Когда началась лекция, он вытащил из сумки несколько деревянных табличек, покрытых восковым слоем, и время от времени делал на них заметки костяной палочкой.

Алебранд блестяще владел предметом, за что ему легко прощались все его выходки — от ядовитых замечаний в адрес студентов и коллег до редких, но всепоглощающих запоев.

Оптика была одной из главнейших дисциплин в Академии. Она исследовала свойства света двух лун, Ассэ и Стексэ, Голубоватой и Желтоватой (точнее, если передавать эти названия дословно, «Голубоватенькой» и «Желтоватенькой»), которые приобретали совершенно особенные качества над Королевством, созданным Древней Кровью — кровью эльфийских властителей, Эльсион Лакар.

Эта земля, напоенная токами чудесной силы, в определенные дни и при определенных, условиях не держала на своей груди тяжесть человеческого, тела. Говоря проще те, кто умел пользоваться природным волшебством Королевства, время от времени получали возможность левитировать.

Расчет скорости и дальности предстоящего полета, был довольно сложным делом. Иногда луны скрещивали лучи — требовалось вычислить оптимальный угол; иногда их свет смешивался. В принципе, даже пасмурное небо не отменяло возможности полета. Десятки разновидностей специальных линз позволяли точно определить основные оптические характеристики воздуха, после чего надлежало воспользоваться расчетными формулами.

Полеты увлекали многих, и на лекциях Алебранда всегда было полно народу. Излагая свой предмет, магистр воистину преображался. Он становился терпеливым и вдохновенным. Он благоговейно прикасался к сверкающим линзам короткими пальцами, заросшими рыжим волосом, и диктовал длинные ряды коэффициентов, постоянных и переменных величин, медленно, торжественно, как будто возглашал имена знатных господ, проходящих мимо королевского трона в церемониальном шествии.

По слухам, Алебранд, столь блестяще знавший оптику в теории, сам никогда не летал. Это обстоятельство по непонятной причине только добавляло профессору обаяния.

Большинству из его слушателей полеты требовались лишь для развлечения, самопознания и новых ощущений. Некоторые пробовали таким образом озорничать — заглядывая в чужие окна и подкладывая незнакомым людям жирных гусениц и анонимные записки, содержащие бессвязный любовный бред. Кое-кто пользовался полученным умением, когда требовалось добраться до труднодоступного места, расположенного где-нибудь высоко, — например, при завершении отделочных работ во время строительства; или во время путешествия, если возникала необходимость перебраться через бурную реку или горный хребет, проделав в кратчайший срок сравнительно большое расстояние.

Путник остановился и уже в который раз взглянул на луны, поднявшиеся на небо. Ассэ низко висела над горизонтом, огромная, мертвенно-голубая, Стексэ — в это время ночи в шесть раз меньше, чем Ассэ, — стояла на северо-востоке, желтый плоский круг, утонувший в бледно-зеленоватом мареве. Угол между лучами лун был сегодня довольно благоприятным, но, сколько путник ни старался, ему не удавалось уловить невидимую, но сильную струю воздуха и подняться вместе с ней над землей.

Было очень холодно. И ни одной живой души поблизости. Черная птица пропала, растворилась в темноте. Небо казалось необитаемым.

Путник облизал высохшие губы. Скоро появится роса. Тупая головная боль сжимала виски, стучала в затылке. Путнику показалось, что он стал хуже видеть. Он без сил опустился на продрогший песок, уронил голову на грудь. Потом улегся.

Луны медленно перемещались по небу. Два широких луча издевательски отчетливо прочерчивали прозрачный воздух.

— Будь ты проклят, Элизахар, — сказал путник, обращаясь к самому себе. Он заплакал и почти сразу заснул.

После первой же лекции Фейнне начала обзаводиться друзьями. Теперь, когда выяснилось, что новенькая девушка не обращает внимания на улыбки и кивки встречных не в силу надменности, а просто из-за слепоты, все разом встало на свои места. Молодые люди подходили к ней познакомиться, и Фейнне, смеясь от удовольствия, прикасалась к их рукам.

— Меня-то вы ни с кем не перепутаете! — уверял Гальен. Он подставил девушке свое лицо и провел носом но ее ладони. — Чувствуете, какой носище?

— Ай, не трогайте, он сопливый! — смеялся тот, кого называли Эмери.

Неожиданно Фейнне ощутила в своей руке теплые крепкие пальцы, и женский голос проговорил:

— Я — Аббана. Рада видеть еще одну девушку в нашем обществе.

Аббана была рослой, с прямыми плечами и узкими, почти мальчишескими бедрами.

— Привет, — сказала ей Фейнне, кивая наугад.

— Есть еще Софена, — добавила ее новая знакомая, — но она, думаю, до сих пор спит. Софена никогда не поднимается к первой лекции.

— Вы записались на эстетику? — снова вмешался Эмери.

— На эстетику, оптику, танцы и ораторское искусство, — ответила Фейнне немного застенчиво.

— Ура! — рявкнул Эмери. — На танцы!

— Элизахар! — позвала Фейнне, и тотчас он появился рядом и коснулся ее локтя.

— Я здесь.

Почти незаметная тревога, промелькнувшая на лице Фейнне, сразу исчезла.

— Я хочу воды. Холодной, — распорядилась девушка. Элизахар мгновенно скрылся и вскоре явился снова с кувшином, который вложил прямо в руки Фейнне. Пока она пила, Аббана, посмеиваясь, говорила:

— Я вчера видела магистра Даланн в библиотеке... Угадайте, что она читала?

— Трактат по эстетике? — предположил Эгрей.

Аббана сморщила свой аккуратный прямой носик.

— Ты невозможно предсказуем, Эгрей. Нет, она интересовалась свойствами веществ... Химия!

— Зачем преподавателю по эстетике химия? — поразился Эмери.

— Сводить бородавки, не иначе, — фыркнула Аббана. — У нее был такой вороватый вид, будто она совершала нечто постыдное. Надеюсь, меня она не заметила.

Один из печальных парадоксов заключался в том, что теоретическую эстетику преподавала дама изумительного внешнего уродства. Поговаривали, что она приходится дальней родственницей магистру Алебранду. Некоторое сходство и в самом деле имелось: малый рост при общей массивности тела, заросшие густым рыжеватым волосом ручищи, копна жестких волос и очень грубые черты лица. Бороды у нее, к счастью, не имелось (хотя те же злые языки утверждали, будто магистр Даланн каждый день выщипывает из подбородка волосы), зато по щекам и лбу в изобилии были разбросаны бородавки.

Как и Алебранд, она великолепно знала свой предмет и читала его вдохновенно и очень интересно. Студенты не упускали случая подшутить над некрасивой карлицей, но слушали ее с неизменным удовольствием.

— У нас новая студентка! — отметила Даланн, впиваясь взором в Фейнне.

Та приподнялась и чуть склонила голову, а затем сразу села.

— И новый студент! — добавила магистр эстетики, сощурившись.

Элизахар поклонился ей внимательно и вежливо, однако этим сердце карлицы не растопил.

— Он здесь для того, чтобы помогать мне, — подала голос Фейнне.

— Надеюсь, — скрипучим голосом проговорила Даланн, обращаясь к телохранителю Фейнне, — прекрасное не останется для вас пустым звуком. Весьма неблагодарное дело — из года в год вколачивать представление об истинной красоте в тупые студенческие головы, занятые исключительно противоположным полом и выпивкой!

— Согласен, — невозмутимо сказал Элизахар и уселся на свое место.

Тот, кого называли «Эмери», ворвался в комнату, дернул шторы, и яркий солнечный свет хлынул в полутемное, погруженное в дрему помещение. На кровати застонали и заворочались, сражаясь с одеялом. Потом спящий пробудился, сел, и на Эмери уставилось его собственное лицо.

— Нет от тебя житья, Ренье, — пожаловался этот второй Эмери.

— Хватит спать! — Ренье закружил по комнате. — Я только что с занятий!

— Что новенького стряслось в высоких научных сферах? — зевая, осведомился Эмери. И вдруг насторожился, разом потеряв остатки сонливости. — Да что с тобой, Ренье? Ты пьян?