Эмери медленно улегся на живот, пристроил голову на скрещенные руки и нос к носу столкнулся с крохотной букашкой, которая сидела на обломке раковины, погрузившись в размышления.

— У меня от соленой воды сразу забивает нос, — объяснил Эмери.

Его клонило в сон, и в этом сне он начинал слышать новую музыку.

Аббана и Ренье, держась за руки, выбежали на берег. С них потоками текла вода, как будто море выслало их в качестве своих эмиссаров, уполномочив залить все в круг.

Эмери сердито тряхнул головой, сел и вдруг рассмеялся. Ренье отобрал у Гальена бутылку и в два глотка прикончил вино.

Теплый вечер постепенно набирал силу. Повсюду на берегу загорались огни: открывались ночные кафе; ночные музыканты уже настраивали инструменты, вслушиваясь в мелодию нынешнего заката. Фонарики причудливой формы протянулись разноцветной ниткой до стены рыбного порта.

Музыка, звучавшая в самой глубине естества Эмери, сплеталась с шумом наступавшего вечера: неопасный грохот прибоя, женский смех, бессвязные ноты разлаженных пока оркестриков, вкрадчивое звяканье посуды и первый, веселый треск поленьев — кое-где кухню устраивали прямо на берегу, разложив огонь в специально выкопанных ямах.

Аббана провела ладонями по лицу, освобождая его от влаги, отбросила за спину волосы. Прямо на мокрый купальный костюм она накинула длинный плащ с капюшоном, который тотчас пропитался водой.

Сидя на песке, Эмери смотрел, как ее сильные ноги увязают по щиколотку. Он протянул руку и пощекотал Аббане лодыжку, но она этого даже не заметила. Блестя глазами и зубами, она что-то быстро говорила, обращаясь к Ренье и Гальену.

Эмери не разбирал произносимых слов. В его сознании они были частью общего звука, которому предстояло вот-вот превратиться в неповторимую мелодию наступающей ночи.

Все четверо лениво собирались покинуть насиженное место на пляже и перебраться на другое, ближе к кафе и оркестрам.

Ренье натянул рубашку с пышными рукавами, перехваченными лентой выше локтя, но пренебрег штанами, ограничившись купальным костюмом — короткими обдающими брючками до колена. Эмери, напротив, оделся полностью и даже обулся. Гальен последовал его примеру, только обувь спрятал в сумку, а рубашку не стал застегивать.

Компания побрела по берегу в сторону пляшущих огоньков — туда, где готово было начаться ночное веселье.

Эта жизнь не имела ни цели, ни смысла и оттого представлялась братьям поистине упоительной. В ней не было ничего важного — и в то же время невероятную ценность поминутно приобретала любая мелочь: странный завиток раковины, на которую наступила босой ступней Аббана; причудливые плавники морских рыб, чьи высушенные чучела с разинутой пастью продает закопченный старик у портовой стены; обрывок зеленой рыбачьей сети; фальшивая нота в вечерней песне арфы; толстый нищий, спящий прямо на пляже лицом в плошку для подаяния; мертвый дельфин, погребенный у подножья холма с расточительной пышностью...

В какой-то момент начинало казаться, что ничего, кроме этого, уже не будет, что время остановилось навсегда, и до конца дней своих братья останутся юными, бесполезными, беспечными, погруженными в веселое небытие, вне семьи, обязанностей, общественного положения. Даже лето — и то казалось здесь вечным, а дождливая зима проскакивала незаметно и, в принципе, ни имела значения.

Несколько незнакомых молодых людей танцевали босиком, отражаясь в неподвижной воде, оставленной на берегу ревнивым морем. Свет фонарей скакал по их блестящим ногам, вспыхивал на скулах и трусливо удирал, чтобы расплывшимся пятном вдруг появиться в зелени куста, растущего на краю пляжа, ближе к домам.

Неожиданно в стройную мелодию вкрался диссонанс и поначалу его уловил только болезненно-тонкий слух Эмери. Кто-то, чуждый бесполезности и веселью, появился в темноте и ждал. Эмери тревожно огляделся. Очередная причуда теплого ветра качнула фонарь, и во мгле на несколько секунд проступило лицо — бледное, с узким, сжатым в нитку ртом. Эмери тотчас узнал его и направился к чужаку.

— Фоллон!

Тот вздрогнул, чуть отступил, а затем глубоко вздохнул от облегчения.

— Господин Эмери! А господин Ренье — он тоже здесь?

— Здесь, — проговорил Ренье, появляясь рядом с братом.

Эмери поморщился, как от боли. Музыка беспечного вечера была безнадежно испорчена, каждый звук ее теперь искажался и дребезжал.

Появление в Изиохоне Фоллона — доверенного слуги их дяди, господина Адобекка, занимавшего высокий пост при дворе, — могло означать только одно: беспечная жизнь двух юных бездельников подходит к неизбежному концу. Господин Адобекк имеет в племянниках какую-то важную надобность. В противном случае он не стал бы утруждать ни своего слугу, ни себя.

— Уйдем, — прошептал Фоллон, озираясь. — Вы здесь одни?

— Не важно, — отозвался Ренье.

Все трое незаметно растворились в темноте. Гальен и Аббана, увлеченные танцами, ничего не заметили.

Дом, где снимали жилье братья, располагался на склоне холма, недалеко от пляжа. Весь второй этаж находился в полном их распоряжении; в первом располагались кухня и две комнаты для управляющего и прислуги.

Соседний домик, чуть поменьше, был снят для Гальена и Аббаны. Он принадлежал тому же хозяину, который сам в Изиохоне не жил, но владел здесь доходной собственностью. Контракт на наем жилья был заключен на имя Эмери и заканчивался через месяц.

Фоллон поднялся следом за братьями в их гостиную. Прислуга, привыкшая к поздним возвращениям господ, вероятно, удивилась, когда братья явились домой еще до полуночи, однако своего присутствия никак не обнаружила — это было здесь запрещено.

Комнаты прибирались в отсутствие хозяев; в леднике под кухней всегда имелось некоторое количество продуктов и вина, так что постояльцы могли, если им хотелось, перекусить дома. В особенных случаях на кухне оставляли записку, где указывали время предстоящего обеда и желательный набор блюд. Впрочем, братья были жильцами нетребовательными и обычно довольствовались содержимым ледника и кладовой — холодной говядиной, фруктами, мягкими круглыми хлебцами, хрустящими печеньями с тмином, маком и фисташками.

Фоллон с некоторой опаской уселся в легкомысленное плетеное кресло, подумал немного и подсунул под локоть маленькую шелковую подушку с кисточками. Подушка выскользнула и упала на пол. Фоллон хмуро посмотрел на нее.

Ренье легко вбежал по ступенькам, зажимая под мышкой початую бутылку сладкого вина.

— Увы, остальное мы выпили, — сообщил он, с размаху плюхаясь на низенькую тахту.

По цветастому покрывалу были разбросаны атласные игральные карты, маленькая арфа, украшенная с роскошной аляповатостью, несколько книжек и с десяток яблок.

Ренье взял яблоко и вонзил в его зубы. Эмери, сидевший в кресле у окна, поморщился.

— Вина? — обратился к неожиданному визитеру Эмери. И, не дожидаясь ответа, забрал у брата бутылку. — Отдай! Где бокалы?

Ренье, жуя, пожал плечами. Эмери пошарил в маленьком буфетике, набитом разной ерундой, вроде ракушек, порванных коралловых бус, мятых открыток с полуодетыми красавицами и «чешуей русалки» в крохотной изящной рамочке.

Бокалы обнаружились и были достаточно пыльными, чтобы сделать вывод: братья имели обыкновение пить прямо из бутылки. Эмери обтер один из них салфеткой, налил вина и протянул Фоллону.

Дядя Адобекк был главным королевским конюшим. Дома, в родовом поместье, его видели редко — по долгу службы он проводил все время в столице, при королевской особе.

Фоллон выпил вина с благодарностью и потянулся за яблоком.

Ренье тем временем устроился поудобнее — то есть развалился и закинул ногу на ногу.

— Ваш дядя отправил меня за вами, — сообщил Фоллон, кисло поглядывая на красивого, беспечного юношу. — Он желает видеть вас дома, поскольку дело, о котором он намерен с вами говорить, абсолютно секретное. О вашем отъезде не следует знать никому. Если вы исчезнете, вас будут искать?