Рик задумается над вопросом, адресуя его и себе самому, и вселенной: Почему жизнь устроена так, что каждый наш шаг вперед обязательно сопровождается болью? Почему мы становимся лучше лишь через боль и страдания? И вселенная ответит ему, как директор космического колледжа, делающий объявление по небесной системе местного радиовещания: «Видишь ли, Ричард, когда человек всем доволен и у него все хорошо, он не будет меняться, а какой смысл делать что-то такое, что не меняет людей?»

У Люка появится ощущение, что время затормозилось, и он примется размышлять о природе времени. Если бы события каждогодня были историей, читателям пришлось бы ждать следующей главы, чтобы узнать, что будет дальше. С другой стороны, если бы это была картина, то хватило бы одного взгляда, чтобы предугадать развитие событий. Жизнь больше похожа на книгу, чем на живописное полотно. Жизнь заставляет нас ждать. Жизнь принуждает выстраивать последовательности, размеченные временным кодом переживаний, эмоций и воспоминаний. Люк придет к выводу, что именно по этой причине люди часто впадают в сентиментальность и полагают, что жизнь должна быть как история — чтобы дать разумное объяснение времени, которое властвует над их жизнью.

Люк задумается над вопросом, для чего существует время. Может быть, исключительно для того, чтобы у нас была сцена, на которой играется драма эмоциональных переживаний? Не слишком ли это самонадеянно: утверждать, будто целое измерение существует с единственной целью, а именно для того, чтобы удивлять и развлекать человеческие существа? И все-таки, если подумать, эта теория многое объясняет. В частности, она объясняет тщательное долгосрочное планирование и титанические усилия, которые вселенная вложила в создание жизни — и, вероятно, не только у нас, на Земле, но и повсюду в космосе, — чтобы эмоции смогли править миром. В жизни может быть смысл и без Бога, подумает Люк.

«Вот бы знать способ, как переходить в другие измерения, — подумает он. — Я бы взял время и разложил его в некое подобие картины, нарисованной на холсте, так чтобы прошлое и будущее можно было бы охватить с одного взгляда. Наверное, тогда я бы почувствовал себя властелином вселенной! Хотя тут есть подвох. Потому что всегда есть какое-то высшее измерение, которое нам недоступно. И из-за этого нам никогда не понять до конца свое собственное измерение. Убежать невозможно. Все мы заперты в тюрьме времени и выносим свое заключение исключительно потому, что сидим там все вместе — в этом космическом коктейль-баре, из которого не выйдет никто».

Рейчел примется составлять мысленную хронологию только что произошедших событий. У нее хорошо получается строить последовательности — и речь не только о том, что она помнит число «пи» до тысячного знака после запятой. Упорядоченные события, выстроенные в последовательность, кажутся уже не такими пугающими. Упорядоченные события кажутся не такими опасными. В школе, в выпускном классе, учитель английского случайно узнал о талантах Рейчел с числом «пи», и ему стало любопытно, как она управляется с другими последовательностями. Он попросил Рейчел записать все, что случилось с ней за день — вернее, не записать, а набрать на компьютере. Составление этого списка заняло ровно пятьдесят пять минут, а по объему он чуть превышал семь тысяч слов.

— Тебе надо писать, — сказал ей учитель. — Сочинять истории.

Но Рейчел ответила, что в историях нет никакого смысла.

— Все происходит одно за другим. Сначала А, потом В, потом С, — сказала она. — Если назвать это историей, ничего не изменится. Это просто последовательность. И не более того.

— А как же эмоции, которые в нас пробуждают истории? — возразил учитель.

— Последовательности не пробуждают эмоций.

— Но они помогают понять вселенную. Не в этом ли смысл нашего существования?

— 3,1415926535897932384626433…

Рейчел не могла истолковать выражение его лица, но она слышала, как он вздохнул. Потом ушел и оставил ее в покое. И сейчас, бросив последний взгляд на тело Уоррена, видневшееся в зазоре между древним сигаретным автоматом и дверной рамой, Рейчел снова прибегнет к той мантре, которую не использовала уже несколько лет: «3,1415926535897932384626433…» А потом, перебирая в уме последовательность цифр числа «пи», она поднимет глаза к потолку, заметит вход в вентиляционную шахту и спросит у Рика:

— Эта вентиляционная шахта выходит на крышу?

Рик взглянет на прямоугольный, закрытый решеткой люк.

— Да, — скажет он, — прямо туда и выходит.

Карен и трое ее товарищей по несчастью стоят у забаррикадированной двери и пытаются отдышаться.

— Здесь есть еще входы-выходы? — спрашивает Люк.

— Только задняя дверь, — отвечает Рик. — Служебный вход.

— Пойдем проверим.

Мужчины срываются к задней двери. По пути Рик заворачивает к стойке, чтобы достать дробовик из-под кассового аппарата.

Мозжечковая миндалина Карен активизируется под действием адреналина и — так же, как у Рейчел — начинает фиксировать происходящее в режиме двойной записи. Восприятие времени замедляется по чисто биологическим причинам.

У Карен звонит мобильный. Значит, есть связь с внешним миром!

— Мам? — Это Кейси.

— Кейси. — Когда нужно, Карен умеет изобразить спокойствие. — С тобой все в порядке?

— Я на улице. С Мишей. Тут такое творится! Все стоят на ушах! Бензина вообще не осталось. Нигде. Народ бьется в истерике. Я фотографирую.

— С тобой все в порядке?

— Конечно, со мной все в порядке. А что может быть не в порядке? Сейчас пришлю тебе пару фоток. Как там твой кавалер?

— Как-то у нас не сложилось. Кейси…

— Да?

— Я хочу, чтобы ты немедленно вернулась домой. Слышишь меня?

— Да какое домой?! Здесь вокруг столько всего происходит! Это просто чума!

— Кейси, меня не волнует, чума там у вас или что-то еще. Я хочу, чтобы ты вернулась домой. И как только вернешься, сразу звони в полицию. Скажи им, чтобы прислали наряд в коктейль-бар при отеле в аэропорту, где я сейчас нахожусь.

— Зачем? У тебя что-то случилось?

— За меня не волнуйся, Кейси. Просто сделай, как я говорю. Здесь связь плохая, сеть не ловится. Удивительно, как ты смогла до меня дозвониться. Возвращайся домой. Позвони в полицию. Скажи им, чтобы прислали сюда наряд.

— Мам, погоди… У тебя когда рейс? Ты ведь сегодня вернешься?

— Сегодня вряд ли. Я в аэропорту Торонто. В баре рядом с отелем. Отель называется «Камелот».

— Мам, ты меня пугаешь. Там у вас что-то случилось. Я чувствую!

— Не бойся. Но возвращайся домой. И позвони в полицию.

— Мам?

Связь обрывается. Карен смотрит на большую десертную вазу с апельсиновыми и ананасными дольками и засахаренной вишней и вспоминает, как, учась в институте, подрабатывала официанткой в баре. Горди, владелец бара, однажды сказал, что фруктовые десерты — это легкие ресторана. Они забирают из воздуха всю гадость и грязь, и в помещении становится легче дышать. «Десерты из фруктов — это маленькие божьи помойки, — сказал Горди. — Так что давай-ка бери пищевую пленку и закрывай их быстрее». С тех пор у Карен выработалась привычка заворачивать все пищевые продукты в пленку. Даже не просто привычка, а мания. Вот и сейчас, размышляя о всеобщей истерике, о мародерстве, об отсутствии топлива, о мире без автомобилей, без самолетов и без еды, она машинально закрывает пленкой все вазы с подсохшими фруктами, какие есть в баре. Карен мельком видит свое отражение в зеркальной стене за рядами бутылок над барной стойкой. Вся взъерошенная, растрепанная, как будто сегодня она вообще не причесывалась или причесывалась только пятерней. Такое случается очень редко: когда мы случайно — то есть действительно случайно — натыкаемся взглядом на свое отражение в зеркале и видим себя такими, какими нас видят другие люди. Под зеркалом стоит миска с «соломкой» из вяленой говядины, похожей на червяков, высушенных на солнце, или на разрезанные подметки. И как люди могут такое есть?!