Когда почти все разъехались, Рылеев подошел к Михаилу Бестужеву и Александру Сутгофу.

— Мир вам, люди дела, а не слова! Вы не беснуетесь, как некоторые, но уверен, что сделаете свое дело.

— Мне подозрительна бравада Якубовича, — сказал Мишель. — Поверь, он ничего не исполнит…

— Как можно предполагать, чтобы храбрый кавказец…

— Но храбрость солдата не то, что храбрость заговорщика. Одним словом, я не буду ждать его, а выведу свои роты.

— А что скажете вы? — обратился к Сутгофу Рылеев.

— То же самое: выведу своих солдат, если соберется хоть часть войск.

Сын генерала Николая Ивановича Сутгофа, шведа по происхождению, и Анастасии Васильевны Михайловой, Александр родился в Киеве, учился в частном пансионе в Москве. В шестнадцать лет стал юнкером лейб-гвардии Гренадерского полка, дослужился до поручика. Характером Саша был настолько русский, что иностранная фамилия казалась недоразумением…

Около полуночи Мишель зашел к Сомову, жившему в одном доме с Рылеевым, и встретил там… брата Петра. Тот бросился с мольбой не говорить старшим братьям о том, что он вернулся из Кронштадта, — ему тоже хотелось принять участие в деле. Успокоив его, Мишель вернулся к Рылееву и увидел входящего Булатова.

Вид у него был странный — лицо бледное, глаза ввалились.

— Что случилось? — бросился к нему Рылеев, подозревая, что тот пришел с отказом.

— Друзья мои! — тихо сказал Булатов. — Я сделал то, что тяжелее всего на свете — простился с милыми моими сиротками, — и слезы покатились из его глаз.

— Боже, неужели Отечество не усыновит нас? — сказал Александр Бестужев, только что вернувшийся из экипажа.

— Оставим это, — вздохнул Булатов. — Давайте о деле. Какие силы примут участие?

Рылеев перечислил войска, назвав несколько большее число полков. С удивлением выслушав его, Булатов спросил, точно ли выйдут они. Рылеев ответил, что ручается за них, и попросил Булатова явиться на Троицкий мост к восьми утра, так как на семь у лейб-гренадеров назначена присяга.

— Но выйдут ли они после нее? — засомневался Булатов, — если войск будет мало, то рисковать детьми и своим добрым именем не стану…

После ухода Булатова Мишель сказал, что и он особой надежды не внушает. Рылеев же упорно твердил:

— И все-таки надо! Все-таки надо!

Тогда Бестужев предложил перехватить великого князя Михаила, который должен вернуться в Петербург, а для этого взять надежных офицеров и поехать к Нарвской заставе, чтобы любым способом задержать или даже арестовать его, иначе вся агитация за Константина пойдет прахом. Рылеев одобрил намерение.

Заехав в казармы, Бестужев решил взять с собой не Щепина-Ростовского, который был слишком возбужден и мог испортить дело, а подпоручика Кудашева. Быстро проскакав верхом по ночному городу, они прибыли к Нарвской заставе, но оказавшийся там Василий Перовский помешал осуществить задуманное.

Вернувшись в полк, Бестужев хотел лечь, чтобы хоть немного отдохнуть перед завтрашним днем, но поспать не удалось. Щепин, еще не остывший после совещания у Рылеева, все порывался пойти по казармам и поднять всех на ноги.

Они знали друг друга давно, еще с Морского корпуса. Дмитрий был сыном капитана из знатного дворянского рода. В их усадьбе в Ярославской губернии насчитывалось триста душ. В сравнении с Бестужевыми Щепины-Ростовские были и богаче, и более знатные — из князей.

Дмитрий был на два года старше Мишеля и раньше его стал мичманом, затем лейтенантом. Но, уволившись из флота, он лишь год спустя вернулся на службу, теперь уже в армию, стал поручиком, затем штабс-капитаном. Так судьба снова свела их вместе в одном полку и уравняла в звании. А позже они многие годы провели бок о бок на каторге.

Мишель оказывал на Дмитрия заметное влияние. И когда он рассказал о том, что Константина незаконно отстраняют от престола, Щепин-Ростовский настолько, возмутился коварством Николая, которого не любил и ранее, что начал возбуждать сослуживцев. Совещание у Рылеева настроило его еще более решительно. Не зная ни о существовании тайного общества, ни о его целях, он оказался более активным и неистовым, чем многие ветераны заговора, накануне и в день восстания.

Вспоминая о том, как трудно было угомонить Щепина, Бестужев подумал, что тот, как и Каховский, был прав: выступить следовало ночью! Подвели бы к Зимнему дворцу полк или батальон, а может, хватило бы двух рот. Под видом укрепления караула Одоевский пропустил бы заговорщиков внутрь, и они спокойно арестовали бы Николая. Тот вряд ли оказал бы сопротивление, ведь он, как стало ясно из книги Корфа, был готов и к худшему.

Надеясь на прибытие великого князя Михаила, Николай Павлович назначил чрезвычайное заседание Государственного совета на восемь часов вечера 13 декабря. Брат был необходим ему для подтверждения отречения Константина и законности новой присяги. Двадцать три члена Совета собрались в назначенный час, но великие князья все не показывались. Тревожное недоумение, растерянность царили в зале. Никогда еще не заставляли сидеть в столь долгом, неясном ожидании почтенных государственных мужей, среди которых находились Аракчеев, Мордвинов, Нессельроде, Канкрин, Сперанский, Татищев, Милорадович и другие высокопоставленные лица.

Часы пробили полночь, и только тут наконец в коридоре послышались шаги свиты. Однако Николай вышел к столу один. Лицо его было бледно. И хоть он держался спокойно и даже как бы величественно, в жестах и облике чувствовались неуверенность и огромное внутреннее напряжение.

Внимательно оглядев членов Совета, он сел и сказал, что выполняет волю брата Константина Павловича. Потом взял и руки и начал читать Манифест о своем восхождении на престол. Поняв, о чем речь, все сразу встали. Услышав неожиданное движение, Николай настороженно глянул в зал, но, убедившись, что это — знак уважения, успокоился, тоже встал и продолжил чтение.

«Никогда, ни прежде, ни после, Совет не имел ночных заседаний, — торжественно писал Корф. — Ночь эта — начало новой эры в нашем бытописании». Далее говорилось, что запись в журнале Совета об этом заседании начиналась с титула «Его Высочество», а закончилась — «Его Величеством».

«Начало понедельника — дурное предзнаменование для первого дня царствования», — заметил Корф и сообщил о том, что во внутреннем карауле Зимнего дворца перед дверями комнаты императрицы «стоял… случайно один из заговорщиков — князь Одоевский, беспрестанно расспрашивая прислугу о всем происходящем».

Бестужев вспомнил, что именно в те самые минуты он с князем Кудашевым так же «случайно» скакал к Нарвской заставе, чтобы перехватить великого князя.

Сколько таких «случайностей» можно было назвать тут!

Едва задремав под утро, Бестужев услышал в пять часов стук в дверь: посыльный передал приказ явиться к полковому командиру Фрндериксу. Когда они с Щепиным пришли к генералу, там уже сидели командир первой гренадерской роты капитан Федор Моллер, брат того самого, из Финляндского полка, командир второй фузелерной роты поручик Алексей Броке, командир пятой фузелерной роты штабс-капитан Владимир Волков и командир четвертой роты капитан Александр Корнилов.

Со всеми из них, кроме Моллера, Бестужев находился в самых добрых отношениях. К Моллеру он не мог преодолеть неприязни из-за его родства с морским министром, которого Бестужев ненавидел за развал флота. Главное же, Моллер, как и предшественник Бестужева Мартьянов, жестоко обращался с солдатами, шомполами и розгами добиваясь от них выправки и рвения.

Родители Броке жили в Новоладожском уезде, знали матушку и сестер Бестужевых, бывали в гостях. И Мишель считал Алексея не просто земляком, а чуть ли не родственником. Близко знал он и семейство Корниловых. Когда Мишель стал лейтенантом, младший брат Александра Корнилова Владимир только что окончил Морской корпус и начал служить в Кронштадте. Его мать просила Мишеля не оставлять советами «милого нашего Володю», который позже стал адмиралом и геройски погиб при защите Севастополя А тогда мичман Корнилов ушел в кругосветное путешествие, Бестужев перевелся в Московский полк, где служил старший брат Володи Александр, с которым Мишель сразу сошелся.