Миль вообразила, что это она сама сутками находится возле этой женщины… что эта женщина — её мама… и ещё имеется тот мужчина, он — её папа… и это на неё, Миль, эта «мама» вот так орёт и на людях, и дома, и ТЕМИ словами… Миль передёрнуло, она и не заметила, как сжала кулаки. И в накатившей бессильной злости от всего сердца пожалела избитую ею девчонку, а, вспомнив слова Иван Иваныча, и устыдилась содеянного.

— Что, припекло? — услышала она над собой бабушкин голос и покаянно кивнула в ответ. — А я ведь, если припоминаешь, просила тебя этого не делать. Ну, раз припекает, значит, ты и вправду взрослеешь. …Э… здравствуйте, молодой человек.

— Всё в порядке? — это Иван Иваныч пробился к ним через толпу — перед ним она почему-то не подумала расступиться. — Я сразу, как увидел Ситниковых, попытался к вам подойти, но… не получилось как-то…

— О, да всё чудесно. Ситникова, — бабушка покосилась на Миль, — нас отчего-то не замечает. А вы сегодня такой нарядный! Знаете, вам очень идёт этот костюм. По-моему, выставка удалась, не находите?

— Ну, я-то — лицо пристрастное, но хотелось бы думать, что да, удалась, — он немного нервно рассмеялся.

— Столько народу!

— Да, я, если честно, надеялся, что люди придут, но чтобы столько!..

Миль потихоньку оставила их, было всё-таки интересно взглянуть на экспозицию, ведь многие вещи выполнялись уже без неё. Вот эти куклы, например… да и вообще — выставленные рядом, даже знакомые работы смотрелись как-то иначе.

Она понемногу продвигалась от работы к работе и вдруг заметила, что толпа вокруг неё рассеивается, народ куда-то уходит. Она огляделась: люди собирались возле той части, где Миль уже побывала и, не заинтересовавшись, отошла прочь — ведь не особенно интересно смотреть на свои собственные рисунки. Удивлённая, она подошла тоже и попыталась понять, что они там нашли. Люди стояли редко, Миль спокойно прошла между ними, проследила за их взглядами…

Очень странно, подумалось ей. Они все смотрят на её последние работы. Те, что она сделала второпях, чтобы успеть сдать Иван Иванычу.

Как-то странно они стоят, эти люди…

— Ты о чём думала, когда это рисовала?! — прошипела за её спиной бабушка.

Миль пожала плечом — не помню… о чём-то, наверное, думала. А что? Она удивлённо взглянула на бабушку.

— Не туда смотришь! — всё также шёпотом прошипела та и повернула внучку лицом к вывешенным картинкам.

Миль взглянула на свои последние творения. «Снегири», «Зимняя рябина», «Сумерки», «Окна», «Снегопад», «Снеговик»… «Сосульки», «Крыши», «Голуби», «Ручеёк», «Одуванчики», «Птицы», «Лучи», «Тени»… «Лошадки», «Классики», «Мячик»… И всё прочее тоже на месте.

Иван Иваныч вывесил всё. И что? Рисунки как рисунки. Или…

Миль вытащила неразлучный свой блокнотик. «Я что, опять чего-то не замечаю?»

— Именно, — прошептала бабушка. И на этот раз её шёпот был уместен как никогда, потому что в фойе стало тихо, как во время уроков. Миль в недоумении вглядывалась в лица окружающих. Стоят, смотрят, на лицах — покой и умиротворённость. «О чём же я думала?» — попыталась Миль сообразить. И вспомнила. Всякий раз, выполняя задуманное, она погружалась в состояние радостной удовлетворённости, почти счастья, от которого её ничто не отвлекало, на время работы она уходила в рисунок, как в другой мир, который она сама создавала, и вокруг царила тишина и покой… Помнится ещё, бабушка, стоя в дверях комнаты, всё никак не могла её дозваться к обеду…

Усиленный динамиком, тишину фойе разбил громкий щелчок, и голос директора пригласил всех в зал — воспитанники других творческих студий готовы были показать небольшой отчётный концерт. Люди вокруг задвигались, закашляли, заговорили и дружно двинулись занимать места в зале. Скоро в фойе остались только Миль с бабушкой. Переглянувшись, обе устремились к рисункам — поскорее снять. А когда сняли, за их спинами кто-то кашлянул, а затем Иван Иваныч смущённо, будто это его застали за не очень хорошим делом, сказал:

— Простите… конечно, это ваше право… но я надеялся, что работы ещё повисят.

— Думаю, они провисели достаточно, — бабушка сложила рисунки аккуратной стопкой. — У вас не найдётся, во что их упаковать?

— Найдётся. А…

— Да?

— Можно мне на память… хотя бы одну? Мне почему-то кажется, что в следующем году мы с вами в этой студии не встретимся.

Бабушка дождалась кивка Миль и ответила:

— Любую на ваш выбор — из тех, что висят. Или хоть все сразу. Да? — повернулась она к Миль, и та с готовностью кивнула.

— Ну… спасибо и за это. Эти тоже хороши.

И тут позади них раздался ещё один мужской голос, от которого у Миль не просто мурашки по спине побежали — показалось, что вся кожа вздыбилась иглами, как у ежа, и стало нехорошо:

— Если можно, я бы тоже попросил для себя что-нибудь, раз вам не жаль.

Бабушка, не оборачиваясь, схватила руку застывшей Миль, и бросила через плечо:

— Спрашивайте у нового владельца.

— Мм… а что-нибудь из тех работ, что вы сняли с экспозиции? Я бы заплатил.

— Эти не продаются, — резковато ответила бабушка и обратилась к Иван Иванычу: — Вы не передумали принимать эти работы?

— Э… нет, не передумал, — решительно сказал Иван Иваныч. — Беру всю коллекцию.

— Ну и хорошо, тогда оставляю её на вас, дома всё равно хранить негде. Вы обещали нам помочь с упаковкой, — напомнила она.

— А, да. Можете пройти в нашу студию, там прямо на моём столе есть всё, что нужно.

— Благодарю, — и подтолкнула Миль вперёд. Сама она всё время держалась между внучкой и неприятным незнакомцем за спиной.

Войдя в студию, она быстро закрыла дверь и, привалившись к ней, заперла. Потом метнулась к рабочему столу учителя, хотела было заняться упаковкой рисунков и вдруг передумала. Повернулась к Миль и зашептала:

— Слушай, тебе очень дороги эти работы? Понимаешь, их лучше… сжечь. Надо, понимаешь?

Миль не очень понимала, но бабушке виднее. А работы… хорошие, конечно, их жаль, но… раз надо. Ей было очень не по себе.

— Девочка моя, ты их нечаянно… закодировала. Ну, заколдовала. Расколдовать — можешь?

Вот тут Миль напряглась. Это вам не шутки. Как и Узлы Власти. Хотя ничего плохого рисунки в себе и не несут, она не знает, как их расколдовать. Поэтому…

Поэтому она кивнула бабушке — жги. Новые нарисую.

Скованность постепенно отпускала. Стало теплее.

Рисунки они жгли тут же, в одной из раковин умывальной комнаты. В пламени бабулиного огня бумага, корчась, горела жарко и быстро, дым они выгнали в открытое окно. Пепел смыли.

И только потом бабушка немного расслабилась, села, обняла внучку.

— Хорошо у вас тут, весело, ярко, — сказала она девочке. — Тебе ведь нравилось ходить сюда, да? Ну что ж, жизнь состоит из потерь. И обретений. Посмотри, попрощайся — с хорошими местами надо прощаться. Прав твой учитель — больше ты сюда ходить не станешь. И вообще рисовать… тише-тише, рисовать сможешь, но очень осторожно, а то задумаешься и опять — готово, закодировала. Внимательнее быть придётся. Нам обеим. Представь, что рисуешь не оттого, что тебе хорошо, а оттого, что ты печалишься, страдаешь, злишься. Что за рисунок выйдет? Как будет на людей влиять? Во-от…

Мел был под рукой, и Миль спросила:

«Ты испугалась. Кто это был?»

Бабушке очень не хотелось отвечать, но она ответила:

— Главный Игрок нашего города. И это очень плохо. Остальное — дома. Отойди от двери.

Закрыв глаза, она повернулась лицом к двери и — Миль это почувствовала — ПОСМОТРЕЛА В ФОЙЕ. Удовлетворённо кивнула, открыла глаза:

— Никого нет. Можем идти. Но теперь нам с тобой придётся быть ЕЩЁ осторожнее. Сам он никогда не занимался новобранцами. Или он тут был случайно, или пришёл посмотреть специально на тебя. Но знаешь… Я в такие случайности не верю.

«Почему он вообще смог войти в Центр? Разве здесь нет твоих заклинаний?»

— Есть, конечно, — улыбнулась бабушка. — Но эти заклинания как, кстати, и твой амулет, защищают тебя только от злых намерений и злонамеренных чар… по которым он, конечно, великий спец, но сегодня, видимо, явился просто взглянуть на тебя. Иначе бы он не вошёл.