Абдулла спешил поделиться радостью с комиссаром: только что его наконец зачислили бойцом Второго мусульманского социалистического батальона. На радостях он распахнул дверь Мулланурова кабинета, не постучавшись. И сразу отпрянул: комиссар был не один. Против заваленного бумагами стола сидел тоненький темноволосый человек с огромными печальными глазами. Лицо его показалось Абдулле знакомым. Приглядевшись, он вспомнил, что несколько раз встречал его в комиссариате, но кто он такой, так и не знал.

Не желая мешать деловой беседе, Абдулла хотел было тихонько прикрыть дверь и незаметно удалиться. Но Мулланур весело окликнул его:

— А-а, Абдулла! Легок на помине. А мы как раз о тебе говорили. Заходи, дорогой! Познакомься с нашим турецким другом Мустафой Субхи.

Гость Мулланура пошел Абдулле навстречу:

— Рад… Очень рад познакомиться с вами.

— Спасибо, — виновато улыбнулся Абдулла. — Я тоже рад, хотя и не знаю, кто вы. Как видно, вы друг комиссара Вахитова. А друг моего друга — мой друг.

— Товарищ Мустафа Субхи — наш гость. Он родом из Турции, — пояснил Мулланур.

— Турок, значит? — удивился Абдулла.

— Да.

— Про турков я слышал. Они ведь тоже мусульмане, верно?

— Да, Абдулла, верно.

— Я слыхал, что многие татары, когда их хотели обратить в христианство, бежали в Турцию.

— Вы правы, Абдулла, — подтвердил гость. — Я знаю у себя на родине много татар, родители которых были выходцами из Казани.

— Как же вы у нас тут в Москве-то очутились? — не удержался от вопроса Абдулла.

— В эту войну Турция воевала с Россией на стороне Германии. Как только я стал соображать, что к чему, мне сразу расхотелось проливать свою кровь за турецкую буржуазию. И вот мы с группой друзей надумали сдаться в плен. А когда началась в России революция, мы сразу поняли, на чьей стороне надо бороться. Так судьба привела меня в Москву, к твоему другу комиссару Вахитову.

— Товарищ Субхи сейчас работает у нас в отделе международной пропаганды, — сказал Мулланур. — Мы ним обсуждали некоторые вопросы, касающиеся наших мусульманских войсковых соединений. И вот тут-то как раз речь и зашла о тебе… У каждого бойца должен быть отличительный знак, показывающий его принадлежность к данной армии. Верно?

Абдулла все еще не догадывался, куда клонит комиссар. Какая связь может быть между серьезными разговорами, которые ведут меж собой эти умные, образованные люди, и им, малограмотным старым татарином, бывшим дворником?

И вдруг он увидел, что на столе комиссара лежит деревянная красная звезда, окаймленная сверху зеленым полумесяцем. Та самая звезда, которую он вырезал собственными руками и подарил комиссару перед тем как уйти на фронт, на защиту Петрограда.

— Вот, дорогой, — сказал Мулланур, взяв в руки давний подарок Абдуллы. — Товарищ Субхи предлагает сделать эту звезду отличительным воинским знаком красных мусульманских бойцов. Узнаёшь ее?

— Как не узнать, — улыбнулся растерянно Абдулла. Он был счастлив, что его бесхитростный подарок пригодился комиссару, что и он тоже будет на свой лад служить революции.

Дулдулович с каждым днем все острее чувствовал, что комиссар Вахитов перестал доверять ему. Впрямую об этом он, конечно, не говорит. Но зачем слова? Это ведь ясно и без слов. Вот, например, раньше его приглашали на все заседания комиссариата. А сейчас про него то и дело забывают. Случайность? Какое там! В таких делах у большевиков случайностей не бывает… Да что там заседания! Даже прямую его обязанность — устройство делегатов, приехавших обсудить и принять Положение о Татаро-Башкирской республике, — на этот раз взял на себя Ибрагимов. Как будто у него, у Ибрагимова, других дел мало. Нет, тут, к сожалению, не может быть сомнений. Он, Эгдем Дулдулович, вышел у комиссара из доверия…

Одно утешение осталось теперь у Эгдема — красавица Галия, с которой он познакомился еще в Петрограде и которая замолвила тогда за него слово перед этим волком в образе человека — перед комиссаром Вахтовым.

Галия, судя по всему, влюблена в него. Это льстило самолюбию. Впрочем, не только самолюбию: девчонка очаровательна, Эгдем искренно любовался ею. Да и в будущем она могла еще оказаться полезной. Влюблен ли он в нее? Трудно сказать. У нее легкий, покладистый характер. Она верный товарищ, на которого можно положиться. Все так… Но Эгдем, конечно, не помышлял о том, чтобы всерьез связать с нею свою жизнь. Она была для него просто-напросто очередной возлюбленной, каких у него в прошлом было немало…

По окончании рабочего дня Эгдем встретил, как сговорились, Галию у здания комиссариата. Под руку они медленно побрели по набережной Москвы-реки.

Девушка была в легком пальто. Она даже не накинула на голову платок, и темные густые волосы ее трепетали на влажном весеннем ветру. Задумчивое и нежное выражение милого лица не было омрачено никакой заботой, глаза искрились радостью и безмятежным весельем. Но через минуту-другую скверное настроение спутника передалось и ей.

— Что с тобой, милый? — Галия заглянула в глаза Дулдуловичу. — Ты грустишь?

— И не захочешь, а загрустишь, — мрачно буркнул он в ответ.

Искорки веселья в глазах Галин мгновенно погасли.

— Скажи мне все! — взволнованно заговорила она. — У нас с тобой все должно быть пополам. И радость и беда. Не скрывай ничего, прошу тебя.

— Да все этот комиссар твой, — злобно сказал Дулдулович. — Невзлюбил меня. Придирается на каждом шагу.

— Мулланур?

— Он самый… То ли физиономия моя ему не приглянулась, а может, и еще что похуже…

— Похуже? — удивилась Галия. — А что может быть хуже?

— Не доверяет он мне, отстранил от всех важных дел. Видно, подозревает в чем-то. А в чем — не знаю.

— Может, тебе показалось? — робко предположила Галия.

— Показалось?! Как бы не так! Все уже заметили, что он меня на дух не принимает, третирует всячески. Ну а за ним и остальные. Вы все ведь так и смотрит ему в рот, ловите каждое его слово. Да и я, честно говоря, тоже сперва был от него без ума. Чуть ли не святым его считал. А он…

Но Галяя не дала ему продолжать.

— Нет-нет, — решительно оборвала она. — Ты неправ! Мулланур не способен держать камень за пазухой. Если бы он был тобой недоволен, он так прямо тебе об этом и сказал бы. А уж относиться к кому-нибудь с предубеждением — это и вовсе на него не похоже. Он справедливый…

— Видишь, как выходит, о нем плохого слова сказать нельзя, а ему так все можно! — упрямо твердил Эгдем.

— Что можно? Что ему можно?

— Преследовать меня! Подозревать меня! Подкапываться под меня!

И вдруг Галию словно ударило: она вспомнила разговор, который Мулланур совсем недавно завел с нею об Эгдеме.

— Да, верно, — она тряхнула головой, словно желая отбросить от себя это неприятное воспоминание.

— Что «верно»? — оживился Дулдулович.

— Он недавно расспрашивал меня о тебе.

— Что спрашивал?.. Ну? Что же ты замолчала?

— Спрашивал, давно ли я тебя знаю, где мы познакомились, — нехотя призналась Галия.

— И что ты ему наговорила?

— Сказала все, как есть. Что мне скрывать?

Долго еще бродили в тот вечер Дулдулович и Галия по набережной Москвы-реки. Эгдом рассказывал девушке о своей жизни, о долгих своих скитаниях по белу свечу, о том, как много горя привелось ему встретить в жизни, как часто приходилось терпеть от людской злобы и несправедливости.

Галия слушала и невольно поддавалась обаянию вкрадчивых, нарочито задушевных интонаций его мягкого, воркующего баритона. Почувствовав, что настроение его спутницы переломнлось, Эгдем становился все более и более напористым.

— Ты слишком доверчива, Галия, — обнимая девушку за плечи, внушал он. — Думаешь, твой Вахитов и дружок его Ибрагимов так уж бескорыстны? Только о мировой революции думают? Не волнуйся, себя тоже не забывают. Вся эта болтовня о революции, о страдающем народе только способ выдвинуться, вылезть наверх. Стать над нами, такими, как ты да я, да командовать, помыкать нами. Ну а я… Вот скажи честно, чем я хуже их?