— По данным разведки, — четко, по-военному информировал товарищей Вацетис, — противник сегодня утром попытался перейти в наступление. После полудня вражеская флотилия внезапно прорвалась в районе городских пристаней и высадила десант на левом берегу Волги.

— Атака удалась? Или отбита? — быстро спросил Мулланур.

— Распоряжением штаба фронта туда немедленно был выслан Пятый Земгальский латышский стрелковый полк и Первый татаро-башкирский батальон, — ответил Вацетис.

— И коммунистические отряды рабочих Алафузовского и Крестниковского заводов, — добавил Шейнкман.

— Совершенно верно, — кивнул командующий. — Стремительным ударом наши части отбросили вражеский десант за Волгу. Потоплено два корабля противника.

— А что произошло здесь? — Мулланур показал на карте район Верхнего Услона.

— Я вижу, товарищ Вахитов, вы уже в курсе всех наших дел, — удивился Вацетис. — Здесь дело обернулось хуже. Чехословаки внезапно окружили отряд наших разведчиков. В неравном бою все наши товарищи погибли.

Мулланур мрачно забарабанил пальцами по столу.

— Война, — виновато пожал плечами Вацетис. — На войне, знаете ли, убивают. Тут ничего не поделаешь…

Словно нарочно, чтобы подтвердить эту нехитрую истину, в распахнутое окно ворвалась песня:

Песня смолкла, но еще долго слышался удаляющийся нестройный топот ног, обутых в тяжелые солдатские сапоги.

— Рабочий отряд, — негромко сказал Шейнкман. — Идут занимать позицию за Кабаном.

Все встали, подошли к окну. Рабочие были одеты кто во что горазд. Многие были в кепках. Шагали нестройно, вразброд. Но держались бодро. А главное, все были при винтовках.

У Мулланура потеплело на душе: в самое время привезли сюда они эти винтовки.

— Выдержат ли? — раздумчиво сказал Вацетис. — Необученные люди.

— Эти рабочие отлично дрались на баррикадах. Они были главной силой революции… — ответил ему Шейнкман.

— Я не сомневаюсь, — вмешался Мулланур, — что рабочие отряды нас не подведут. И командиры, я думаю, у них достаточно надежные. Давайте за стол. Итак, о завтрашнем дне. Как вы считаете, где у нас самое уязвимое место?

Все трое склонились над картой.

Однако продолжить работу им не удалось. В дверь постучали. Вошел красноармеец, откозырял, подал Вацетису пакет.

— Что это? — спросил Мулланур.

— Донесение с передовой, — ответил командующий. — В стычке с противником захвачены пленные. Среди них офицер.

— Где он? — обернулся Мулланур к красноармейцу.

— Здеся. Где ж ему быть? — степенно ответил тот. — На всякий случай, говорю, давай, мол, прихватим в штаб. Может, наши у него чего-нибудь важное выведают.

— Молодец, — обрадовался Мулланур. — Давай его сюда!

Ввели пленного. Это был высокий, стройный офицер с капитанскими звездочками на погонах. Повел он себя, однако, не по-офицерски. Суетливо заглядывая в глаза то одному, то другому из находящихся в комнате «большевистских главарей», он заговорил неожиданно высоким тенором:

— Вы не посмеете расстрелять меня! Я военнопленный! Вы обязаны соблюдать конвенцию!

У Мулланура сразу возникло странное чувство, будто он когда-то уже слышал этот высокий, истеричный голос.

А капитан тем временем, как видно сообразив, что его выкрики не производят никакого впечатления на людей, от которых сейчас зависит его судьба, решил переменить тактику.

— Считаю своим долгом поставить вас в известность, господа, — важно объявил он, — что хоть я и являюсь офицером белой армии, мне близки многие ваши воззрения и идеи.

— Это интересно, — оживился Шейнкман и, протерев очки, с любопытством воззрился на пленного. — Какие же именно наши идеи вам по душе?

— Идея всеобщего равенства, например, — быстро, как гимназист на экзамене, торопящийся заслужить похвалу учителя, заговорил пленный. — Но особенно мне импонирует ваша программа по национальному вопросу. Хотя по происхождению я великоросс, но меня издавна глубоко возмущало угнетенное состояние малых народов, населяющих нашу страну. Если угодно, вы можете пригласить сюда комиссара Вахитова. Мы с ним вместе учились, я думаю, он меня вспомнит… Я всегда считал, что все народы Российской империи должны иметь равные права перед законом. Однажды…

И тут Мулланур узнал его. Ну конечно! Это ведь тот самый студент-белоподкладочник, с которым он так яростно спорил на студенческой сходке в 1908 году. Тогда он как будто вовсе не склонен был объявлять себя таким уж горячим сторонником равноправия и защитником интересов малых пародов. Но сейчас, чтобы спасти свою драгоценную жизнь, свою голубую кровь, он, похоже, готов был объявить себя сторонником и единомышленником самого сатаны.

— Стало быть, вы сторонник равенства всех народов? — не утерпел и вмешался он. — Всех без исключения?

— Разумеется, всех! — оскорбленно пожал плечами пленный офицер. Лицо его дышало благородным негодованием.

— И даже зырян? И даже чукчей? А как же завет великого поэта? — И Мулланур процитировал: — «У чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет…»

Лицо офицера посерело.

— Это в-вы? — заикаясь от волнения, только и мог выговорить он.

— А что вас так напугало? Ведь вы сами жаждали встречи со мною…

Офицер тем времепем уже слегка оправился от смущения.

— Я рад, что вы оказались здесь. Я и в самом деле предпочитаю объясняться с вами, старым своим э-э… коллегой… При всех обстоятельствах всегда лучше иметь дело с интеллигентным человеком…

— Даже если этот коллега осведомлен о ваших истинных убеждениях лучше, чем кто другой?

Офицер надменно вскинул голову:

— Господин Вахитов! Мы с вами не сходились во многом, мы спорили… Но это был спор об оттенках… О нюансах…

— Однако эти расхождения во взглядах, которые теперь вы склонны считать столь несущественными, все же привели к тому, что мы оказались по разные стороны баррикады и стали стрелять друг в друга, — усмехнулся Мулланур. — Или, быть может, это всего лишь недоразумение?

— О да! — обрадованно воскликнул офицер. — Конечно, это было недоразумение! Если бы вы только знали, как я страдал, как мучился! Я даже всерьез подумывал, не перебежать ли к красным. «Я русский дворянин, все мои предки честно служили России. Я не вправе идти против своего народа», — уговаривал я себя.

— Ну и как? Уговорили? — На этот раз ирония Мулланура дошла до пленного. Тот молча потупил голову и махнул рукой. Лицо его опять приняло пепельно-серый оттенок. Видимо, решил, что дело и впрямь пахнет расстрелом.

— Ну что ж, дорогой коллега, — сказал Мулланур. — Попробуем исходить из того, что вы говорили правду. Вообразите, что вы успели осуществить свое намерение и добровольно перебежали к нам. По идейным, так сказать, соображениям. Вот карта… Подойдите к столу я расскажите нам, по возможности подробно, о расположении ваших частей…

Глаза пленного заблестели, на сером лице его вновь заиграл румянец.

— Я расскажу! — суетливо заговорил он. — Я все расскажу. Если вы меня не расстреляете, я смогу быть вам полезным. Я знаю не так уж мало… Поверьте, господин Вахитов, я вам пригожусь!

И, заглядывая поочередно в глаза то Вахитову, то Шейнкману, то Вацетису, молча наблюдавшему всю эту выразительную сцену, он стал словоохотливо и подробно объяснять, где расположены войска Комуча, где стоят части мятежных чехословаков, сколько у них в распоряжении броневиков, где находятся артиллерийские огневые точки.

Когда пленного увели, Вацетис брезгливо передернул плечами и задумчиво сказал:

— Подумать только, что вот такие ничтожества сотни лет сидели на шее у трудового народа, правили этой огромной страной.

— Вы знаете, друзья! — воскликнул Вахитов. — Я рад, что встретился вновь с этим человеком. Рад, что увидел насквозь его слабую, жалкую душонку. Хотите, смейтесь надо мной, но после разговора с ним я вдруг как-то особенно ясно понял, что эти люди обречены. Какое бы ни было у них численное превосходство, какое бы ни было преимущество в технике пли вооружении, им нас не победить!