Сокольский замолчал, весь уйдя в воспоминания, и мягкая улыбка блуждала по его лицу. Пятов тоже молчал. Он думал о том, что этот рассказ удивительно совпадает с его собственным представлением о Бутакове. И оттого, что где-то живет и действует этот человек, ему вдруг стало легко на душе. Он открыл глаза и огляделся.

Они ехали по загородному шоссе. В сгущавшемся сумраке мелькали огоньки в окнах дач. Шелестели темные кроны деревьев. Невдалеке слышен был шум прибоя. Ветер доносил оттуда соленый запах моря…

К генерал-адмиралу удалось пробиться только поздно вечером. Увидев Пятова, он похлопал рукой по лежавшей перед ним докладной записке (ее Сокольский отнес сразу по приезде) и снисходительно сказал:

— Не скрою, порадовали вы меня, господин изобретатель. Так, говорите, Европу обгоним? Весьма заманчивая перспектива. И то, что вы пишете здесь, тоже меня радует, — он наклонился к столу и, найдя в записке нужное место, прочел: «Одушевленный патриотическим желанием сберечь миллионы для своего отечества, я хочу осуществить свой проект в России и, предупредив западноевропейские заводы, обеспечить за ней право на мое открытие… Если бы в нашем отечестве началось приготовление тяжеловесных листов по моему способу прежде, нежели в европейских странах, то это дало бы ему перевес перед ними не только в промышленном, но и в политическом отношении…»

Великий князь строго посмотрел на Пятова и сказал:

— Проект ваш заслуживает, конечно, внимания, но требует и тщательной проверки. Если он удобоисполним и выгоден, то средств для его выполнения я дам больше, чем вы просите. Обратитесь к председателю морского ученого комитета вице-адмиралу Матюшкину. Я велю отослать в комитет эту докладную записку с моей резолюцией.

Он позвонил и приказал появившемуся адъютанту пожать Сокольского. Когда тот вошел, генерал-адмирал повелительно сказал:

— Извольте напомнить мне, лейтенант, во время нашей поездки о докладной записке этого господина. — И, обращаясь к Пятову, прибавил: — Я скоро еду за границу и постараюсь на заводе, где заказана броня для русского флота, проверить ваши выводы.

— Так ведь иностранцы, ваше высочество…

— Прощайте, милостивый государь, — сухо оборвал Пятова великий князь. — Я пекусь об интересах России больше вас и знаю, что делаю, — уже совсем холодно закончил он.

Пятову ничего не оставалось, как откланяться. В приемной он подождал Сокольского и передал ему свой разговор с генерал-адмиралом.

— Не волнуйтесь, господин Пятов, — убежденно сказал ему молодой офицер, — я завтра же сам отвезу вашу записку в морской комитет, а то обычным путем она туда доберется лишь через две недели. Так что вы можете уже послезавтра явиться к вице-адмиралу Матюшкину. Это хороший человек, только… Ну, да вы сами увидите. Сейчас я вам найду какую-нибудь оказию в Петербург.

— Неужели генерал-адмирал расскажет за границей о моем изобретении? — с беспокойством рассуждал Пятов, когда они спускались по лестнице.

— А это очень опасно? — спросил Сокольский и затем с молодым задором добавил, — впрочем, я ведь буду при нем, а это что-нибудь да значит…

«Положим, самое главное — это то, что великий князь ничего не понял в проекте, — подумал Пятов. — В худшем случае он сможет рассказать о его принципе».

Глубокой ночью возвратился Пятов к себе домой. Он очень устал от ходьбы и пережитых за день тревог, но настроение было бодрое. «И генерал-адмирала повидал и друга себе приобрел,— думал он, засыпая. — Но все-таки, что же за человек вице-адмирал Матюшкин?»

Морской ученый комитет помещался в здании адмиралтейства. Окна выходили на Неву, и вице-адмирал Матюшкин любил из своего кабинета следить за многочисленными барками и суденышками, сновавшими по реке. Темные воды Невы напоминали ему о синих океанских просторах, а пыхтящие, закопченные пароходики — о белокрылых бригах, на которых он когда-то плавал.

Кроме флота, который он любил горячо, самозабвенно, вице-адмирала Матюшкина ничто уже не связывало с жизнью. Одиноко прожил он свой век и теперь, когда мог бы уже ласкать внуков, все так же занимал вдвоем со старым слугой, отставным матросом, номер в гостинице на набережной Мойки. Из друзей мало кто остался в живых. И Матюшкин, когда-то такой беспокойный, резкий, придирчивый, не выносивший светской жизни и ни перед кем никогда не склонявший головы, все чаще чувствовал приступы острой, безотчетной тоски.

Он уже давно не плавал и прочно бросил якорь в многочисленных комиссиях, присутствиях и комитетах морского ведомства. Сначала он пытался объяснить свое состояние этими изматывающими, но не дававшими ему радости обязанностями и оторванностью от флота. Но проходило время, и Матюшкин с изумлением замечал в себе новое, раньше совершенно незнакомое ему чувство. Эту перемену в нем начинали замечать и сослуживцы. Куда делся его грозный, уверенный тон, его энергия, горячая заинтересованность в делах и жизни флота? Почему все чаще чувствовалась в нем такая несвойственная ему вялость? Первым, кто понял эту перемену, был сам Федор Федорович Матюшкин. Под вялостью и безразличием он угадал иное, раньше действительно незнакомое ему чувство — растерянность.

Медленно, но верно уходил в прошлое парусный деревянный флот со своими традициями и нравами, законами и правилами. На смену старому шел новый флот. Все самое дорогое было связано у Матюшкина с прошлым, и всем своим существам он тянулся к нему. Однако он понимал, что новый флот таит в себе гораздо большие возможности, и поэтому заставлял себя внимательно вникать в чуждые ему и не всегда понятные законы, которым этот новый флот подчинялся, и добросовестно помогать его росту и совершенствованию. Но былого энтузиазма, былой веры в себя уже не чувствовалось в его хлопотливой деятельности.

В качестве председателя морского ученого комитета вице-адмирал Матюшкин получал для рассмотрения все новейшие сочинения по морскому делу, различные проекты и предложения, инструкции и правила. Не доверяя себе и ничего не желая, кроме пользы, родному русскому флоту, он прибегал в таких случаях к широким и всесторонним консультациям. Поэтому в заседаниях комитета обычно участвовали самые различные специалисты, которым Матюшкин всецело и доверял.

— Я внимательно прочел вашу докладную записку, господин Пятов, — сказал Матюшкин, когда к нему на прием явился изобретатель, — и нахожу ее весьма интересной. Комитет, надеюсь, скоро рассмотрит это важное изобретение. У меня к вам вопрос: где вы предполагаете наладить изготовление брони по новому способу?

Пятов почувствовал симпатию в словах старого адмирала, и его волнение сразу прошло. Он ответил спокойно и уверенно:

— Я, ваше превосходительство, прошу или субсидии в сто пятьдесят тысяч рублей, чтобы арендовать завод и оборудовать его для выпуска брони по моему способу, или допустить меня для этого на один из казенных заводов.

— Сто пятьдесят тысяч — это не много, — задумчиво проговорил Матюшкин, — другие изобретатели просят обычно больше…

— Я приложу их к сумме, которую мне удалось скопить, а также рассчитываю на широкий кредит, — добавил Пятов.

Матюшкин на минуту задумался и не спеша сказал:

— Решим дело вот так. Вы немедленно отправитесь к полковнику Швабе в Колпино, на адмиралтейские Ижорские заводы и посмотрите, нельзя ли там для начала осуществить ваше предложение. А сразу по возвращении мы рассмотрим его на особом заседании комитета. Я распоряжусь пригласить для этого кое-кого из наших специалистов-металлургов. Очень интересно будет услышать их мнение о вашем проекте.

Матюшкин сердечно пожал руку Пятову и напоследок сказал:

— В канцелярии вам сейчас составят отношение к полковнику Швабе.

Село Колпино, расположенное на низком, болотистом берегу реки Ижоры, левого притока Невы, пользовалось в России широкой известностью. Местные жители объясняли это обстоятельство по-разному. Одни склонны были все приписать наличию в местной церкви чудотворной Иконы, на поклонение к которой стекались толпы богомольцев не только из столицы и окрестных сел, но и из самых дальних губерний. Другие утверждали, что своей известностью Колпино обязано огромному по тем временам Ижорскому заводу морского ведомства, мастеровые которого и составляли большую часть его населения. Несомненно, однако, что оба обстоятельства способствовали большой популярности этого места в самых различных слоях русского общества.