Был первый теплый день весны, где-то в начале апреля, обычный субботний вечер. Майк, я и Дори, и ее очень тихая подружка Эрин Макдугал, в которую Майк был влюблен еще с тех пор, как они вместе ходили в младшую школу, — миловидная, из ирландских католиков, блондинка с едва заметной грудью, — все мы валялись у Майка на заднем дворе, и он запускал петарды, по дюжине за раз, лежа на спине и поджигая их концом сигареты.

— Четвертое июля мой любимый праздник, — сказала Дори.

— Сегодня не четвертое июля, дурочка, — сказал я. — Сейчас только апрель.

— Все равно, — сказала она, улыбнувшись. И потом это случилось: она взяла меня за руку и держала ее и держала и дыхание мое остановилось. К тому моменту я уже не раз возился с девчонками, в смысле, я уже много раз делал это, так и не доведя ничего до конца, если вы понимаете, что я имею в виду. Если не понимаете — я имею в виду французские поцелуи и всевозможный петтинг; однажды я даже поцеловал промежность Кары Бертон, но вот, в общем-то, и все, чем к тому моменту я мог похвастаться. Но вот Дори наклонилась, взяла меня за руку, и, ну не знаю, это было лучше любого петтинга, наверное. Через мгновение она положила голову мне на грудь, и я почувствовал запах ее волос, которые пахли совсем иначе, чем у всех других девчонок, которых мне доводилось нюхать. Волосы Дори не пахли цветами и фруктами, клубничкой там хреновой или киви, странно и фальшиво. Это был очень ясный запах, как самое обыкновенное мыло, такой простой, естественный, даже слегка маслянистый.

— Когда я была маленькая, мой брат давал мне такие змейки, знаешь, глупые черные штучки, которые разбухают и становятся пухлыми, — сказала она, и я кивнул, вспомнив эти наиглупейшие фейерверки из всех, именно такие я бросал в свою маленькую сестру, — и я сидела у мамы на коленях, а папа устраивал из этого целое шоу и все такое.

— Когда я был маленький, я обжег палец, — сказал я. — О бенгальский огонь.

— Бенгальский огонь? — засмеялась она. — Но это даже не петарда!

— Знаю, это было очень глупо, — сказал я. — Я пытался удержать бенгальский огонь зубами, потому что так делал мой старший двоюродный брат, и я испугался и схватил его рукой, и обжег палец.

Я поднес указательный палец к ее лицу, и, нахмурив брови, указал на маленький ожог:

— Смотри, он похож на маленькое привидение.

Дори села и уставилась на мой палец. Прищурившись, она моргнула.

— Действительно, похоже на привидение, — сказала она.

А потом, без всякого предупреждения, она взяла и поцеловала мой палец в это самое место, и я чуть не расплакался, потому что не ожидал такого, и когда она это сделала, сердце мое чуть не выскочило из груди. Она закрыла глаза и снова положила голову мне на плечо. В это время Майк сгреб остатки фейерверков и распихал повсюду — за воротник, за манжеты грязной джинсовой куртки и по всем карманам. А потом, как полный придурок, изобразив полоумный взгляд, принялся размахивать зажженной сигаретой вокруг понатыканных всюду петард с опасно торчащими фитильками.

— Берегись человека-фейерверка, — забормотал он, как робот, и стал гоняться по двору за бедной Эрин Макдугал, с вытянутыми и негнущимися, как у монстра, руками, и бенгальскими огнями, торчащими из передних карманов. Эрин Макдугал завизжала от удовольствия — первый звук, который она издала за весь вечер, — когда он обхватил ее за талию. Он вытащил бенгальские огни из кармана и помахал ими перед лицом Эрин: «Ты во власти человека-фейерверка! — прокричал он. — Ты в его власти!» — и она снова взвизгнула, захихикала и закрыла лицо ладонями. Майк подался вперед, припирая бедную Эрин к забору, и вдруг громко вскрикнул.

— Черт, — пробормотал он, тряся рукой. — Я, кажется, обжегся. — Он отбросил бенгальские огни и стал сосать палец, и сказал: — Черт, больно.

Эрин вдруг стала вся такая заботливая и сосредоточенная, взяла его за руку, поцеловала ее, и оба они засмеялись. Он посмотрел на меня и сказал, подмигивая:

— Кажется, мне стоит пойти в дом и промыть ожог, — и Эрин кивнула, и, все еще вися на нем, поплелась следом, а Майк задержался на мгновение, чтобы еще раз подмигнуть мне со своей наркоманской ухмылкой.

Дори села, поправила волосы и сказала:

Не хочешь посидеть со мной за столиком для пикника? — и я сказал: «Ладно», и последовал за ней к красному деревянному столику, который вместе с тем являлся и скамьей. Я сел с ней рядом, затаив дыхание, и наконец она повернулась и посмотрела на меня удивленно, как будто говоря: ну вот, или и чего ты ждешь? Я поцеловал ее нежно-нежно, касаясь ладонями ее волос. Хороший получился поцелуй. Может быть, самый лучший. Потому что она не прерывала меня. Мы начали целоваться, и она уже не хотела останавливаться. Стоило мне отпрянуть, чтобы сглотнуть, она атаковала меня, скользя язычком между моих губ или покусывала мне ухо.

— Ого, да ты отлично целуешься, — сказал я, задыхаясь.

— Ты, — прошептала она, — это ты, — как будто она поймала меня на чем-то. И мы начали снова и она рычала и прижимала меня к скамье, а затем внезапно сказала: «О черт, сколько сейчас времени?», и я взглянул на свои электронные часы и сказал: «Двенадцать тридцать» и она сказала: «О черт. Мне же утром на работу» и она встала и вытерла губы и снова напрыгнула на меня, целуя по третьему кругу.

Мы обошли дом, дважды остановившись поцеловаться, и оказались у ее крыльца, и она поцеловала меня в нос, один чмок, и я сказал: «Можно позвонить тебе? Это ничего?», и она сказала: «О'кей», взбежала по ступенькам, остановилась, сбежала вниз, еще раз поцеловала меня и сказала, широко улыбаясь: «Ничего не могу с собой поделать — люблю целоваться», затем снова взбежала на крыльцо и исчезла в доме.

Я ехал домой на велосипеде, как в тумане. Даже не помню, как добрался до дома. Каким-то образом я оказался в постели и улыбался, улыбался, улыбался.

Как я уже сказал, миссис Мэдден — худая и высокая, с пушистыми светлыми волосами (она была бы даже секси, не будь такой нервной и дерганой), короче, она демонстрировала наличие развода тем, что постоянно щеголяла в одной и той же полупрозрачной желтой ночной рубашке, которая начинала уже довольно заметно приходить в негодность. К тому же она стала намного больше курить, стреляя сигареты у Майка, чего раньше не случалось. И пить. Виски «Canadian Club». Мы как-то сидели у Майка и курили травку, было поздно, и я собирался улизнуть домой, и поднялся, и миссис Мэдден сидела на полу в гостиной, курила и пила свой «Саnadian Club» прямо из горлышка, и смотрела какой-то древний сериал. Я думал об этом всю дорогу до дома. Когда я пришел, папа был распластан на диване, а наверху мама шила, строчила на швейной машинке — в два часа ночи. И я подумал, что где-то чьи-то родители непременно должны быть счастливы.

Открою вам тайну: когда мне становилось не по себе из-за моих предков и когда казалось, что их расставание уже неизбежно и это только вопрос времени, потому что папа все еще спал на диване и совсем не было похоже на то, что у них что-то там налаживается, — вообще-то было очень похоже, что все становится только хуже, потому что папа теперь еще и сам стирал свои вещи, — в общем, когда мне становилось не по себе, я шел и брал в прокате какой-нибудь ужастик. Обычно что-нибудь старое и черно-белое, типа «Человека-волка», и всегда в прокате по соседству. В результате я стал появляться там не реже чем раз в две недели. Этот грузный парень с жирными от фаст-фуда пальцами закатывал глаза и бормотал: «Лон Чейни младший? Да он даже имя себе не заработал. Видел когда-нибудь «Призрак оперы», с его отцом? Вот это классика».

Я обычно отрицательно качал головой и приносил кассету домой, и смотрел ее внизу в полном одиночестве, а мой старший брат, Тим, спускался ко мне — одетый неизменно в тренировочные штаны и бейсболку или что-нибудь еще такое спортивное — и спрашивал, что я делаю и почему никогда не выхожу на улицу, и я говорил: «Да отстань ты от меня», и он говорил: «Ты мутируешь в настоящего пидора». Потом спускалась моя сестричка, Элис, как всегда надув губы, потому как думала, что если попадет в команду поддержки или что-нибудь в этом роде, то непременно кем-нибудь да станет, но в команду поддержки пока не попала, и на нее надвигалась вся эта мелодрама тоскливого существования в старших классах, или я не знаю что. Она говорила: «Я хочу посмотреть телевизор», и я говорил: «Не повезло тебе», и, если она пыталась отнять у меня пульт, ставил ей подножку и щелкал по лбу. Ни с кем из них я даже не разговаривал. Оба они казались мне незнакомцами, с которыми я иногда делю трапезу, наверное.