — Сегодня нет разницы. Ты ведь тоже хочешь быть не собой, а Фейнне.
— Проклятье! — Аббана отошла в сторону и села на ограждение беседки, скорчившись, как подбитая птица. — Я не понимаю, что с нами происходит.
— Ничего особенного, — успокаивающе проговорил Ренье, присаживаясь рядом. — Не грусти.
— Тебе хорошо говорить... — Она блеснула в темноте белками глаз. — Ты богат, хорош собой...
— И хром, — добавил Ренье. — Весь набор, необходимый для того, чтобы стать привлекательным.
— Очень смешно, — пробормотала Аббана.
— Ты красивая, — сказал Ренье. — Ты хорошая. Если ты ничего не хочешь, давай просто посидим вместе. Ночь такая чудная. Спать не хочется.
Аббана придвинулась ближе и положила голову ему на плечо.
— Ты тоже хороший, — сказала она. И, повернув голову, крепко поцеловала его в губы.
Глава одиннадцатая
ДРУГОЙ МИР
Софена пыталась одолеть толстую книгу по исторической эстетике, которая значилась в программе. Магистр Даланн рекомендовала этот труд особенно и подчеркнула несколько раз, что будет снисходительна к тем студентам, которые выкажут знакомство с означенным текстом.
— Написанная легким, прозрачным стилем, — сказала Даланн, — эта книга вместе с тем обладает надлежащей глубиной и освещает проблематику наиболее полно. Можно даже сказать, практически исчерпывающе.
После такой рекомендации Софена отправилась в библиотеку и забрала единственный имеющийся там экземпляр. Прочие студенты толкались у нее на пороге и жалобно просили «поторопиться», потому что «всем ведь надо, не только тебе»; однако Софена вывесила у себя на двери объявление «Не мешать!» и на стук никак не откликалась.
«Смысл бытования предметов искусства заключается в том, чтобы именно данный предмет искусства был создан, причем именно тем способом, каким он был создан, и никак иначе. Говоря проще, уникальность каждого предмета искусства представляет собой основную тему их существования и бытования в пространстве и времени, данного человеку в ощущении, осязании, зрении или слухе. При этом пространственные произведения искусства воспринимаются осязанием и зрением, а временные — слухом или мысленно», — бормотала Софена. — И это она называет «прозрачным стилем»? Что же, в таком случае мутный стиль? И самое главное — для чего все это написано?
— Для того, чтобы воспитывать в студентах твердую волю и умение заглядывать в глаза Самой Смерти, — раздался под окном голос Аббаны. Затем послышался смешок: — Ты читай, читай. Я тут конспектирую. И не только я.
— Я вам что, чтец-декламатор? — возмутилась Софена. — Сколько вас собралось?
— Всего трое... пока. Читай, говорю тебе!
— Ну вас, — сказала Софена. Она встала, сунув книгу под мышку, и вышла из дома.
На лавке под окнами ее комнаты действительно сидели Аббана, Ренье и Гальен, все с дощечками.
— Привет, Софена! — Гальен встал. — Я тут подумал: если мы запишем и выучим хотя бы по абзацу из каждой главы, нам будет чем блеснуть на экзамене.
— Полагаю, Даланн хорошо знает все эти студенческие хитрости, — заметила Аббана. — Но что поделаешь! Таковы условия игры. Надеюсь, она не будет их нарушать.
— Может быть, для нее главное наслаждение — поймать нас на поверхностном знании этого ужасного сочинения, — заметила Софена.
— Захочет — поймает, — согласился Ренье. — А не захочет — так и не поймает. Давайте заниматься.
Софена прочитала вслух еще несколько абзацев, выбранных наугад.
— Записали?
— Приблизительно, — ответила за всех Аббана.
И вдруг, насторожившись, приподнялась.
— Что там? — спросил Гальен.
— Элизахар... Какой-то он сегодня странный.
— Вероятно, пришел хлебнуть премудростей исторической эстетики, — предположил Ренье.
— Нет, он действительно странный, — настойчиво повторила Аббана. — Я его таким еще не видела.
— Элизахар — кладезь жизненного опыта и бесконечный источник для нашего удивления, — сказал Гальен.
Тем временем телохранитель Фейнне вышел к дому Софены и, увидев сразу четверых студентов, остановился. Взгляд его блуждал, Элизахар сутулился и выглядел постаревшим.
— Здравствуйте, — Ренье чуть привстал и кивнул ему, — что это вы так глупо выглядите сегодня? Неподходящее утро для взъерошенного вида!
— Госпожа Фейнне — она разве не с вами? — спросил Элизахар невпопад.
— Почему она должна быть с нами? — холодно удивилась Софена. — Скорее, ей следовало бы находиться рядом с вами, милостивый государь!
— Да, конечно. — Элизахар криво улыбнулся, глядя куда-то в сторону, а затем боком метнулся к выложенной кирпичом дорожке и, вскочив на нее, побежал прочь.
— Что-то с ним странное творится, — заметила Аббана. — Должно быть, погода так действует. Скоро начнутся дожди. Некоторые люди дуреют от этого климата.
— Думаешь, дело в погоде? — переспросил Гальен. — Я так не думаю.
— Вы будете слушать дальше? — осведомилась Софена. — Или мне читать про себя? Мне в принципе так даже проще. И времени меньше занимает.
— Нет, ты читай, читай, — спохватилась Аббана и снова взялась за палочку. — Без тебя нам этого экзамена не осилить.
Софена прочитала еще несколько строк.
Ренье вдруг сложил дощечки.
— Вы, ребята, занимайтесь, а я потом... — извиняющимся тоном произнес он и побежал догонять Элизахара.
Софена зло глянула ему в спину и снова уткнулась в книгу. «Вечно эта Фейнне, — думала она, машинально произнося слова, смысла которых больше не понимала. — Всегда она! И что в ней такого? Они все точно с ума посходили!»
Ренье догнал Элизахара на дороге. Тот искоса глянул на молодого человека.
— Как я погляжу, ваша нога почти совсем зажила, — заметил он.
— Ну... да. — Ренье сообразил, что шел слишком быстро для человека, который еще несколько дней назад еле ползал, опираясь на трость. — На мне вообще все заживает как на собаке. Так и бабушка наша говорит. Это у нас семейное.
— А, — сказал Элизахар.
И замолчал.
Глянув на него сбоку, Ренье заметил:
— Вы какой-то совершенно серый... Что-то случилось?
— Она пропала, — сказал Элизахар.
— Кто?
— Госпожа Фейнне!
Ренье остановился. Элизахар продолжал шагать по дороге, и Ренье снова догнал его.
— Но это невозможно! Она ведь все время с вами!
— Вот именно, — сказал Элизахар. — Она и была со мной, а потом вдруг пропала. Я ведь не могу не отходить от нее ни на шаг.
— Почему?
— Потому что она — живой человек и иногда нуждается в одиночестве, — сказал Элизахар. — Мы слишком носимся с людьми, которым не выжить без нашей помощи. Понимаете?
— Не совсем...
— Поводырь начинает считать слепого своей собственностью. Принимается диктовать ему — как поступать, как не поступать. Чего хотеть, от чего отказываться. Даже подбирает ему друзей. И все потому, что служит чем-то вроде живой трости, готовой всегда поддержать под локоть и не дать оступиться. Я не хочу опускаться до такого.
— Послушайте, господин Элизахар, откуда вам все это известно? Все эти тонкости и сложности?
— Оттуда... — Он безнадежно махнул рукой. — Какая разница! Знаю и все. На собственной шкуре испытал. Понятно вам?
— Более или менее. Кстати, почему вы разговариваете со мной так, словно я вас обидел?
— Не знаю... Простите меня. Я очень встревожен. Она гуляла по саду, а потом вдруг исчезла. Я выпустил ее из виду — ненадолго. Она трогала цветы, листья, пыталась рисовать. Она любит рисовать. Порой у нее получаются удивительные картинки — отражение мира, который существует только для нее.
— Вот бы посмотреть! — вырвалось у Ренье.
Элизахар посмотрел на него искоса.
— Может быть, я вам покажу, — сказал он. — Да, может быть, вам и стоит увидеть это. Тогда вы, может быть, поймете наконец, кто она такая. В ее мире нет ничего болезненного, ничего безобразного или просто дурного. Только красота и тихий покой. Вы ведь видели, как она летает?
