— Но, доктор!.. Как же феминистская революция и все прочее?..

— О нет, здесь я вынужден вас остановить! Не рассказывайте мне о феминизме — я в курсе. Никому не понравится, что его личность так грубо сводят к одному лишь его полу и традиционному набору обязанностей. За многие века своей истории человечество пришло к тому состоянию, в котором находится сейчас, заключенное в вечный треугольник семьи: отец, мать и ребенок. Мы не знаем, как здесь уравновесить силы. Что до меня, то я считаю, что отцов и матерей погубило уравнивание и смешение ролей. Думаю, каждый должен вернуться на свое место.

— Один — сесть на мотоцикл, а другая — договариваться о доставке и сборке мебели с представителями «Дарти» и одновременно кормить ребенка грудью?

— Мадам, если мужчина моет посуду — это замечательно. Но главное, чтобы он играл свою истинную роль отца. Настоящую, а не ту, что мы видим в шаблонных представлениях и комедийных сериалах.

— И в чем, по-вашему, заключается его истинная роль?

— Именно он должен стать необходимым барьером между матерью и ребенком.

По сути, я осталась одна с ребенком на руках. Это означало проводить с ним все время, но мне хотелось, чтобы Николя тоже занялся малышкой, как он умел это делать. А еще, чтобы он занялся мной. Сейчас я чувствовала себя в большей степени ребенком, чем тогда, когда действительно им была. Поскольку я одна заботилась о своем чаде, кто-то должен был позаботился обо мне — кормить меня, одевать, укачивать. Я очень нуждалась в этом, но пока вынуждена была повсюду таскать с собой Леа, которая постоянно вопила, как будто ей чего-то недоставало. Чего-то или кого-то?

Кто поможет мне разобраться в том, что со мной происходит? Конечно же не моя мать, и не свекровь, и не сестра. И еще меньше — философы всех мастей. Философы, с которыми я общалась столь часто, эти великие мыслители, так хорошо рассуждающие об окружающем мире, — они не могли мне ничем помочь, потому что без конца занимались словопрениями по пустякам и критиковали друг друга, вместо того чтобы разобраться, что творится у людей в душе. Они не задумывались над вещами, происходящими в семье, о том, что лицо другого человека — это, в частности, лицо моего друга, мужа, ребенка. Именно их я вижу и по ним читаю вопросы о себе и своей жизни. Метафизика — моя повседневность, но она ничего не говорит мне о том, что делать в реальной жизни. И философы со всеми своими идеями неспособны ничего посоветовать, сказать, отчего у нас все не ладится; почему мы сначала любим друг друга, а потом нет; зачем делаем друг друга бесконечно счастливыми, а вскоре после этого расходимся; отчего ребенок, который делает любовь священной, потом становится ее могильщиком; как любить друг друга и всегда оставаться влюбленными. Нам говорят, что это невозможно, что это западный миф и в конце концов великая ложь исчезнет.

Все, что я узнала, не помогло мне, а, наоборот, изолировало от окружающего мира. Изучая различные философские концепции, я была неспособна спасти свою собственную семью от развала. Моя учеба, огромное количество прочитанных книг ничему не послужили — я в полной растерянности стояла перед маленьким человеком. Я знала все, помнила наиболее сложные страницы из Гегеля, Канта и Лейбница, но, столкнувшись лицом к лицу с реальностью, оказалась бессильной. Мне не удалось узнать самую элементарную и самую важную вещь — как сохранить нашу любовь? Невозможно было избавиться от ненависти, отчаяния, возмущения из-за одиночества и того, что наша история закончилась, как и все остальные…

Подойдя к Леа, я, согласно рекомендациям Франсуаз Дольто, начала разговаривать с ней:

— Почему ты плачешь? Хочешь увидеть папу? Ты поэтому плачешь? Знаешь, пала и мама немного поссорились. Мама от этого очень несчастна, и тебе тоже плохо. Но скоро, да-да, очень скоро все снова будет как прежде…

Чудо или простое совпадение? Малышка перестала плакать и улыбнулась мне. Но тогда расплакалась я.

Снова включен мобильник. Два дня звонки Николя оставались без ответа — их набралось тридцать шесть. Также пришло множество сообщений, в которых он сначала просил меня вернуться, а потом разъяренно требовал, чтобы ему отдали его дочь… Его дочь… Я не ответила.

Нет, это было глупо! Мы любили друг друга. Что же произошло? Мне хотелось позвонить ему, но не хватало мужества. Я оставила мобильник включенным. Вскоре он зазвонил, и на экране высветился незнакомый номер. Может быть, Николя решил, что его номер у меня заблокирован, и теперь пытается позвонить с чужого мобильного? При мысли об этом я почувствовала, как мое сердце лихорадочно забилось.

В трубке послышался мелодичный голос человека, с которым мы познакомились в приемной у врача. Флоран Тессье приглашал меня завтра поужинать вместе. Разочарованная тем, что звонит не Николя, я все же приняла приглашение. Так давно не было ничего подобного!

Однако в этом случае мне нужно было найти няню на завтрашний вечер, ведь моя сестра в первый раз за все время своего брака решила поехать отдыхать одна. Что мне делать? Устраивать второй кастинг нянь? Я позвонила Николя под предлогом, что мне нужен его совет.

Он ответил с холодностью, словно его это совсем не касалось. Я чувствовала, как он страдает от нашего отсутствия, вероятно, из-за дочери даже сильнее. На следующий вечер Николя прибыл в дом моей сестры вечером после работы. У него был усталый вид, но он выглядел очень красиво: в строгом деловом костюме с черным галстуком. Это был другой Николя — постройневший, мускулистый, более зрелый, чем до рождения ребенка. Он объявил мне сенсационную новость о том, что продает свою галерею и собирается принять предложение работать у «Фридриха и Фридманна», в юридической конторе своего дяди.

Встреча с ним потрясла меня. Что же я сделала? Почему все обернулось вот так? Я чувствую себя отвергнутой, живу у сестры, и мать постоянно заходит ко мне под различными предлогами.

На вид Николя был отнюдь не взволнован, но в нем как будто что-то сломалось. Он пришел повидаться с дочерью, а не со мной и не отрывал от нее глаз. Отец с улыбкой смотрел, как дочь возится, хватает разные предметы, плачет, потом утешается своими плюшевыми игрушками, ест и при этом постоянно строит гримаски удивления или отвращения, морща свой маленький носик…

Он пришел ради нее. Все его сердце было отдано малышке. Для нее он отказался от своей галереи и жизненных принципов. В этот момент я уже не знала, что думать, потому что тоже от многого отказалась, все поставила под вопрос. Я со всех ног бежала выполнять любое из ее желаний, давала ей все безоглядно. Видя, как он на нее смотрит, берет на руки, играет, я разрывалась между нежностью и возмущением, между любовной досадой и материнской гордостью.

А что, если перестать говорить о том, что ребенок — личность? Может, подобные слова вызывают у нас протест из-за слишком частого их повторения? Ребенок — «третий элемент», который, как в романе Симоны де Бовуар, разрушает пару влюбленных. Чтобы сохранять хорошие отношения, надо заниматься его воспитанием вместе. Сначала нас заверили, что ребенок имеет право на свое место в обществе, а теперь получается, что он готов занять абсолютно все.

Кому принадлежала изначальная идея? Кто вообще первый задумался о ребенке? Конечно, Руссо, потом Дольто, предоставившая ребенку слово, потом Винникотт, Брюнер… Все детские психологи, заставившие нас поверить в то, что ребенок — это личность. Доктор Фрейд в особенности обвинил нас в том, что мы отказывали ребенку в праве считаться полноценным человеком, когда доказал, что испытывать оргазм можно еще в возрасте до трех лет. Это он возложил корону на голову Его Величества Ребенка. Непрестанно чего-то требуя, дитя действительно стало королем, который правит всем материальным миром. И с ним появилась целая свита забот: после первых десяти лет родителям кажется, что с проблемами покончено, но они возвращаются в еще большем количестве. Первые десять лет только и узнаешь о новых желаниях своего чада и пребываешь под его тираническим гнетом. Можно парить в высоких интеллектуальных и духовных сферах, но все равно все мысли будут сосредоточены вокруг него.