Майк пробрался в свою комнату, пошарил под кроватью в поисках банки из-под крема для бритья, в которой ныкал дурь, вытащил маленькую пластиковую упаковку для сэндвичей, полную травы, и, усевшись на кровать, стал выбирать бошки. Он делал это так быстро, что к тому моменту, как я окончательно решился дунуть с ним вместе, он уже забивал трубку.

— Так, — сказал он, кивая, держа трубку у рта. — Это просто. Сначала поджигаешь и ждешь, пока начинает тлеть, так? Затем всасываешь как можно медленнее, не пытайся только проглотить, просто типа… вдыхаешь.

Он нашел синюю пластиковую зажигалку и поджег траву, которая начала потрескивать и издала сильный земляной запах. Я уже слышал этот запах прежде, и он всегда напоминал мне о Джессике, сестре Гретхен — в основном о ее куртке, такой вельветовой куртке с меховым воротником, — Джессика была единственная из моих знакомых, не считая Майка, кто курил напропалую. Майк с минуту подержал зажигалку над чашей трубки, затушил пламя, а затем медленно всосал дым, зажмуривая глаза. Он плотно сжал губы и улыбнулся, все еще с закрытыми глазами, а потом заговорил, не выдыхая.

— Так, — прошипел он, — Затем вот так удерживаешь в себе… — и он слегка кашлянул и выпустил гигантское облако голубоватого дыма. — Вот и все, — сказал он, кивая сам себе.

Он вручил мне трубку и зажигалку, и я сказал: «Без проблем», и сделал все, как он велел. Я почувствовал вкус смолы, обжигающей мне горло, небо и язык и проникающей глубже, ниже, ниже, ниже, в самые легкие, я удерживал в себе дым так долго, как только мог, и наконец резко выдохнул, улыбаясь точь-в-точь как Майк. Я закашлялся, глаза заслезились. Майк похлопал меня по спине и засмеялся.

— Кашлять — кайф ломать, — сказал он, беря у меня трубку. Ничего особенного я не почувствовал. Глаза все еще слезились, а горло саднило. Майк снова затянулся и передал мне трубку. Я повторил, постаравшись в этот раз не закашляться, глаза мои вдруг стали тяжелыми, и я заморгал, чтобы смахнуть слезы, сам себе по-прежнему улыбаясь. Я почувствовал, как уши мои типа раскрываются, будто прежде они были заложены, и как язык становится горячим и большим и тяжелым. Майк встал и поставил Black Sabbath, и тут меня начало по-настоящему колбасить. Песня War Pigs, которую я знал наизусть, звучала теперь совсем иначе, разбитая на сотни частей, как симфония, каждый инструмент играл отдельно и умножался, голос Оззи был, что ли, теплее, как будто певец был моим приятелем и находился в одной со мной комнате. Майк снова сел на кровать и похлопал меня по спине.

— Ну что, плющит?

— Да, по-моему, — сказал я. — Похоже на то, — снова сказал я. — Это что надо, — сказал я. — Что надо.

— Хочешь, я позвоню девчонкам? — спросил Майк, подмигивая.

— Хорошо, — сказал я. — Спасибо тебе, Майк, за все. — Майк кивнул, снова похлопал меня по спине, снял трубку, набрал номер и сказал:

— Аманда? Это Майк. Ты ни за что не поверишь, что случилось, — и Аманда, залаченная блондинка-наркоманка и ее подружка Кэти О., вся в прыщах и, как следствие, с тонной косметики на лице, но все же прелестная в некоторых других отношениях, были на месте уже через десять секунд.

Короче, оборотная сторона медали обнаружилась, когда два дня спустя Майк пришел из школы и заметил, что его мама убрала из дома все телефоны. Все телефоны исчезли. Он спросил ее, в чем дело, и она только пожала плечами и удалилась. На следующий день мы увидели, как какой-то чувак из телефонной компании устанавливает на кухне настоящий платный телефонный автомат, в смысле, привешивает его прямо блин к кухонной стене, как будто кухня Майка — это автобусная остановка или что-нибудь такое. Мы с Майком уставились на все это, и он сказал: «Это уже полное безумие», — и бедный монтажник только пожал плечами и сказал: «Извините», и продолжил работу. Майк покачал головой и подошел к холодильнику, чтобы взять кусок замороженной пиццы и банку содовой, но вы только подумайте: дверь холодильника не открывалась. Он дернул ее раз, два, а затем опустил взгляд и обнаружил замок. На двери холодильника висел хренов замок.

— Поверить не могу, — сказал Майк, закрывая лицо руками. — Да она с катушек съехала.

— Это, — сказал я, указывая на золотой замочек, — самая страшная вещь из всех, что я видел, — потому что, пока развод не был оформлен, или как там это делается, и пока миссис Мэдден не сошла окончательно с ума, всегда можно было зайти к Майку и найти у него что-нибудь в холодильнике, обычно замороженную пиццу и содовую, и мы ели, стоя над раковиной, без тарелок, так что нам не приходилось их мыть, но теперь, теперь все было кончено.

— Что она себе думает? — спросил он, качая головой.

— Понятия не имею, — сказал я, потому что и впрямь не имел понятия, и я задумался о своих маме и папе — который вот уже полгода спал на диване внизу — и о том, какие странные пытки мне еще уготованы.

— Мам! — прорычал Майк. — Что это еще за хрень?

Миссис Мэдден появилась из спальни в нежно-голубом халатике и с голубым полотенцем на голове, непонимающе моргая.

— Да, сосед?

— Что все это дерьмо значит? — прокричал он, размахивая руками.

— Все это дерьмо — мое дерьмо, — сказала она с улыбкой и вытащила сигарету из пачки «Вирджиния слимс».

Я отступил на шаг и стал наблюдать.

— Если хочешь пользоваться телефоном, придется найти работу, чтобы платить за это. То же самое относится и к еде.

— Ничего себе, — вслух пробормотал я.

— Черт возьми, — сказал Майк. — Ты сошла с ума.

— Вовсе нет, — сказала она. — Это самое разумное, что я сделала за последние девятнадцать лет.

— Ну, а Молли и Пити? — спросил он.

— Все, кто едут, должны оплатить проезд, — ответила она, кивая, развернулась и исчезла в спальне.

— Нет, серьезно, — сказал Майк. — Самый настоящий дурдом.

Это было безумие. Майк и его младший брат Пити, которому было только двенадцать, должны были сами покупать себе овощи или платить матери за еду. Первым делом, чтобы избежать поиска работы, Майк продал все пластинки, которые не слушал. Он думал, что, может, мама согласится хотя бы кормить его, но ничего не вышло. Честное слово. Старшая сестра Майка, Молли, девушка с широким круглым лицом, какие мне нравились — злое выражение, умный рот, знаете такой тип, девушка, которая смотрит на тебя так, как будто ты что-то из себя представляешь, а потом целуется с тобой только потому, что ей скучно, — в общем, Молли, на два года старше нас с Майком, девятнадцати лет, студентка, в общем, она пришла домой с работы из этого бара, «О'Райли», увидела у себя на кухне телефонную будку и замок на холодильнике и два дня спустя отбыла с менеджером группы Speedwagon — довольно известной, как мне кажется, в наших краях.

Это был еще один удар. Отъезд Молли, старшей сестры, практически доконал Майка. Она всегда покупала нам пиво и объясняла, что нравится девчонкам и как заставить их хотя бы задуматься о том, чтобы заняться с тобой сексом, начав со слов: «Чувствую, ты единственная, кому я могу довериться».

Теперь у него не было ни еды, ни телефона, ни пива, ни старшей сестры, которая помогла бы с этой напастью справиться. Конечно, он мог курить в подвале траву, но овчинка не стоила выделки, понимаете? Так что всего лишь за несколько часов ситуация превратилась из лучшей на свете в худшую. Вот так просто.

Майку становилось все хуже и хуже. Однажды вечером, через несколько недель после того, как миссис Мэдден сказала, что ей на нас наплевать, с нами сидели две девчонки, с которыми Майк познакомился в овощном магазине, когда покупал продукты. Покупал он только консервированные овощи. Девчонки были определенно из католической школы — из «Царицы Небесной», что в латинском квартале, — потому что они были такие чистенькие, не только их мягкие каштановые волосы, но как они разговаривали и курили — как очень вежливые иностранные кинозвезды, и даже как они клали ногу на ногу. В общем, мы раскурили трубку, и девчонки заторчали, и я поставил I Can't Fight This Feeling Anymore, песню Speedwagon, очень подходящую к настроению, потому что Майк и прежде ее использовал. Я был на диване с одной из девчонок, а Майк был в своей комнате. Я уже ощупывал ее грудь сквозь лифчик, и глаза у нее были закрыты, и звали ее Тереза, так мило, но я думал, как странно, что она закрыла глаза, как будто если она закроет глаза, то ей не придется исповедоваться в следующую субботу, или что там католички делают. В общем Майк внезапно вышел из комнаты и сказал: «Че за хрень ты тут слушаешь?».