Разорвалось еще несколько снарядов. Перелет. Недолет. Снова перелет… Абдулла, не шелохнувшись, лежал на дне окопа. Замирая, он ждал, что новый снаряд, вылетевший из жерла германской пушки, накроет его и его товарищей. Но следующего выстрела не последовало. Артиллерийская подготовка была закончена. И тут вдруг началось непонятное: зазвучала какая-то веселая, бодрая музыка. Сперва Абдулла даже не сообразил: что это? Откуда? Но музыка все приближалась, становилась громче, и он наконец понял, что это звуки военного марша. Осторожно выглянув из окопа, Абдулла увидал приближающиеся немецкие цепи. Солдаты шли в полный рост, как на параде, держа наперевес винтовки с короткими, широкими ножевыми штыками.

— Внимание! — раздался звонкий голос командира. — Ни шагу назад, товарищи! Будем держаться до последнего! Приготовиться!.. Без команды не стрелять!

Немцы приближались. Абдулла уже отчетливо различал их лица. Как завороженный глядел он на одного из них — рослого, здорового, сильного. Тот вышагивал прямо на него, и Абдулле казалось, что дуло его винтовки нацелено прямо ему в лоб.

«Как же так? Почему не стреляем? — мелькнула мысль. — Еще минута, и они ворвутся в наш окоп, и тогда…»

Сзади послышался громкий топот чьих-то ног.

«Неужели наши бегут?» — успел подумать Абдулла. Но, оглянувшись, он увидал человека, бегущего не от них, а к ним. Человек был в кожаной тужурке, с револьвером в вытянутой руке.

— Комиссар! Комиссар с нами! — пронеслось по цепи.

«Какой комиссар? Неужто наш, мусульманский?» — удивленно подумал Абдулла. Но, вглядевшись в бегущего человека, понял, что это комиссар их отряда.

А рослый немец со своей винтовкой, нацеленной прямо на Абдуллу, был уже совсем близко.

«Не иначе, это сам Азраил! Мой ангел смерти! — мелькнула мысль. — Ну, все… Пропал, Абдулла! Настал твой конец!»

Руки его одеревенели, холодный пот застилал глаза. «Стрелять надо! Стрелять! Почему нет команды? Может, командира убило?» — лихорадочно думал он. И тут заговорил пулемет: та-та-та-та-та-та-та-та…

Поняв, что от волнения он не услышал команды, Абдулла усилием воли заставил себя нажать на курок. И в тот же миг он увидел, как рослый солдат, который шел прямо на него, остановился, словно наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, рухнул наземь, как подрубленный.

Весь страх Абдуллы мгновенно прошел. Медленно взял он на мушку другого солдата. Снова спустил курок. И вот уже второй немец, сраженный его выстрелом, покачнулся и упал на землю шагах в тридцати от бруствера их окопа.

А пулемет все продолжал откуда-то сбоку свою лающую, захлебывающуюся речь: та-та-та-та-та-та…

И немцы, прижатые огнем, падали на землю — одни, чтобы потом вскочить и бежать дальше в атаку, а другие, чтобы навсегда остаться в этой заснеженной, мерзлой земле, которую они хотели завоевать.

— Ага, не нравится! — оскалившись, крикнул старый солдат, орудуя у пулемета. — А ну, комиссар! Что же ты? Давай готовь новую ленту!

Немецкий офицер поднялся во весь рост и прокричал жесткие слова команды. Прильнувшие к земле солдаты один за другим стали подниматься, чтобы кинуться в новую, решающую атаку.

— Та-та-та-та!.. — заговорил опять пулемет и вдруг смолк. Воспользовавшись передышкой, немцы кинулись вперед и приблизились вплотную к окопам.

— Пулемет! — отчаянно закричал кто-то.

Абдулла оглянулся и увидел, что старый солдат-пулеметчик уже не орудует около пулеметного щитка, а лежит, раскинув руки, залитый кровью. Комиссар быстро оттащил раненого назад. Абдулла кинулся к нему помогать.

— Ленту! — закричал комиссар. — Ленту давай! Быстро!

— Где? — растерянно спросил Абдулла.

Но комиссар уже лежал за пулеметом и стрелял.

— Где лента? Где? — крикнул Абдулла, сам не зная, к кому обращен его вопрос.

И тут раненый пулеметчик зашевелился.

— Там, — с тихим стоном прошептал он, указывая окровавленной рукой в сторону зарядных ящиков.

Абдулла со всех ног кинулся к ним.

К полудню немцы отступили, так и не сумев выбить красных бойцов с их позиций и понеся большие потери.

К вечеру прибыло подкрепление — отряд революционных матросов из Кронштадта. Матросы были рослые, молодцеватые, все словно на подбор. Они принесли весть, что готовится наступление.

— Завтра атакуем, — подмигнул Абдулле молодой матрос с щеголеватыми белокурыми усиками колечком. — Пойдем в рукопашную. Знай наших, пехота! Ну да не нам учить вас штыком орудовать. Так, что ли?

— Да что ты, нет, — смущенно ответил Абдулла. — Я нынче первый раз пороху понюхал. А про рукопашную так даже и помыслить боюсь.

— Ишь ты, — удивился матрос. — Новичок, стало быть? А я-то думал — старослужащий, всю войну отгрохал. Как же так, брат? Такая мировая заваруха обошла тебя стороной?

— В царскую не брали.

— А теперь вот, значит, привелось все же с неприятелем встретиться. Доброволец, что ли?

— Доброволец.

— Ну ничего. Сегодня вот не сробел, так авось и завтра не сробеешь. Дашь им прикурить. Вон ты какой здоровый!

— Страшно в рукопашную идти. Это ведь штыком надо. В живого человека. Даже подумать про такое нельзя…

— Ох, уморил! — захохотал матрос. — Вот это сказанул! Штыком, говоришь? В живого? Ну, не хочешь штыком, дай ему кулаком! Эвон у тебя кулачище-то какой… Дашь раз — он сразу и с копыт долой…

Но, отсмеявшись, матрос вдруг погрустнел и неожиданно сказал:

— Нравишься ты мне, пехота! Мы тут все фигуряем друг перед другом, а ты честно сказал. Страшно, брат! Конечно, страшно штыком в живого-то! Ну да что поделаешь? Только штыком и приходится. Кулаком тут не совладать… Ладно, старина! Не робей! Держись за меня, авось не пропадем…

Утром пошли в атаку.

Абдулла старался ни на шаг не отставать от своего матроса.

Противник сопротивлялся отчаянно. Впрочем, сперва Абдулла никаких немцев не видел. Трещал пулемет, раздавались отдельные винтовочные выстрелы. Ухали орудия. С воем и грохотом падали снаряды, взрывая землю леред цепями атакующих красных бойцов.

— Ур-ра-а-а-а! — исступленно кричал молодой матрос, несясь с винтовкой наперевес вперед в своей лихо заломленной бескозырке.

— Ур-ра-а! — хрипел, задыхаясь, Абдулла, стараясь не упускать его из виду. О том, чтобы бежать с ним рядом, нога в ногу, нечего было и мечтать: где ему, старому, поспеть за таким молодцом…

Вдруг впереди, где мелькала знакомая бескозырка, грохнуло. Абдулла инстинктивно отшатнулся в сторону, упал. И сразу вскочил, ища глазами своего матроса.

Но… матроса не было. Только бескозырка, несомая ветром, одиноко катилась вниз, под гору.

Абдулла остановился, озираясь вокруг, пытаясь понять, где же его друг матрос. Убит? Или, может быть, ранен?

Но мимо бежали с винтовками наперевес другие бойцы и, увлекаемый этим мощным движением, Абдулла ринулся вслед за ними. Ярость и боль захлестнули его. Он уже ни о чем не думал, ничего не чувствовал. Ноги сами несли его все вперед и вперед, изо рта его, раздираемого криком, неслось хриплое, прерывистое, мощное «Ур-ра-а-а-а!».

Впереди мелькнуло алое полотнище.

«Знамя!» — сверкнуло в мозгу. Знамя впереди. Значит, надо туда. И он бежал дальше, стараясь не упускать из виду знамя, как минуту назад он старался не потерять из виду бескозырку своего друга матроса.

Но что это? Знамя вдруг покачнулось, упало.

Раздался отчаяпный крик:

— Знаменосца убило!

На секунду в поле зрения Абдуллы попал щупленький паренек-знаменосец. Он лежал на земле, обливаясь кровью, и изо всех сил пытался поднять слабеющими руками древко.

— Знамя вперед! — раздался откуда-то слева звонкий голос командира.

Абдулла подбежал к раненому, выхватил из его рук упавшее знамя, подхватил его, поднял, стараясь, чтобы полотнище развевалось как можно выше, и побежал вперед.

— Ура-а-а! — прокатилось по цепи атакующих красных бойцов.