Но и у них случалось рыльце в пушку. Потому главы кланов предпочитали улаживать конфликты по возможности миром. И лишь в редких случаях, чтобы привести заигравшиеся власти в чувство, веды демонстрировали зубки. А то и клыки.

Представители всех основных кланов были на учёте, их потомство тоже. И, стоило родственникам зазеваться, дети попадали на такие же полигоны, что и Миль. Но уверенностью, что у девочки есть особые способности, эти любознательные люди, называвшие себя специалистами по изучению паранормальных возможностей человека, похвастать не могли. Бабушка была права: все отклонения от нормы, замеченные вокруг них обеих, числились за ней. Миль рассматривали только как вероятную носительницу, и сейчас нетерпеливо сучили ногами в ожидании, когда же ребёнок поправится настолько, чтобы с ним стало можно «работать».

Миль их понимала и не льстила себя надеждой, что ей понравится то, что с ней будут делать. Особенно учитывая, что, скорее всего, ничем она их не порадует, а значит, станет бесполезной. На улицу не выкинут, но избавиться — избавятся. В детдоме всегда найдётся место ещё для одного неудачника. А может, и детдом не понадобится. Может, понадобится интернат. Для инвалидов.

Начались тесты, которых Миль не понимала: сначала её просто рассматривали, просвечивали, прослушивали, замеряли — так сказать, инвентаризировали. Это почти не доставляло особых неудобств, если не считать того, что ей искололи все пальцы и вены, беря кровь. Зачем им столько крови, вяло удивлялась Миль. Однажды попытались заставить проглотить зонд на противной резиновой трубке. Миль подумала и отказалась. Врачи, если это были врачи, удивились и стали настаивать. Миль упёрлась. Никакие уговоры не помогли. Ни с чем остались и гинеколог с проктологом. На вопрос, почему она противится, Миль с трудом — болели исколотые пальцы — накорябала, что ей это осточертело, а врачи обойдутся, и кровь сдавать она тоже больше не станет: хватит им и того, что взяли прежде. Вылечили — пусть отправляют её в детдом. Здесь ей надоело, в школе и то веселей.

Петру Даниловичу, пытавшемуся её уболтать, она показала сразу две фиги. И больше не прикоснулась к пишущим принадлежностям.

Тогда её накормили транквилизаторами и продолжали своё «развёрнутое исследование». То есть попытались продолжить. В лабораториях, в боксах, в жилом комплексе, в казармах — всюду начались неприятности. Мелкие случайности. Падали сосульки с крыш, да так неудачно — прямо на голову гематолога. Посланный взять кровь на анализ лаборант запнулся об собственную ногу и сломал себе несколько пальцев. Другой, ворча, принялся менять постель мирно спящей пациентки, в раздражении дёрнул простынь сильней, чем следовало, и получил растяжение связок.

Никакой препарат не действует бесконечно, она однажды проснулась и обнаружила себя связанной. Как раз, когда ей пытались ввести следующую дозу. Несмотря на отрицательное движение головы пациентки, шприц был наполнен и поднесён к тонкой детской руке… Но иглу не удалось ввести: медик выронил шприц аккуратно себе на ногу, взвыл и осел рядом с кроватью. Всё содержимое шприца досталось ему.

Персонал начал нервничать и уклоняться от визитов в палату-бокс. Но с начальством не поспоришь, кому-то всё равно приходилось выполнять работу. Взрослые, сильные, здоровые люди умели заставить себя подчиниться приказу. Но не умели подчинить себе свой страх перед неведомым и ненавидели его, тем самым только замыкая круг. Чем больше странного происходило вокруг Миль, тем больше рос интерес к ней со стороны учёных от разведки: за много лет им впервые достался действующий экземпляр. Но и неприятности перерастали в бедствие: низший состав, понимая, что начальство не отступит и будет жертвовать исполнителями ради результата, от всей души желал маленькой пленнице поскорее загнуться. Так что катастрофа приближалась неотвратимо.

Элементарные короткие замыкания, приводя в негодность всё, что работало на электричестве, повторялись раз за разом, чтобы испортить только что починенное или вновь установленное запасное оборудование. Заедало всё, что могло заесть — дверные замки, «молнии» на одежде, затворы на автоматах. Не осталось ни одного нетравмированного медика или охранника. Портилась, травя людей, пища. Лопались трубы. Билось стекло.

И только в боксе, где смирно лежала привязанная к кровати Миль, непонятным образом горел свет, было тепло и спокойно. Уцелело даже зеркальное окно, через которое за ней присматривали-подглядывали.

Уцелел и Пётр Данилович. Но отсутствие с его стороны негативных намерений и чувств объяснялось просто: он не желал и не мог желать плохого любимому объекту исследований, которым посвятил всю свою жизнь. Он и лягушек когда-то препарировал с нежностью, стараясь, чтобы они в его руках испытывали только те страдания, которых было никак не избежать. Сделать что-либо этой девочке он просто не успел.

Он без страха вошёл в бокс и уселся возле постели. Отчаянно скучавшая Миль с любопытством уставилась на блокнот в его руках: определённо явился поговорить. Ну-ну.

— Привет, маленькая ведьмочка. Буяним? — даже как-то весело поприветствовал он её. — Зачем же ты людей-то обижаешь? Ну, не можем мы тебя отпустить, очень ты нам интересна. Поговорим, а?

Надо же, открытым текстом. Миль кивнула.

Пётр Данилович склонил голову набок и спросил:

— Если я развяжу твои руки, ты ответишь?

Миль посмотрела на свои пальцы: мелкие уколы уже зажили. Она кивнула. Пётр Данилович отстегнул ремни, удерживающие её руки, и вручил ей блокнот и ручку. Миль потёрла запястья и не стала ждать вопросов:

«А что тут у вас происходит? И почему вы обозвали меня ведьмой? Только потому, что я не желаю обследоваться? Так я сразу предупредила: не надо во мне копаться, я не игрушка».

Пётр Данилович прочёл, высоко подняв брови:

— Хочешь сказать, ты непричастна к неприятностям на базе?

Миль кивнула и написала:

«Если бы я хоть что-то могла, я бы, конечно, тоже не была паинькой. Но сами подумайте: будь я такой сильной ведьмой, жила бы я в том подвале? Или вам кажется — мне там нравилось? Да и никогда бы вы меня не получили!»

Пётр Данилович помолчал, обдумывая её возражения. Походило на правду.

— Так что же творится на базе? Ты ведь не станешь отрицать, что это связано с тобой?

Миль весело улыбнулась, быстро черкая в блокноте. Пётр Данилович в нетерпении вытянул шею, как школьник, подглядывающий в тетрадку к отличнику.

«Связано, конечно. Это работает защита, установленная моей бабушкой. А уж она-то ведьмой была настоящей!»

— Была? — ухватился Пётр Данилович. — Её больше нет?

Миль помрачнела и так долго не отвечала, что мужчина заёрзал в кресле и тихо окликнул девочку:

— Мила… Что с ней случилось?

Миль ответила вопросом:

«Вы ведь потому и стали меня искать, что пропала моя бабуля? Так?»

Пётр Данилович не должен был отвечать, но мысленно плюнул на инструкции — контакт с объектом был важнее и в конце концов, это он вёл проект, ему и решать.

— Да, так. С тобой всё ещё неясно — ведьма ты или нет, а за ней мы присматривали постоянно, не плотно, конечно… В общем, когда она не пришла за очередной пенсией, агент сообщил об этом и мы стали проверять. Мы не нашли даже вашей квартиры.

Миль кивнула:

«Я тоже. Вышла в магазин за продуктами, вернулась — а квартиры нет. Я посидела, подождала у подъезда и пошла искать бабушку по городу. Не нашла. Деньги быстро кончились. В детдом я не хотела — мне бы там всё равно жизни не было. Если бы бабуля была жива, она бы меня давно разыскала. Значит, её нет. А теперь отправьте меня в детдом, хватит издеваться».

— Не так быстро, девочка. Базу мы восстановим…

Ммм… — выходит, всё так плохо? Миль против воли улыбнулась. Молодец, бабуля. Возможно, твоя защита ещё спасёт меня.

Петр Данилович эту улыбочку заметил:

— Это ведь не последняя такая база, перевезти тебя — невелик труд, — «…В самом деле, — подумалось ему, — неплохая идея, что зря время терять. Пожалуй, так и сделаем.» А объекту сказал: — Мы с тобой, Мила, ещё не закончили. Ты расскажешь нам о твоей бабушке? Нет? Отчего же? Прости, конечно, но её ведь всё равно уже нет?