Рагош-ски отвечал ей неторопливо, обдумывая каждое слово:

— Большинство людей здесь, в Афинах, так же как и во всем мире, живут, словно… сомнамбулы, что бродят во сне. Они существуют, но живы лишь отчасти, жизнь их не бьет ключом, они не погружены в жизнь. Те же, кто живет по полной, — как путеводные звезды.

— Ты не можешь думать, что я одна из них, — недоверчиво качая головой, откликнулась женщина. — Как могу я?

— Мои слова относятся не к ситуации, — сказал Рагош-ски, вспоминая многие десятилетия, проведенные в храме Имхотепа, — а к внутренней истине.

— Теперь ты говоришь, словно мой муж, — улыбнулась женщина, взяла желтый и зеленый перцы, разрезала пополам и, удалив семена, по привычке разложила их сушиться на узкой полке.

— В этом случае ему известна твоя истинная ценность, — сказал Рагош-ски.

— Он называет меня сварливой теткой и даже хуже того, — отвечала женщина, энергично нарезая перцы.

— Вот здесь он не прав, — кивнул Рагош-ски.

Женщина застыла с ножом в руках.

— Спасибо тебе за эти слова, — тихо сказала она, с осторожностью принимая похвалу.

— Завтра ты уедешь, и тебе больше не придется отвечать за его поступки, — кивнул ей чужестранец.

— Мне бы хотелось, чтобы он узнал о моем решении уехать отсюда, если я приму таковое. — Она продолжала кромсать перцы, превращая их в овощную кашу.

— Отнесу ему весточку, если хочешь, — согласился Рагош-ски.

Женщина ссыпала нарезанные перцы в большой горшок и занялась луком. Острый аромат вмиг разнесся по крохотной хижине.

— Думаю, уж лучше выбрать тебя, чем солдат, — задумчиво сказала она. — По крайней мере, ты передашь ему, что мы в безопасности.

— Значит, ты согласна ехать? — спросил Рагош-ски.

— Не знаю. Но скажи ему, что мы с друзьями, или что-нибудь в этом роде, что хочешь, раз это все равно неправда. — Краем ладони они столкнула в горшок нарезанный лук.

— Неправда? — переспросил он, не в силах разгадать намерения женщины.

— Он говорил, что готов принять все, что угодно, — проговорила она, по-прежнему глядя куда-то вдаль. — И я убеждена, что сказал он это искренне. Но что, если ученики убедят его совершить сделку? Что же тогда будет с нами? — Она наклонилась, взяла ягненка, положила на стол и приготовилась снимать с костей мясо. — Скажи ему все, что угодно, расскажи ему такую историю, которая, как тебе покажется, больше всего нам на руку — детям и мне.

Рагош-ски быстро кивнул:

— Как скажешь.

— Это необходимо сделать для нашей же пользы. — Она перестала работать ножом, чтобы взглянуть на него. — Не важно, какое решение приму я, но я благодарна тебе за все, Рагош-ски.

Он долго молчал. Потом спросил:

— Как зовут твоего мужа? Кого я должен искать в тюрьме?

— Имя его — Сократ. Меня зовут Ксантиппа. — Женщина швырнула на доску седло барашка и принялась резать его на маленькие куски.

— Я займусь этим, — сказал Рагош-ски.

— И вернешься до восхода? — уточнила Ксантиппа. Ее дети, каждый с куском дыни в руках, как раз вбегали в хижину. Оба мальчика радостно вопили.

— Конечно. До восхода.

Ксантиппа поспешила урезонить детей.

— К рассвету я непременно решу, как поступить, — пообещала она. — Надеюсь, что сон придаст мне мудрости.

Направляясь к двери, Рагош-ски кивнул со словами:

— Тогда желаю тебе сладких снов и спокойной ночи.

Д. Г. Бетанкур И Д. Швейцер

Да будет благословенно имя ее

В

ы могли бы свалить меня даже птичьим перышком. Я был похож на изумленного до крайности юного подмастерья, открывшего рот, но не знающего, что сказать при встрече с Великим Человеком. Возможно, по этой самой причине мой отец добился для меня этой должности, и в возрасте семнадцати лет я сопровождал сэра Генри Макферсона в Египет, а предстоящая археологическая экспедиция сулила ему открытия древностей, сравнимые лишь с легендарными успехами Генриха Шлимана. Но экспедиция провалилась. Сэр Генри, уже на пороге триумфа, необъяснимым образом исчез как-то ночью и был убит, что более или менее подтверждалось показаниями арабов.

Это случилось двадцать пять лет назад. Королева Виктория все еще оставалась на троне. Я продолжал заниматься наукой, выполнял свою упорную, хоть и скромную работу по египтологии, и встречи с сэром Генри на тихой улочке Александрии ожидал не больше, чем рукопожатия Рамзеса II.

Но я все-таки увидел его. И он увидел меня. Когда сэр Генри протянул мне руку, я пожал ее. Ладонь оказалась твердой и сухой.

И все прошедшие годы мгновенно обратились в ничто. Я снова стал заикающимся мальчишкой. А он заговорил, как всегда, уверенно:

— Я думаю, это судьба, что мы так с тобой встретились, Дэвид.

Не меньше, чем сам факт нашей встречи, меня поразила его внешность. Конечно, нелегко судить о возрасте человека, намного старше тебя, но, на мой взгляд, он выглядел точно так же, как и в день нашего знакомства в 1899 году. Я наскоро проделал несложный мысленный подсчет. К этому дню ему должно было быть уже за восемьдесят.

— Да, я должен объясниться, — сказал он, словно читая мои мысли. — Давай отыщем укромное местечко. У меня есть что рассказать.

Мы заняли столик в греческом кафе, снаружи, но в самой глубине галереи, в тени. На улице и так уже почти стемнело. Дневной поток пешеходов давно иссяк, но любители вечерних прогулок еще бродили по улицам. Александрия не слишком похожа на весь остальной Египет. Ее современная архитектура ближе к европейской, и до тех пор, пока мусульман не позвали к вечерней молитве, можно было подумать, что мы сидим на веранде где-то в Италии, а не в Африке.

Сэр Генри заказал напитки. Официант-грек едва их не расплескал. Он посмотрел на сэра Генри с явной неприязнью, и сдерживал его негодование только тот факт, что мы были англичанами и он ничем не мог помешать нам здесь находиться.

Я выпил. Сэр Генри приступил к рассказу.

— Это произошло на такой же улочке, — начал он, — здесь, в Александрии. Случайная встреча оказалась столь же удивительной, как и наша с тобой сегодня. Все было как в романе, словно сцена из книги Райдера Хаггарда: случайное столкновение с таинственной женщиной под вуалью, находка, ведущая к самым удивительным археологическим открытиям, и дальнейшие таинства, до сих пор остававшиеся в секрете… Потрясающий сюжет, как, уверен, ты бы мог выразиться в те дни.

В тот день, когда я «исчез», я отправился с места раскопок в Александрию на встречу с небольшой группой коллег. Я как-то особенно глубоко погрузился в свои мысли, ушел в собственный маленький мирок предчувствий и теорий, что было не самым своевременным занятием даже для Александрии. Безусловно, убийства и похищения здесь не так часты, как на темных улочках Каира, но, англичанин ты или нет, ты должен проявлять осторожность.

Но я ни на что не обращал внимания. Мой взгляд бездумно странствовал по сторонам, и я буквально наткнулся на женщину, одетую в платье и чадру по мусульманскому обычаю, но, что любопытно, без сопровождения мужчины. У нее с собой имелась черная сумка, и при столкновении из нее вывалилось несколько мелких предметов.

Я вежливо извинился и присел на корточки, чтобы помочь ей собрать вещи.

Вероятно, она не услышала моих извинений, потому что обратилась ко мне по-французски.

— Pardonez-vous, monsieur, — произнесла она глубоким, немного хрипловатым голосом. — Est-ce que vous etes Francais?

Мой разговорный французский достаточно хорош, поскольку часто приходилось пользоваться им на конференциях, и мы могли бы продолжать беседу на этом языке, но наши глаза внезапно встретились, и ее взгляд — как бы это сказать? — был, наверно, гипнотическим. Еще удивительнее, что затем она заговорила на не совсем классическом греческом языке со странным акцентом.

— Наша встреча — знак судьбы. Она угодна нашей богине.

Она собрала свои вещи и отбежала, но недалеко, остановившись за углом дома в конце улицы, где я все еще мог ее видеть.