Время от времени начинало моросить. На мгновение Тихо показалось, что он пришел не к тому дому или свернул не на ту улочку, мощенную булыжником. Но нет. Это было то самое место. Над входом по-прежнему темнела ниша, обнесенная знакомыми железными прутьями, но нефритовый дракон исчез. Пропала и табличка в окне, сулившая посетителям улей с лимоном и свиньей и прочие деликатесы. Тихо заглянул внутрь: в маленьком зальчике не было ничего, кроме обычного прилавка. Ни маленькой витрины с бусинами, ни доски на стене, ни памятной вывески, говорящей о том, что здесь некогда обитала Су Ню, прекрасная повариха и носительница высокого алхимического знания, и к тому же — в этом Тихо уже не сомневался — воительница, сражающаяся против темных сил, странница, путешествующая по Шелковому пути, который, вероятно, лишь она да подобные ей способны постичь.

Пришло письмо от Кеплера, из замка в Бенатках. Задача, которую Тихо поставил перед Кеплером, была связана с изображением Солнца, возникающим, если пропустить солнечный свет сквозь булавочное отверстие в темное помещение и спроецировать его на экран. Изображение это оказывалось чересчур крупным, чтобы Луна могла полностью закрыть Солнце, а между тем затмения наблюдались, и это факт. И вот, Кеплер писал о «световых лучах» — это было совершенно новое слово в геометрической оптике — по крайней мере, так он утверждал. Ну и конечно, он клянчил денег.

Уходя прочь от опустевшего дома, где некогда можно было обрести просветление, Тихо Браге погрузился в размышления о световых лучах. Фрау Зонне не выдержала состязания с настоящим Солнцем и ушла в тень.

Южнее экватора и севернее тропика Козерога, в безбрежных просторах Атлантического океана затерялось крошечное пятнышко: островок, образованный обломками древнего вулкана. Он расположен слишком далеко от Африки, слишком далеко, чтобы иметь хоть какое-то значение, а от Европы так же далеко, как земля от преисподней. Остров продувается горячими ветрами. Жаркий влажный сумрак сменяется ледяными проливными дождями, и тогда от раскаленных камней поднимается пар. Но колониальный городок продолжает заниматься своими делами, и по склонам рассеяно немало частных домиков. Местный климат и удаленность стали причинами гибели сотен людей, и, если есть хоть какой-то выбор, никто не остается здесь надолго. Но остров принадлежит великой мировой державе, и давным-давно сюда были доставлены многие тонны плодородной почвы, высажены сады и целые рощи. Теперь они буйно разрослись, закрыли грубую изломанную поверхность черных скал. Словно зеленые обои.

Он думал… или грезил, он и сам не знал точно, о той, второй женщине, бывшей его женой. Как любопытно. Первая жена была старше его на несколько лет, а вторая — значительно моложе. В этом есть какое-то равновесие. Первую жену он любил, но она была бесплодна и постоянно изменяла ему с другими мужчинами. Но со временем она привязалась к нему, загорелась страстью, стала ревнивой и умерла в разлуке. А вторая никогда не хотела с ним близости, лицемерила и хранила ему верность, пока они были вместе — насколько он знал, а он непременно бы понял, если бы это было не так, — и вскоре подарила ему сына. А затем, когда его звезда закатилась и все вокруг рухнуло, она убежала, забрав с собой сына, лишив его ребенка — и будущего, — и теперь делит постель с каким-то ничтожным австрийским офицером. И это его императрица, делившая с ним трон. Точно так же, как была императрицей и его первая жена.

Да, возможно, в этом есть какое-то равновесие.

Как в математической задаче.

Как и во всем остальном.

Он вздыхает — а вздыхает он часто — и с трудом поднимается с деревянного стула, отодвигая его от такого же деревянного стола. Как тяжело. Тяжесть в руках и в ногах. Это от недостатка движения. От недостатка всего.

Он обходит комнату раз, другой, третий, касается некоторых предметов, берет пару книг и перо. И маленькую, кем-то потерянную монетку. Видит бог, им пригодятся любые средства.

Один раз в пять дней он наслаждается своим уединением. Возможно, позже он позовет кого-нибудь и продиктует очередной фрагмент воспоминаний. Но теперь, если быть честным, стремление оставить после себя записки все больше уступает необходимости — необходимости ничего не делать.

Ничего!

Он, герой, генерал, король, император, когда-то правивший почти всей Европой. О, он мог держать в своих руках весь мир. Мир летел ему навстречу с той же нетерпеливостью, с какой он вел вперед свои армии.

А потом…

Ему кажется, что он прожил невероятно долго. Жизнь разворачивается убегающей назад лентой суматохи сражений и пышных церемоний, уюта домашних сцен, власти, могущества, ликования и отчаяния. Но, как обычно, ничего не показывает впереди. Никогда.

Опять болит живот, но он болит всегда. И всегда болел. Его тело разрушается. Ему повиновались люди, а вот механизм собственного тела редко подчинялся безоговорочно. Он вынужден воздействовать на тело усилием воли, а теперь, как иногда бывало и в прошлом, тело обманывает и предает его. В конце концов, и все остальные свидетели его падения спешат напасть, словно трусливые гиены, спешат ударить, разорвать на куски.

Снаружи доносится какой-то шум? Что это? Из-за двери, ведущей в личные комнаты, его негромко окликает камердинер Маршан. Очевидно, его опять вызывает для беседы английский губернатор Лове. Рыжеволосый подлиза. Уйдет ли он, наконец?

Ушел. Он рассеянно, но с оттенком прежней твердости, отдает распоряжение:

— Протри все, к чему он прикасался.

Дом стоит высоко, на унылом плато, в окружении чахлых скрюченных эвкалиптов. Здесь ветры ревут, словно настоящие трубы. Всего три ночи назад еще одно новое деревце лишилось ветвей. Закрыть зеленью серость и черноту камней на такой высоте гораздо труднее.

Кроме этого дома — этого места — здесь стоит хлев, прачечная и конюшня. Все кое-как сколочено и залатано, чтобы приспособить для жизни людей. Вечно влажные полы трещат и смердят застарелой гнилью. В буфетах шныряют крысы, грызут красное дерево, которое все равно гниет из-за постоянной сырости так же, как и книги. Серебряную лампу в его спальне чистят каждый день, и она на короткое время возвращает свой тусклый первоначальный блеск. Все остальное серебро пропало. Он был вынужден с ним расстаться. Пришлось продать его по дешевке этому дьяволу Лове, он бы все равно не позволил купить серебро никому другому из городка. Там всегда полно предупреждений, запрещающих горожанам вступать в какие-либо отношения с живущими наверху врагами-французами. Его передвижения официально ограничены пространством в радиусе нескольких миль от «дома». Иногда он скрывается — но нет, он уже давно перестал об этом беспокоиться. Он привык целыми днями сидеть в седле или шагать пешком. Во время русской кампании, когда боль мешала ехать верхом, он вместе со своими солдатами проходил милю за милей по грязи и снегу бескрайних равнин.

Он размышляет о Москве, о горящей Москве. Этот красивый, увенчанный куполами город превратился в костер только назло ему, чтобы его остановить. Если бы у них не оставалось другого выхода, они стерли бы с лица земли всю Россию целиком. Он вспоминает царя, которого очаровал и склонил к договору, словно глупую девчонку к постели.

Серый сумрак снаружи тускнеет и постепенно сменяется густой синеватой темнотой. Солнце, должно быть, село. Осталось только перетерпеть вечер. Одержана еще одна победа. Еще один день свален в беспорядочную груду истории.