В первый момент на Пятова никто не обратил внимания, и он стоял минуту в нерешительности, выбирая себе место у стола. Сидевший напротив председателя и ближе всего к двери моложавый адмирал внимательно оглядел его и, указав на пустой стул возле себя, приветливо сказал:

— Садитесь сюда, сударь. Здесь удобнее. Можно в случае чего глотнуть свежего воздуха, — он с усмешкой показал на дверь, затем прибавил: — Если не ошибаюсь, господин Пятов? Рад познакомиться, Невельской.

С другой стороны соседом Пятова оказался высокий, тучный генерал, который был в это время поглощен разговором с одним из горных инженеров.

Матюшкин в ответ на поклон Пятова дружелюбно кивнул головой и взялся за колокольчик. Когда в зале установилась тишина, он сказал:

— Господа, нам надлежит сегодня рассмотреть по указанию его высочества проект господина Пятова, предлагающего новый способ изготовления корабельной брони. Я прошу проявить в этом столь важном для русского флота вопросе максимальное беспристрастие. Итак, господа, прошу поделиться своим мнением.

При упоминании имени изобретателя головы всех присутствующих повернулись в его сторону. Пятов заметил ироническую усмешку на губах молодого собеседника Швабе, взгляды других, как ему показалось, выражали недоумение и разочарование. Скосив глаза на своих соседей, он увидел, что Невельской хмурится, а генерал нетерпеливо постукивает карандашом по столу. Пятов опустил глаза и крепко стиснул зубы. «Почему они так все смотрят? — спрашивал он себя, — что им не по вкусу?» В тот момент над его ухом раздался громкий и сердитый голос генерала:

— Если молчат господа горные инженеры и предпочитают выражать свое недоумение взглядами, то разрешите мне, Федор Федорович. Я считаю изобретение господина Пятова весьма ценным. Оно заслуживает всяческой поддержки назло людям робким, слепым или слабеньким. Не нам бояться нового! Знаю, что многие из присутствующих думают про себя: «Ах, если бы господин Пятов был англичанин или, на худой конец, австриец, тогда другое дело». Думаете, господа, думаете, знаю! И позор это! Мне, слава богу, пришлось иметь немало дел с иностранными светилами. По-всякому пытались они навязать русской армии свои ракеты, а наши оказались лучше! Призываю господ специалистов взять под защиту новое изобретение.

Когда он кончил, из среды горных инженеров раздался нетерпеливый возглас:

— Инженеры не будут молчать! Разрешите, Федор Федорович?

— Прошу, прошу вас, князь Максутов.

— При всем моем глубоком уважении к генералу Константинову я принужден не согласиться с ним. Он крупнейший специалист в ракетном деле, но в металлургии, осмелюсь заметить, я чувствую себя увереннее, чем он. И вот, со всей ответственностью заявляю: представленный на рассмотрение проект — химера, если не купеческая афера! Теоретико-практические знания, а также простейшие математические вычисления отвергают этот утопический проект!

Промокнув платком вспотевшую лысину, Максутов опустился в кресло. Его место сейчас же занял другой инженер. В отличие от Максутова он заговорил спокойно и тягуче:

— Я, господа, только недавно вернулся из-за границы. Что я там видел? Я там видел, между прочим, и прокатные станы. Какие это были станы? Это были станы новейшей конструкции. Самые тяжелые из них много легче представленного нам сейчас на рассмотрение. Мой многолетний опыт и почерпнутые за границей сведения говорят: этот проект абсолютно фантастичен. Уважаемый Константин Иванович напрасно корит Европу, там техническая мысль, да и всякая другая мысль ушла далеко вперед, далеко, господа…

— Это не так! — запальчиво воскликнул, поднявшись со своего места, Невельской. — Прошу прощения, Федор Федорович, не утерпел! Я было уже начал дремать, пока говорил почтеннейший господин Иосса, но последние его слова задели меня за живое. — Заметив, что инженер спокойно сел на свое место, Невельской продолжал: — Пусть меня простят за резкость, хотя и думаю, что к ней уже успели здесь привыкнуть. Буду краток. Я требую, чтобы разобрали этот важный проект по существу. А если таковое вам не по вкусу, то надо честно признаться, господа инженеры!

Как это было в характере Невельского, человека прямолинейного в суждениях, непримиримого, ставящего превыше всего благо отечества! Все присутствующие знали, что еще до сих пор злободневной темой во многих светских салонах и на страницах печати были злословия по адресу Невельского. У него было много явных и тайных врагов и завистников. Правительство же не хотело брать под защиту этого беспокойного адмирала, хотя заслуги его были очевидны.

Несколько лет назад вопреки всем приказам и инструкциям трусливого канцлера Нессельроде и других членов правительства, рискуя навлечь на себя гнев императора, Невельской исследовал устье Амура, считавшееся до того несудоходным, и доказал неверность этого утверждения. Мало того, он на свой страх и риск основал на побережье Тихого океана и на Сахалине русские поселения и, несмотря на строгий запрет, действуя только по велению своей совести, своего долга и своей любви к отечеству, поднял в Приамурье русский флаг. Правительство вынуждено было перед лицом Европы санкционировать задним числом его действия.

Годы трудов и лишений в диком, почти неведомом крае, голод и стужа, снега и метели, непроходимые таежные дебри и штормы Охотского моря — все вынес Невельской. Об одной из самых тяжких жертв, принесенных им во имя долга и блага отечества, напоминал затерявшийся на берегу океана могильный холмик. Там была похоронена первая дочь Невельского, маленькая Катя, не вынесшая всех тягот жизни на далеком Амуре.

Невельской вернулся в Петербург всего три года назад. Что ждало его здесь: признание, почет? Нет! Враждебно встретило его высшее общество столицы, оскорбительным равнодушием отметило его приезд правительство. Его не допустили больше к службе на боевых кораблях флота. Полного сил и энергии, совсем еще не старого адмирала, боевого и опытного моряка попытались запрятать в канцеляриях и присутствиях морского ведомства. Но и на новом месте неугомонный Невельской причинял много неприятностей и хлопот. На каждом заседании комитета раздавался его требовательный и резкий голос.

Вот и сейчас, возмущенный явной предвзятостью выступавших, он решительно потребовал справедливого разбора дела. «А этот выживший из ума Матюшкин, — со злобой думал Швабе, слушая Невельского, — еще питает к нему какую-то непонятную слабость».

— Слово имеет адмирал Чернявский, — неуверенным тоном объявил в этот момент председатель. Чернявский встал и с усмешкой проговорил:

— Буду предельно конкретен в своем ответе почтенному Геннадию Ивановичу. Новый прокатный стан никуда не годится по следующим причинам: нет махового колеса, валы такой тяжести не приведет во вращение ни один двигатель, сварка при прокатке будет плохой, с многочисленными шлаковыми включениями. Такова лишь часть возражений против этого фантастического проекта. Господину Пятову остается пожелать хоть каплю здравого смысла, чтобы осознать все это.

— Господин Русилович, что скажете вы? — спросил Матюшкин. Молодой офицер, сидевший рядом с Швабе, заносчиво ответил:

— Не могу входить в обсуждение этого безграмотного проекта. Я скоро буду иметь честь представить комитету свой проект изготовления броневых плит.

— Верно! Верно! — раздалось сразу несколько голосов, — нечего зря тратить время! Это афера! Химера!

Пятов сидел совершенно оглушенный. Горький комок подступил к горлу, в висках стучало, и голова туманилась от гнева и обиды. «Что здесь происходит? — думал он.— За что меня казнят? Этот Чернявский ведь ничего не понимает!» Пятов вспомнил его, вспомнил и тот неприятный осадок, который остался после разговора с ним у Якоби. И вот теперь этот человек встал врагом на его пути… Василий Степанович, наконец, овладел собой и громко сказал, обращаясь к Матюшкину:

— Господин председательствующий, позвольте сказать несколько слов о своем проекте.

Возгласы кругом смолкли. Наступила тишина.