Рейчел останется совершенно одна посреди этого темного города, посреди этого мира с выключенным солнцем. И она побежит, задыхаясь, по этим пустынным улицам, и кровь будет гулко стучать в висках, а сама Рейчел будет кричать во весь голос, обращаясь ко всем, кто может ее услышать. Ко всем, кто станет слушать: «Просыпайтесь! Пора просыпаться! У меня есть для вас новости. Очень хорошие новости. Все, кто слышит меня, просыпайтесь! Вставайте! Наше время пришло. Вы томитесь от жажды! Вас мучает голод! Вы хотите стряхнуть с ног своих прах настоящего и отстроить мир заново. И вот моя новость: радуйтесь, люди! Начинается эра Третьего Завета. Наше время пришло. Мы двинемся дальше, вперед. Вымысел и реальность слились воедино. Все еще можно исправить. Пришло время вычистить наши души, которые мы испортили сами, пока пробирались по пластиковым лабиринтам двадцатого века. Слушайте меня, люди! Скоро мы возродимся. Слушайте и внимайте. Пожалуйста. Потому что это видение сейчас закончится. Просыпайтесь! Пожалуйста, просыпайтесь! Это я, Рейчел. И я с вами прощаюсь».

Мальчик входит в бар, залитый дрожащим светом свечей, и кричит:

— Мои глаза! Надо промыть мне глаза! Господи, мои глаза!

Карен хватает его за плечи и ведет к барной стойке, где Рик выливает ему на лицо воду из кувшина, где раньше был лед.

Мальчик кричит:

— Я ничего не вижу… Ничего не вижу.

— Держись, — говорит Карен. — Рик, тут есть что-нибудь типа шланга?

— Нет. Только вот эта штука. — Рик наклоняет голову мальчика к автомату с содовой и направляет ему в лицо струю газировки, чтобы смыть с кожи ядовитую пыль.

Люк продолжает следить за Бертом.

Карен видит, как Рейчел возвращает на место скатерти, закрывающие разбитую стеклянную дверь. Рейчел даже и не попыталась восстановить разрушенную баррикаду, и Карен понимает почему. Она тоже об этом подумала: «А вдруг еще кто-то придет? Вдруг кому-то еще понадобится помощь? Надо, чтобы люди могли войти внутрь как можно быстрее». Помощь ближнему — это важнее самозащиты. Баррикада уже не нужна. Теперь им нужно только одно: закрыться от химикатов снаружи.

Карен спрашивает у мальчика:

— Тебя как зовут?

— Макс. Мои губы… губы жжет.

— О Господи. Макс, ты держись, ладно?

Карен как будто вернулась на пять лет назад, когда у Кейси была какая-то очень серьезная кишечная инфекция, устойчивая к антибиотикам. Тревога, безумие, больница, растерянность и абсолютная беспомощность.

Рейчел заходит за барную стойку и открывает кран над мойкой, но вода не течет.

— Водопровод не работает, — говорит Рейчел своим ровным, безо всяких интонаций голосом. — Макс, сними с себя всю одежду. Сейчас же. Брось ее на пол, но осторожно, чтобы не поднимать пыль. А потом мы пойдем в подсобку и попробуем промыть тебе кожу. Там должны быть запасы воды. Одежду Макса не трогать. Потом мы ее уберем в пакеты. Карен, Рик, вымойте руки.

Пока Рик льет газировку на руки Карен, Берт ворчит, лежа на полу:

— А мне вот никто не оказывал такого королевского приема, как этому парню.

На что Карен отвечает:

— Нет, тебе — нет.

Рейчел берет свою сумочку, достает упаковку таблеток, вынимает несколько штук и вкладывает в руку Максу.

— Вот, примешь это.

— Это что?

— Пропанолол. Бета-блокатор. Блокирует выработку адреналина, что, в свою очередь, сокращает выработку воспоминаний и, таким образом, уменьшает посттравматический стресс.

— Что? — Рик смотрит на Рейчел, как на медведя-гризли, едущего на одноколесном велосипеде.

Рейчел продолжает:

— Зубчатая извилина теряет способность удерживать воспоминания в мозгу. Солдаты, воюющие в Ираке, принимают его постоянно. Я ношу с собой упаковку на случай, если вдруг у меня случится какой-нибудь срыв на публике.

— А он безопасный? — спрашивает Рик.

— Да, безопасный.

Макс глотает таблетки, запивая остатками газировки, которые Рик сцедил из автомата в стакан. Макс продолжает раздеваться, но его движения получаются резкими и неуклюжими — из-за притока адреналина и страха. Карен видит у него на руках и ногах пятна химических ожогов, похожих на воспаленные язвы. Когда его шорты падают на пол, слышится глухой стук. Наверное, в одном из карманов шортов лежит айфон, в котором есть парочка фотографий Карен, сделанных в самолете — судя по ощущениям, сто лет назад, но на самом деле сегодня утром. Для Карен этот стук знаменует официальное окончание ее прежней жизни и начало новой — в мире, существующем в состоянии перманентного отключения электроэнергии. Вечный Лагос, бесконечный Дарфур. Мир, в котором люди едят «печенья-гадания», но не заморачиваются на чтении предсказаний. Мир, в котором индивидуальность не значит почти ничего. Мир, где люди — не более чем фишки от «Скрабла», только пустые, без букв. Упаковочная пенопластовая крошка. Салфетки в «Макдоналдсе».

Карен решает, что, как только выдастся случай, она попросит у Рейчел парочку этих волшебных таблеток. Буквально в прошлом месяце, в разговоре с доктором Ямато, Карен пошутила, что вот было бы здорово, если бы кто-нибудь изобрел таблетки под названием «10 сентября»: принимаешь такую таблетку, и тебе начинает казаться, что 11 сентября никогда не случалось. А теперь Карен нужна таблетка, которая заставила бы исчезнуть весь двадцать первый век — все это неотвратимое будущее. Доктор Ямато сказал, что Земля не предназначена для шести миллиардов людей, которые носятся туда-сюда как угорелые, радуясь жизни. Земля предназначена для двух миллионов людей, которые в поте лица добывают ростки и коренья.

— Какой вы добрый, — заметила Карен.

А доктор Ямато, раздражительный после трехдневного симпозиума по биполярным расстройствам, сказал:

— Карен, не исключено, что в конечном итоге вся история человечества окажется просто розыгрышем. Может быть, человеческий индивидуализм — это жестокая шутка, сыгранная над людьми. Просто дурацкая мысль, попавшая в голову Господа Бога на восьмой день творения.

Карен тогда рассмеялась. Она рассмеялась!

Рик забирает у Люка дробовик и остается следить за Бертом, а Люк и Карен ведут хромающего Макса в подсобку.

— Где ты был, когда начались взрывы? — спрашивает Карен. — Как ты добрался сюда? Ты был с семьей? Где они все? Почему ты один?

Макс, стоящий в одних трусах, говорит:

— Мы взяли в прокате машину и ехали в город.

Люк говорит:

— Здесь нет воды. Ни простой питьевой, ни газировки. Вообще никакой. Только растаявший лед из генератора.

— Давай, что есть.

Карен возобновляет беседу с Максом:

— Вы ехали в город во взятой в прокате машине.

— Да. Ехали в город. С папой. И с сестрой.

— А где твоя мама?

— Она нас бросила. В прошлом году. Сбежала со своим тренером. Я не знаю.

— Прости.

— Да мне все равно. Наша машина была последней. После нас машины уже никому не давали. У этих ребят из проката вдруг сделались такие странные лица. Я глянул на их монитор, и там было написано большими буквами: АВТОЗАПРАВКИ ЗАКРЫТЬ. БЕНЗИН НЕ ПРОДАВАТЬ. А потом: АВТОПРОКАТЫ ЗАКРЫТЬ. АВТОМОБИЛИ НЕ ВЫДАВАТЬ. Ой! — кричит Макс, когда Люк выливает ему на голову талую воду. Вода пахнет тефлоном и медью. — Ощущение, как будто меня всего покусали осы. — В уголке его правого глаза дрожит слеза.

Люк хватает бутылку водки, наливает немного в пластиковый стаканчик, разбавляет кока-колой и сует стаканчик в руку Макса.

— На, выпей.

— И что было потом? — спрашивает Карен.

— Ну, далеко мы не уехали. Полиция перегородила все автострады, ведущие в аэропорт. Люди словно с ума посходили. Десять тысяч человек пытались вернуться в аэропорт, чтобы улететь домой. Только я не понимаю, какой в этом смысл. О чем они думали?! Все равно ведь все рейсы были отменены. Топлива больше нет. А потом к нам подошел один дядька и наставил на нас пистолет, а его друг начал откачивать бензин из нашей машины. Там рядом был полицейский. Два полицейских. Но они вообще ничего не сделали. Тот дядька стоял, целился в нас из пистолета, второй дядька сливал бензин, а потом этот первый заставил папу бросить ключи от машины в топливный бак, чтобы мы не смогли никуда уехать на том бензине, который еще оставался.