И вот когда она творила этот запрет, у Миль на миг закружилась голова. Но и только.
— А и достаточно для начала, — объявила бабушка. — У всех это начинается по-разному. Главное, что хоть что-то как-то. Впрочем, — задумалась она, — может и ничем закончиться. Будем двигаться дальше.
И они двинулись. Как сказала бабушка — методом научного тыка. Двигались и зиму, и весну, и лето. Без особых успехов.
— Зато ты вязать учишься, — поддержала внучку Мария Семёновна, разглядывая её очередную попытку сплести заклинание. И записала Миль в кружок макраме: макраме как раз вошло в моду, оно мелькало всюду в виде кашпо, штор и салфеток, представительницы, в основном, прекрасного пола носили его как украшение и — Миль только глазами вслед хлопала — вполне легальные амулеты и обереги. Бабушка в ответ на её удивление многозначительно улыбалась и пожимала плечами:
— Да, вроде бы не верят. Но носят. И обрати внимание — некоторые из их висюлек вполне действенны. Потому что выполнены компетентным человеком не ради красоты, а пользы для. А спроси мастера, что это за «колыбель для кошки» или «клятва цыганки» — пополнишь свой культурный багаж сведениями об элементах народного творчества.
И Миль, хоть и не очень хорошо, но освоила несколько простых узлов и могла предъявить всем желающим ажурный поясок из грубой серой бечёвки, изготовленный-таки ею лично. Попутно научилась навскидку определять замеченные у встречных модников вплетённые в кулоны и браслеты «узы верности», «везунчика», «отскочь», «утоли печаль», «отразику», (он же «щит»), «семижилье», «недотрогу», «сети судьбы», «подорожную грамоту»… Самой ей сплести подобные узлы пока не удавалось. Симпатичная полненькая преподавательница этого искусства хитроплетения, ведущая занятия в местном Доме Культуры, утешала неумех уверениями, что на всё нужно время, терпение и старание.
— И капельку таланта, — со скромной улыбкой добавляла она, каждый раз при этом кому-то подмигивая. Её ученицы — дамы всех возрастов — переглядывались, недоумевая, кому это.
Бабушка, в последнее время повеселевшая, хохотала, сжигая рассказ внучки:
— Знаю я, кому она мигает! На ней заклятие — выявлять наделённых Даром и сообщать, срабатывает каждый раз, как она подмигнёт! Самой-то Дара только и хватает узлы правильно вязать. Вот ей и помогли, только всё зря, я тебя давно от таких сюрпризов прячу. Так что учись как следует — лучше неё узлы никто в городе не вяжет.
Миль старалась и даже получила от администрации желанную характеристику — тетрадный листок, исписанный с одной стороны размашистым почерком, внизу скреплённый подписями директора Дома Культуры и руководительницы кружка, а также фиолетовой круглой печатью. Миль, само собой, характеристику прочла и узнала, что, оказывается, у неё «трудный характер, девочка требует особого подхода, но трудолюбива и упорна в достижении результата, любит ласку».
Бабушка была тоже удивлена.
— Кто бы мог подумать, что эта Марина Егоровна столь проницательна. За характеристику ей, впрочем, спасибо, сойдёт — у нас теперь есть с чем явиться на комиссию, а что касается характера… так у кого он в вашем поколении не трудный.
Неподатливые узлы пришлось зарисовывать, а вот бабушкины комментарии к ним — запоминать, потому что встречались среди названий «последний вздох», «покаяние», «обет», «поводок», «удавка» — вещи настолько серьёзные, что Миль бы не рисковала учиться им, если б не одна их особенность: как ни вывязывай такой узел, как ни соблюдай все условия, а без наличия, во-первых, Дара, а во-вторых, действительного намерения узел останется не более, чем красивым наглядным пособием и просто не сработает. Например, «последний вздох» следовало начинать только в том случае, если не было никакого другого способа донести до людей свою волю — и только находясь на пороге смерти. При этом послание необязательно было проговаривать вслух, достаточно, вывязывая, о нём думать, но, закончив, непременно полагалось смочить его в своей крови. Тогда тот, кто первым коснётся узла после смерти автора, становится выразителем его воли, а если ещё и исполнителем, то и наследником всего, что умерший ему оставлял в благодарность… Поэтому второе название узла — «завещание»…
Сложно? А то. А в «бумеранг», к примеру, требовалось вплести волосок того, кого ты задумал лишить жизни, но не стоило забывать, что умрут непременно оба — и, если жертва окажется сильнее и как-то выкрутится, то автор узла обречён. Бабушка в ответ на недоумение Миль сказала, что иногда люди шли на такое, как на последнюю возможность уничтожить врага.
— Но «бумеранг» хотя бы обратим, — успокоила бабушка, видя испуг девочки. — Если предполагаемая жертва ещё жива, а убийца одумался, он должен сжечь узел на своей ладони… или на другом участке тела. Тем самым он останавливает заклятие. В истории были и такие случаи.
И Миль поняла, почему Марина Егоровна, показывая эти узлы, вскользь заметила, что их рекомендуется выполнять только из шёлка, на худой конец — из хлопка. Не поняла лишь, зачем вообще учат такому всех подряд.
— Разве всех? — повела бровью бабушка. — Припомни-ка, у скольких человек хоть что-то получилось?
И Миль припомнила, что из всего кружка эти узлы удалось запомнить только ей. И не только запомнить, но и зарисовать. Остальные в это время занимались кто чем: кашпо довязывали, штору, поясок, бусины в кулон вплетали, болтая впоголоса… А Марина Егоровна, тем не менее, всё распиналась, вздыхая временами. И не замечала, что Миль старательно следует её инструкциям, с каждым занятием совершенствуя свои навыки.
— Для неё ты просто посредственная, но старательная девочка, у которой мало что получается. Она рассказывает всё, что знает, в надежде, что у кого-то проснутся скрытые способности, и он спросит её о запретном, выдав себя — а кто-то хоть заикнулся?
Миль отрицательно качнула головой.
— Ну, вот видишь. Учись спокойно. Она хорошо учит тех, кто к этому стремится.
«Почему не ты?»
— Она в этом сильнее. А учиться надо у лучших. Посмотри-ка, сколько ты от неё уже переняла всего за пару месяцев, а у меня чему научилась? Носки вязать. Правда, хорошие.
Миновал седьмой день рожденья Миль. Этот день они с бабушкой отметили тихо, без застолья и гостей. То есть пироги и варенье на всякий случай были в доме всегда, бабушка озаботилась и большим тортом для возможных гостей, но вообще-то они вдвоём весь этот день гуляли по городу, обойдя столько кафе и выставок, сколько смогли, благо, день выдался замечательно ясный и тёплый. И никто им его не испортил, никто не мелькал в толпе, ускользая от прямого взгляда — чего Миль втайне опасалась.
Бабушка, разгадав её беспокойство, тихо посмеивалась, ковыряя ложечкой мороженое:
— Глупышка, ты ж столько охранных узлов навязала, что от тебя теперь все их чары просто отскакивают. Да всяким недоброжелателям рядом с тобой и находиться-то невмоготу!
«Но я думала, что у меня ничего не получилось!» — нацарапала Миль в блокноте.
Бабушка фыркнула и расхохоталась звонко, как девчонка. Просмеялась и спросила:
— А чего ты ждала — что твои узлы начнут извиваться и сыпать искрами?! — и опять захохотала.
На них оглядывались, но по-доброму, с улыбкой. Мужчины посматривали на бабушку заинтересованно, но никто не подходил, видимо, останавливало присутствие ребёнка. И Миль задумалась: а сколько, собственно, лет Марии Семёновне? Это она, Миль, знает, что эта женщина — её бабушка, а если об этом забыть или не знать — на сколько она выглядит? Особенно, когда вот так веселится, когда сверкают её тёмные глаза, розовеют от смеха щёки (на которых, кстати, ни одной морщинки), вьётся по спине тёмная прядь, выбившаяся из тугой косы (без седины), сильные прямые плечи гордо несут изящный изгиб шеи, чью длину подчёркивают, покачиваясь, ажурные серьги… Когда она, смеясь, запрокидывает утяжелённую косой голову и видны ровные белые подковки зубов… Не девочка, нет, но — зрелая красивая женщина.
«Плевать, не хочу знать, сколько ей лет. Она прекрасна. Пожалуй, даже красивей мамы», — на какой-то миг эта мысль кольнула угрызеньем — мама всегда была вне конкурса — но Миль тут же отбросила всякие угрызения и продолжала любоваться своей бабушкой. Мама… её нет и никогда уже не будет… а бабуля — рядом, и надо жить и радоваться. Миль не виновата, что хочет жить. Разве это плохо? И Миль не забыла маму, хотя помнить её — больно.
