— Такого натерпелась за эти годы. Берегла, берегла себя, да конвойные…

— Ладно, Лиза, не надо, — сказал Бестужев, заметив, что у нее навернулись слезы. В это время раздался стук в двери. Он вышел в сени. Почтовый чиновник протянул конверт. Вернувшись в избу, он увидел, что Лиза лежит на диване, укрывшись шалью.

— Я испугалась, не хочу, чтоб меня здесь застали. Ведь я у Казакевича горничная, но…

— Не надо об этом, — нахмурился он. — Погодите, я прочту.

Почерк на конверте был незнакомый. Он сорвал печати и увидел вензель генерал-губернатора.

«Милостивый государь Михаил Александрович!

Спешу уведомить вас, что ваше плавание в Североамериканские соединенные штаты ввиду позднего прибытия в Николаевск не представляется возможным. Заказ и покупка кораблей поручены другим лицам, которые отправятся в Америку из Кронштадта. Решение принято и с учетом письма вашей супруги, обратившейся ко мне с убедительной просьбой не посылать вас в столь далекое плавание.

Примите заверения в искреннем к вам уважении.

Н. Муравьев».

Письмо ошеломило Бестужева. Мери-то зачем вмешалась? Впрочем, дело, наверное, не в ней и не в позднем прибытии. Это просто предлог. Видимо, Муравьеву не по нраву поддержка Бестужевым мнения Невельского о южных портах. Ну да бог с ней, с Америкой.

— Что-то неприятное? — спросила Лиза.

— Пожалуй, наоборот. Скоро вернусь домой.

— Я много думала, даже жалела, что не утонула тогда. Но все, что ни делается, к лучшему, Спасибо вам за все…

Утром кто-то постучал в дверь. Это пришел Чурин и сказал, что скоро сюда придет адмирал Казакевич. Бестужев проводил Елизавету и начал прибираться в комнате.

Казакевич пришел в сопровождении двух морских офицеров. Бестужев давно знал его, тот не раз заезжал в Селенгинск. Это был крепко сбитый, энергичный человек лет сорока. Небольшие усы, волевой подбородок, обветренное лицо. Обняв Бестужева, Казакевич представил спутников: заведующего лоцманской и маячной службами Бабкина и командира шхуны «Пурга» Шефнера.

— Жилье у вас не очень уютное, — сказал Казакевич. — Переезжайте ко мне.

— Удобно ли стеснять вас?

— Буду рад. Идемте, проводим корабль и — ко мне.

У причала собралась большая толпа народа. Парусный тендер «Камчадал», видавший виды корабль, уже готов к отплытию.

— Поздно высылаем, — сказал Казакевич. — Но Удской острог остался без продуктов. «Князь Меншиков» из-за шторма не прошел туда…

На пирсе командир «Камчадала» подпоручик Алексеев прощался с родителями. Мать совала ему свою теплую шаль. Сын отказывался. Увидев адмирала со свитой, Алексеев отдал честь.

— Не отказывайтесь от того, что дает матушка, — сказал Казакевич.

— Спасибо, Петр Васильевич, — старушка приложила платок к глазам.

— А вот плакать ни к чему, — сказал адмирал.

— Знаю, — улыбнулась старушка, — но ничего не могу поделать.

— Будя, мать, — строго буркнул старик, — не на век прощаешься.

Шефнер шепнул Бестужеву, что отец Алексеева — бывший моряк, недавно прибыл с женой-старушкой из Кронштадта, сейчас служит смотрителем в госпитале.

— Будет туго, не рискуй, иди обратно, — Казакевич тепло, по-отечески обнял Алексеева, потом отдал честь. Попрощавшись с родителями, капитан поднялся по трапу на корабль.

Грянул «Амурский марш». Мать-старушка заплакала, уткнувшись в грудь мужа. Матросы быстро подняли якоря, сняли концы с кнехтов и подняли паруса. Ветер тут же наполнил их, и корабль двинулся от причала. Люди махали руками с берега. Матросы и солдаты, отправленные на Сахалин на ломку угля, отвечали им. Выйдя на стремнину, «Камчадал» быстро пошел вниз по течению Амура.

Торжественное и вместе с тем тревожное чувство охватило Бестужева. Глядя на удаляющийся корабль, на высокие берега Амура, покрытые лесом, он подумал, как не схожи эти проводы с теми, что видел в Петербурге и Кронштадте. Там все более парадно, чопорно — офицеры в белоснежных мундирах, нарядные дамы, кареты у гранитного парапета…

Бестужева удивило великое множество людей. Николаевск, казавшийся до этого тихим, пустынным, на проводах корабля вдруг предстал в ином виде, тут и моряки, и рабочие судоверфи, и инвалиды из госпиталя, и юнги из Морского училища, и ребятишки, бабы, старики. И хоть плавание предстояло не столь уж далекое, все понимали сложность, опасность его.

Проводив корабль. Казакевич и Бестужев подошли к баржам. Вереницы грузчиков спускались по трапу с мешками на спинах и несли их по мосткам в амбары. Из трюма баржи доносились какие-то крики, ругань, удары. Бестужев спросил подошедшего Чурина, что там происходит.

— Да крысы… Сивые, крупные, как кошки.

— Перебейте обязательно, — нахмурился Казакевич. Пройдя чуть ниже, они оказались у небольшой яхты.

Мичман и матрос вытянулись в струнку.

— Вольно! — отдал честь адмирал и представил мичмана Осипа Баснина и матроса Эмиля Шершнева. Пожав им руки, Бестужев удивился имени матроса и тому, как тот похож на кумира его детства моряка Лукина, служившего с отцом. Шершнев сноровисто поднял парус, оттолкнул яхту от причала.

— Откуда у него такое имя? — спросил Бестужев.

— Вообще-то он Емельян, — ответил адмирал. — Эмилем стал после плена. Служил на «Охотске», вражеская эскадра окружила его. Капитан, высадив экипаж на шлюпки, взорвал корабль. Французы захватили несколько шлюпок. Так Эмиль оказался в плену, а после заключения мира вернулся из Франции сюда…

Заговорив с мичманом, Бестужев узнал, что он сын Василия Николаевича Баснина, доброго знакомого из Иркутска. Брат Николай рисовал многих из этой семьи, а Михаил посылал Василию Николаевичу семена нахимовской акации.

Проплыв вниз по течению, они причалили к высокому левому берегу, поднялись в гору, где у самого обрыва стоял большой дом с двумя сараями и конюшней. Несколько солдат пилили и кололи дрова, складывая их в поленницу. Из трубы валил дым. Все выглядело мирно, по-деревенски. Но идиллическую картину нарушал часовой у ворот и будка выше двора, в которой сидел наблюдатель. Ниже, у самого обрыва, Бестужев не без труда заметил пушки, направленные на реку. Невдалеке от них, в лесочке, стояла изба, где жили артиллеристы. Это была та самая батарея, которую установил Невельской и из-за которой шумел Муравьев.

В доме было тепло и уютно. На столе и этажерке множество книг, на стене — большая карта Амурского лимана с северной оконечностью Сахалина. Даже при беглом взгляде Бестужев убедился, что сделана она прекрасно. Казакевич сказал, что это работа топографа Афанасия Ванина. Увидев выше залива Счастье мыс Перовского, Бестужев спросил, в честь какого из братьев Перовских назван он. Казакевич ответил, что в честь Льва Алексеевича, бывшего министра внутренних дел, который очень помог Невельскому, когда Нессельроде, министр иностранных дел, препятствовал Амурской экспедиции.

Бестужев знал братьев Перовских как членов первых тайных обществ. Еще до войны 1812 года, в училище колонновожатых, они вошли в юношеское собратство, которое решило создать свободное государство на Сахалине. Казакевич, не знавший об этом, с интересом выслушал рассказ Бестужева о встрече его с Василием Перовским накануне восстания.

В ночь на 14 декабря 1825 года Бестужев с подпоручиком Кудашевым поехал к Нарвским воротам, чтобы задержать или арестовать великого князя Михаила Павловича, ибо тот мог расстроить план декабристов, которые агитировали войска не присягать Николаю.

На Нарвской заставе дежурили солдаты Московского полка, которыми командовал подпоручик Андрей Кушелев. Узнав от часовых, что в караульной находится какой-то полковник, Бестужев не стал заходить туда, а вызвал Кушелева на улицу. Тот сказал, что у них сидит адъютант Николая Павловича Василий Перовский, которого прислали встретить и срочно доставить в Зимний дворец Михаила Павловича, чтобы тот подтвердил отречение Константина. Бестужев хотел было вступить в переговоры с Перовским и склонить его на свою сторону, а если не удастся — арестовать. Он был настроен решительно. Уж если ему поручили арестовать великого князя, то взять адъютанта все-таки легче. Но Кушелев заколебался и сказал, что операция может оказаться ненужной и даже помешает делу — вдруг великий князь так и не появится в Петербурге, а из-за Перовского может подняться шум.