К тому моменту некоторые ребята уже стянули с себя футболки, потому что стало очень жарко; эти панки были совсем еще дети, тощие, еще даже без волос под мышками, но им было все равно, они бесились, танцевали, прыгали под крики Джима из «Морлоков!», бросающегося на гитариста, мулатика по имени Даррен, у которого, как говорили, очень богатые родители. Потом кое-кто повязал футболки вокруг лба, некоторые хлестали ими друг друга, а некоторые подбрасывали их в воздух, и тогда Гретхен, все еще с закрытыми глазами, стянула с себя футболку и бросила ее на пол, продолжая танцевать, и я никак не мог блин поверить в то, что вижу. Гретхен, черт возьми, раздевалась, и вот она уже танцевала в своем белом лифчике в синий цветочек, и я заметил, что отхожу от стены, чтобы лучше видеть. Но вокруг было столько людей, что невозможно что-либо разглядеть — что-либо кроме призрачных мягких лямочек ее лифчика, спускающихся по кремово-белой спине.

Я повернулся к Ким, чтобы понять, видит ли она это, но она уже целовалась взасос с Бобби Б., который засунул ей руку сзади в штаны, и мне было видно ее тонкое кружевное красное белье, и они вроде как трахались всухую, прямо там. Казалось, весь мир уже обнимается и целуется, прижавшись к гладким бетонным стенам, или сидя на ступеньках, или за вывешенными сушиться простынями. Эсме, проходя мимо меня, предложила бутылку будвайзера, и я сказал: «Да, черт возьми», и мгновенно осушил ее, и стал танцевать в одиночестве, и целую минуту чувствовал себя прекрасно в этом своем гребаном одиночестве. Когда я обернулся, Гретхен танцевала с каким-то чуваком — хрен знает кто такой — и я тут же остановился, и Джим из «Морлоков!» развернул микрофон к толпе на последней песне, Rock'n'Roll Radio, еще одной мелодии Ramones.

Вот, потом я увидел это. Я увидел, как этот парень — этот хрен знает кто с длинной скейтерской волосней и в мешковатых скейтерских джинсах, с узкой безволосой грудью и грязными паршивыми ручонками — обнимает Гретхен, целуя ее взасос, и как она активно отвечает на его поцелуй, и какие они оба потные, с закрытыми глазами, и он трогает ее грудь и все такое, и она просто позволяет ему, у всех на глазах. И казалось, все вокруг меня занимаются петтингом — Ким и Бобби Б., потом эта долговязая девчонка прильнула к какому-то новому чуваку, которого я и не видел никогда, и они практически ели губы друг другу — и я больше не мог этого выносить, так что я вытащил из холодильника бутылку пива и направился вверх по лестнице из подвала, через кухню и через заднюю дверь на улицу, чтобы выебать себя самостоятельно. По полной программе.

Я не знал, который час, но снаружи было довольно тихо, все еще очень тепло, и когда я вышел через кухню, то обнаружил красивый серебряный бассейн, и если не считать звук бегущей через фильтр воды, здесь было тихо и уединенно и абсолютно пустынно. Чудесно пахло хлоркой, и я снова почувствовал себя мальчишкой в середине лета. Было слышно, как внизу, в подвале, Джим кричал: «Ладно, ладно, на этот раз эта песня последняя», и они начали играть Last Caress, песню Misfits, которая очень мне нравилась, только они ее извратили, но это ничего, уж больно хорошая была песня. Я взглянул вверх, уже появились звезды, и во всей округе стояла мертвенная мать ее тишина, и я подумал, а не прыгнуть ли в бассейн и не утопиться ли прямо здесь, но я не хотел умирать, так и не занявшись с кем-нибудь сексом, поэтому я открыл вторую бутылку и стал пить. Не знаю почему, я чуть не заплакал. Я подошел к шезлонгам и только тогда заметил, что в одном из них лежит Эсме в одном лишь белом полотенце, обернутом вокруг ее маленького тела. Глаза ее были закрыты, она курила. Внезапно она открыла глаза и заметила меня, и подскочила, испугавшись, наверное.

— Ты напугал меня, Брайан Освальд, — сказала она.

— Прости, — ответил я.

— Что ж, Брайан Освальд, сюда вообще-то нельзя, — сказала она.

— Прости, — сказал я.

— Не хочу, чтобы соседи, ну, узнали.

— Чувиха, у тебя же машин восемь на подъездной дорожке, — сказал я.

— Ты прав, Брайан Освальд, — сказала она и кивнула, а потом засмеялась. Она села, надела свои кошачьи очки и прикурила еще одну сигарету. Она была босиком, ноги ее были вытянуты. Ее плечики тоже были совершенно голые. На пальце ноги у нее было крошечное серебряное колечко, вот и все, собственно. Я уставился на него, и она это заметила, но мне было наплевать, она потянулась и взяла у меня пиво. Она сделала глоток и вернула мне его, и я сел на пластиковый стул напротив нее, дав себе обещание помалкивать, что бы ни случилось.

— И что же ты здесь делаешь, Брайан Освальд? — спросила она.

— Ничего, — сказал я.

— Тебе не нравятся вечеринки, Брайан Освальд?

— Ну не знаю. Слушай, ты чего все время меня по имени-фамилии называешь?

— Не знаю. Это забавно. У тебя забавное имя. Брайан Оссссвальд, Звучит как смешное имя.

— Да уж, точно.

— У твоей группы какие-нибудь концерты намечаются, Брайан Освальд? — спросила она, улыбаясь.

— У меня нет группы, — сказал я.

— Я знаю, — сказала она. — Брайан Оссссссвальд.

Я распрямился, нахмурившись.

— Уж кому-кому, а не тебе издеваться над именами.

— Почему, тебе что, мое имя не нравится? — спросила она, обороняясь, изгибая свои тонкие брови с подозрением.

— Нет, мне нравится, — сказал я. — Но оно довольно забавное.

Я взяла его из рассказа Сэлинджера.

— Ух ты, — сказал я. — Круто.

— Да уж. Я собираюсь заменить свое, когда мне стукнет восемнадцать, официально.

— Круто, — сказал я. — Я тоже подумывал сменить имя.

— На что?

— Винс Нейл, — сказал я, стараясь изо всех сил быть смешным.

— Ты очень смешной, Брайан Освальд, — сказал она, кивая и отпивая еще глоток из моей бутылки.

— То есть Винс Нейл, — поправил я.

— Хочешь знать мое настоящее имя? — спросила Эсме, наклоняясь ко мне. Я почувствовал ее запах: яблочный аромат ее волос, приглушенный сигаретным дымом, сладкий запах какого-то геля для душа на ее коже и даже ее пот, соленый, маленькие капельки вдоль шеи.

— Давай, — сказал я, придвигаясь еще ближе. Эсме поднесла маленькие розовые губы к моему уху, и я услышал и почувствовал ее дыхание.

— Глейдис, — пробормотала она, хихикая мне в шею. — Так зовут мою бабушку.

— Глейдис? — прошептал я. — Правда, что ли?

— Никому не говори, Брайан Освальд, — сказала она, и теперь мы смотрели друг на друга, и мы были очень близко, и я подумал, вот сейчас мы точно поцелуемся, но этого не произошло. Мы сидели рядом, наши ноги вытянуты, лицом к лицу, и мы были так близко друг от друга, что я мог видеть, как от дыхания шевелится ее нос. Затем она подошла и сделала самую восхитительную вещь на свете: она подошла и сняла очки и аккуратно сложила их, а потом, подавшись вперед и встав на цыпочки, она сделала то же самое с моими очками. Я опустил глаза и увидел свои очки и ее очки, аккуратно сложенные на подлокотнике шезлонга — почему-то немного влажного, — и затем она слегка поджала губы и сказала: «А теперь не смейся», и вытащила пластинку для зубов, маленькую, твердую, розовую, и положила ее рядом с очками.

— Теперь я готова, — сказала она, и я чуть не закричал. И мы начали обниматься и

…из ниоткуда мы обнимались и я чувствовал ее губы у своего рта и ее язык у своих зубов и мы наклонились вперед и нам было неудобно и когда она схватила меня за футболку…

…мягкий запах детской пудры от ее щек и сладкий персиковый сок в ее поцелуе и странная хлорка ее волос и бассейн и летний вкус ее рта и слюны…

…врммхххх, продолжал бассейный фильтр и пела жара и цимбалы из Last Caress звенели и внизу кричали и маленькая собака где-то лаяла и влага и касанье губами губ…

…вот вот оно вот как это — нравиться кому-то по-настоящему и мне по-настоящему нравится эта девочка и надеюсь я по-настоящему нравлюсь ей и надеюсь я делаю это правильно…