Только сегодня в полдень он зашел в кабинет, перешагивая через прочитанные от корки до корки и разбросанные по полу книги, а Мария уже стояла на пороге спальни.

— Что мне с тобой делать? — спрашивает он. — У тебя теперь хороший муж. Зачем украдкой убегать, чтобы взглянуть на старого толстяка, все потерявшего и сосланного на этот обломок скалы?

— Но я скучаю по тебе, — мягко возражает она, — Почему бы мне тебя не навестить?

Внезапно возникает тревожная мысль.

— Мария, ты больна? Скажи мне, что ты не умерла, как императрица Жозефина.

Она вспыхивает, словно услышав неожиданное — желанное любовное предложение.

— Нет, нет, мой дорогой повелитель. Я здорова.

— А твой сын?

У нее тоже родился его сын, но слишком поздно. Все слишком поздно.

— И с ним все хорошо, мой дорогой мудрец.

Она любит его. Это ясно видно в ее сияющих глазах. Бедное дитя.

— Мне кажется, наш сын зовет тебя, Мария, — насмешливо произносит он, и женщина поворачивает свою хорошенькую головку, как будто действительно слышит чей-то зов, а потом окончательно отворачивается и бесследно исчезает.

А потом он жалеет об этом. Но вскоре решительно выпрямляется.

Он бьет рукой по деревянному столу. Его преследуют призраки умерших и живых людей. Безвредное развлечение? Или продолжительный приступ лихорадки?

Тогда прими лекарство.

Почувствуешь себя лучше.

Потому что все еще есть шанс, что его мир изменится, оковы разобьются, его орел снова раскроет крылья, чтобы взмыть в небо…

Нет, старый глупец. Успокойся. Все кончено. Если даже Англия смягчит свое смертоносное жало и обезумевшая Франция снова обретет разум, что он, превратившийся в мешок жира и старых костей, сможет сделать? «Моя истинная тюрьма — это мое тело».

Он подходит к зеркалу и вглядывается в отражение. «Когда-то я был очень похож на римского императора Августа. А на что похоже это чучело?»

В зеркале, поверх своего плеча, он видит и Марию. Обнаженная женщина, скромно прикрывшись шалью, лежит на его узкой кровати.

Он зажмуривается, потом снова открывает глаза. Она исчезла. Но вместо нее появился его старинный враг Талейран. Он сидит, изящно подогнув ноги в белых чулках, поигрывает золотым галуном и насмешливо пялится на него.

Кровь мгновенно вскипает в жилах. Он едва не бросился к умному и вероломному Талейрану, чтобы свернуть его цыплячью шею.

Но сдержался.

Этот

Талейран ненастоящий.

Позже разразилась буря. И в пламени молний перед ним в двух комнатах, один за другим, появляются члены его семьи. Его мать, Летиция, сидит в кресле, рядом его братья, которых он сделал королями, и еще один брат, Люсьен, для которого он ничего не сделал, сидит в одной позе, словно намокшая птица. Его никчемные сестры одеты в платья, стоившие тысячи франков, падчерица в своих бриллиантах… Злейший враг Бернадот марширует вдоль книжных полок, а Фуше выкрикивает свои нравоучения, пока молния не пробивает его насквозь, и тогда он рассыпается, словно стеклянный.

Об этом можно было бы поговорить с О'Меара, уехавшим врачом. Но больше здесь никого нет.

В голове опять появляются мысли о побеге — неужели эти тщетные мечты никогда его не оставят? Как бы он смог сбежать, если только не станет невидимкой? Он угрюмо усмехается. Значит, единственный путь отсюда — это смерть.

После бури появляется Маршан, чтобы доложить, что еще одно из недавно посаженных деревьев лишилось ветки. Он с беспокойством смотрит на него.

— Да, этой ночью боль была особенно сильной, — говорит он слуге. — Но никуда не денешься. Только Наполеон может покорить Наполеона.

— Сир…

— Ш-ш. Зажги свечи. Их задул ветер. В темноте происходят странные вещи. Стоит закрыть глаза, как передо мной проходят все мои ошибки. Целыми батальонами.

— Сир, ваша благородная жизнь…

— Была сказкой, Маршан. Сагой. Герой всегда умирает.

Что-то…

…вот оно…

Под обоями что-то топорщится, будто морская волна. Если бы кто-то встревожился, если бы они заметили, они бы взяли одну из свечей из подсвечника в форме орла и внимательно присмотрелись бы к пятнистой от сырости ткани на стене спальни.

Когда-то на ней был рисунок в китайском стиле, а теперь он выцвел, так что стал похож на следы огромных насекомых.

Обивка ярко-зеленая, почти такого же цвета, как старая шинель бывшего императора. На первый взгляд может показаться, что джунгли проросли сквозь ткань и штукатурку. Когда она шевелится, — кажется, что шевелится, — создается впечатление сильного ветра, потревожившего лес, или присутствия какого-то большого хищника.

Он лежит и ворочается у самой стены. Ему вспоминается поход в Альпах в потоке солдат, железная корона Ломбардии, мрачная крепость в пустыне, которая не поддается штурму. Он в одиночестве сидит на коне посреди бескрайних песков, пока его легионы уходят прочь, — только у него хватает смелости посмотреть на то, что он не смог завоевать.

Нынешний доктор считает этого когда-то всемогущего человека лжецом, который по каким-то политическим причинам притворяется, что у него болят живот и зубы. Все симптомы доктор лечит при помощи горького снадобья, растворенного в воде. Но, при всей вечной сырости, чистая вода здесь редкость. Местный губернатор — опять он — позаботился и об этом.

Но этот больной, мечущийся в кровати человек всегда способен заставить себя спать.

Что-то…

…вытекает из зелени стены.

Вот оно уже у самой кровати, задержалось там, все еще слегка колышется, словно поверхность озера под легким ветерком. Нельзя сказать, что оно стоит на полу. Оно просто

есть.

Оно бесформенное и полупрозрачное, чуть-чуть не такое зеленое, как образовавшееся на стене пятно. В комнате появляется легкий травяной аромат, похожий на запах свежескошенного сена или влажных растоптанных папоротников.

Очевидно, предыдущие контакты, хоть и незавершенные и не до конца осуществленные, придали сил этому существу, поскольку раньше оно было невидимым и обнаруживало свое присутствие лишь ощущением дуновения холодного воздуха, прикосновением шелка или неясной тенью. Даже если его видели, касание было невозможно.

И оно слегка подпитывалось остальными обитателями дома. Они от этого становились раздражительными, постоянно чувствовали усталость, легче поддавались болезням. Точно так же поступил бы он, если бы потребовалось. Но нельзя забывать, что от лихорадки и других болезней, населявших этот островок, погибли уже сотни людей. Само привидение было чем-то вроде лихорадки, терзавшей людей — или животных, если человеческие жертвы оказывались недоступными. Его существование началось после высадки деревьев на голых скалах. Оно приблизилось к своей нынешней жертве, когда пленник работал в своем саду прямо у стен дома, усердно ухаживал за растениями и поливал их. С тех пор оно заглядывало в окна, скользило по стенам дома. Нуждалось ли оно в приглашении? Значит, обитатель дома его пригласил. Потребности и

голод

одного взывали к нуждам другого. Сотни людей погибли из-за каждого из них — из-за бывшего императора, лежащего на узкой кровати, и из-за трепетавшего перед ним демона.

Подобное притягивает подобное. Вампир привлекает вампира. Перешагнуть порог позволяет им не только сознательное приглашение. Самым убедительным приглашением может стать признание.

У дальней стены мелькнула ящерица. Она скользнула в щель пола, прикрытого ковром, и исчезла. Но мерцающая зелень никак не отреагировала на ее бросок. Существо наклоняется над кроватью свергнутого императора, пьет его сновидения, насыщается ими, но только слегка и осторожно, поскольку основное блюдо пока еще только готовится.

Жизнь счастливого человека, как он когда-то сказал, — это серебристое небо с несколькими черными звездочками. А жизнь несчастного — обычное небо, каким мы его видим ночью, — черное, с серебряными звездами, отмечающими отдельные радостные мгновения.