— Вы так прелестны, — сказал он по-латыни и, опираясь на дрожащие руки, склонился, чтобы поцеловать ее в губы.

От облегчения она залилась краской. Наверно, все будет хорошо. Он ее муж, она его жена. Она даже

чувствовала

свое замужество, лежа здесь с ним. Тепло от макушки до пят — приятное, грешное и все же санкционированное Богом и Церковью. Это ее брачная ночь, самая прекрасная ночь…

Прежде чем она смогла ответить на его поцелуй, прежде чем успела удержать его, как подсказывало ей ее тело, он отстранился. Рука ее непроизвольно потянулась к нему. Катарина поспешно отдернула ее и сложила руки поверх подола ночной рубашки. Должна ли она даже здесь соблюдать подобающий принцессе этикет?

Артур закашлялся. Он сгибался от кашля пополам, прижимая ко рту кулак. Его худое тело содрогалось.

Она вылезла из постели и принесла со стола кубок с вином. Вернувшись, она села рядом с ним и коснулась его руки, предлагая отпить. Кожа его была холодной, влажной, как английская зима, посреди которой она очутилась.

— О боже, — прошептала она. Что уготовил ей Господь? — Я пошлю за лекарем, — сказала она по-латыни.

Артур помотал головой:

— Пустяки. Пройдет. Всегда проходит. — Он отхлебнул вина, громко глотая, словно у него сжалось горло.

Но всякий раз, как она видела его, он был такой же бледный и слабый. Это не пройдет.

Если бы только они смогли иметь ребенка, если бы только он прожил достаточно долго, чтобы они смогли завести ребенка, сына, нового престолонаследника, ее положение в этой стране было бы обеспечено.

Вино, видимо, придало ему сил. Она коснулась его щеки. Он поднял глаза. Она надеялась увидеть в них огонь, желание под стать ее собственному. Надеялась, что он ответит на ее прикосновение. Но увидела лишь усталость от дневной суеты. Он был ребенком, который вот-вот уснет.

А она была испанской принцессой, не обученной соблазнять мужчин.

Он отдал ей кубок. Потом со вздохом откинулся на подушки. В следующее мгновение он уже спал.

Катарина отнесла кубок на стол. В комнате было холодно. В этой стране во всех комнатах холодно. Тем не менее в этот миг, когда кожа ее горела, плиты пола приятно холодили ее босые ноги.

Она опустилась на колени рядом с кроватью, крепко сжала руки и начала молиться.

15 декабря 1501 г., Ричмонд

Перед нею разворачивалось очередное пиршество. Король Генрих демонстрировал свое богатство при помощи рассчитанного набора блюд, музыки и увеселений. Хотя и в политике, и в финансах его королевству предстояли сплошные сложности, он должен был производить впечатление успешного монарха.

Катарина не танцевала, хотя музыканты играли павану. Она сидела за столом, возле своего супруга, наблюдая. Супруга лишь по названию. Он ни разу не вошел в ее спальню. Ни разу не призвал ее к себе. Но внешние приличия должны быть соблюдены.

Он ссутулился в кресле, облокотившись о резной деревянный подлокотник, сжимая обеими руками кубок с вином. Он стал еще более бледным, еще более слабым, если только это было возможно. Неужели никто больше этого не видит?

Она дотронулась до подлокотника его кресла.

— Мой господин, вы наелись? Может быть, я велю подать еще еды?

Он мотнул головой и отмахнулся от нее. Это противоестественно — так обращаться с женой. Ему грозит опасность не исполнить свой долг принца и христианского мужа.

Но что она может поделать? Предполагалось, что принцесса будет служить своему супругу, а не повелевать им или судить его.

— Твой муж заведет любовниц, — говорила мать, напоследок напутствуя Катарину перед отплытием. Она сказала, что таков порядок вещей и что она не сможет бороться с ним. Но Изабелла сказала также, что муж будет выполнять свой долг перед нею, чтобы и она смогла исполнить

свой

и принести ему множество детей.

Ее долг прямо у нее в руках обращался в прах, хотя и не по ее вине.

На выложенной плитами площадке в центре зала юный принц Генрих танцевал со странной иноземкой. У Катарины не было доказательств, что эта женщина — любовница ее мужа, если не считать того, как Артур смотрел на нее — безнадежно, слишком сияющими глазами.

Женщина танцевала грациозно. Она была, должно быть, на дюжину лет старше своего партнера, но терпела его даже с некоторым удовольствием, с тонкой и безмятежной улыбкой, словно позируя для портрета. Генрих был достаточно энергичным партнером, чтобы обратить каждый шаг в радость. Говорят, отец готовит его в священнослужители. Должно быть, когда-нибудь он станет величайшим епископом Англии — голосом короля в Церкви.

Катарина испросила дозволения уйти рано, до окончания музыки и танцев. Она сослалась на усталость и расстройство желудка. Люди при этом понимающе закивали и перемигнулись. Они думали, что она беременна, как и подобает молодой жене.

Но она не была беременна. И никогда не будет, если дела и дальше будут идти таким образом.

Трудно шпионить в доме короля, если не повелеваешь стражниками и не можешь приказать им остаться, или уйти, или наблюдать. Она не повелевала никем, кроме своей собственной челяди, которую английский двор почитал за чужеземцев. Однако на самом деле ее подданными командовали дуэнья и стюарды — они сказали, что Катарина слишком молода для этого. Родители послали

присматривать

за нею толковых опекунов.

И все-таки, вопреки всем своим инстинктам, когда настала тьма — спустя изрядное время после того, как догорели свечи и фонари, — Катарина надела поверх сорочки черный дорожный плащ и вышла, неслышно пройдя мимо своих придворных дам, спавших в передней комнате. Очень тихо она отворила тяжелую дверь, ровно настолько, чтобы суметь проскользнуть наружу. Железные петли скрипнули, но лишь однажды, тихонько, словно женщина, вздыхающая во сне.

Между нею и Артуром лежали еще два помещения — гостиные. В комнатах было темно и холодно. Толстые стекла пропускали лишь чуть-чуть слабого лунного света. Ее ноги в ночных туфлях бесшумно ступали по деревянному полу. Она придерживалась рукой за обшитые панелями стены и двигалась на ощупь, осторожно делая шаг за шагом.

Стражники совершали обход. Они переходили из комнаты в комнату, неся на плечах пики. Сражения за английский престол завершились сравнительно недавно; опасность для королевской семьи существовала всегда.

Если она будет вести себя очень тихо и двигаться очень осторожно, они не увидят ее. Она надеялась. Если ее найдут, скорее всего, ей ничего не будет, но она не хотела давать пояснения. Это слишком неприлично для женщины ее положения. Ей следовало бы вернуться в свою комнату и молить Бога о помощи.

Ее колени уже болят от молений.

Она прислушивалась к тяжелым шагам и бряцанию доспехов. Ничего не слышно.

Она добралась до комнаты перед спальней Артура. Из-под двери пробивался свет, слабый, маслянистый — свет свечи. В шаге от двери она помедлила, прислушиваясь. Что она предполагала услышать? Разговор? Смех? Глубокие вздохи? Она не знала.

Катарина взялась за дверь. Конечно, та должна быть заперта. Каким будет облегчением, если ей придется уйти, по-прежнему оставшись в неведении. Она нажала на ручку…

Не заперто.

Она бесшумно приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

Артур, похожий на больного ребенка много младше своего настоящего возраста, лежал на постели, откинувшись на подушки, обмякший, с закрытыми глазами, без чувств. Возле него примостилась та иностранка, полностью одетая. Она положила руки ему на плечи, вцепившись в его льняную ночную сорочку. Рот ее был открыт, зубы темно блестели от крови. На шее Артура кровоточила глубокая рана.

— Ты убиваешь его! — вскрикнула Катарина. Она замерла, слишком потрясенная, чтобы громко кричать, — ей следовало бы закричать, позвать стражу. Даже если бы они не поняли ее испанский, то прибежали бы на шум.

В следующий миг, долю секунды спустя, чужеземка оказалась возле Катарины. Должно быть, перелетела по воздуху — принцесса не заметила, чтобы она двигалась. Это был какой-то сон, видение. Это дьявол проник в ее разум.