— Нет, — сказал Сабан.

— Храм должен воссоединить Слаола и Лаханну, — безжалостно сказала она, — и богам нужно показать, как это должно быть. Лаханна должна научиться своим обязанностям.

Сабан поднял взгляд и увидел, что Камабан прекратил погоню и встал рядом кучей даров возле алтаря. Орэнна смотрела на него, временами делая прыжки по сторонам и робко приближаясь, а потом опять пугливо отбегала в сторону. Тем не менее, неуверенные шаги постоянно приближали её к огромному быку.

Это мечта, понимал Сабан, но в нём кипел гнев. «Если он убьёт Камабана сейчас, — подумал он, — мечта погибнет, так как только Камабан горел желанием построить храм. А храм должен воссоединить Слаола и Лаханну. Он прекратит зиму, изгонит все земные проблемы».

— Дирэввин велела тебе привести меня сюда? — спросил он Килду. — Чтобы я убил своего брата?

— Нет, — она, казалось, удивилась его вопросу. — Я привела тебя сюда, чтобы ты увидел мечту своего брата.

— И мечту моей жены тоже, — с горечью сказал он.

— Она твоя жена? — презрительно спросила Килда. — Мне говорили, что она обрезала свои волосы как вдова.

Сабан снова посмотрел на храм. Орэнна уже была рядом с Камабаном, и всё ещё казалось, что она не хочет подходить к нему. Она сделала несколько быстрых шагов назад и танцуя плавно и грациозно, двинулась в сторону. Потом медленно опустилась на колени, и тёмный силуэт быка бросился вперёд. Сабан закрыл глаза, понимая, что Орэнна покоряется его брату так же, как Лаханна должна покориться Слаолу, когда храм будет закончен. Когда он снова открыл глаза, он увидел плащ с перьями, отброшенный в сторону и обнажённую спину Орэнны — стройную и белую в свете костра. Сабан зарычал, но Килда крепко охватила его рукой.

— Они играют в богов, — сказала она.

— Если я убью их, — сказал Сабан, — храма не будет. Не этого ли хочет Дирэввин?

Килда покачала головой.

— Дирэввин верит, что боги воспользуются храмом так, как захотят, а не так, как хочет твой брат. А чего хочет Дирэввин от тебя — это жизнь её дочери. Вот почему она отдала Ханну тебе. А если ты убьёшь их, не будут ли мстить? Останешься ли ты в живых? Останутся ли в живых твои дети? Останется ли в живых Ханна? Люди думают, что эти двое — боги, — она кивнула в сторону храма, но всё, что Сабан мог теперь видеть, была огромная сгорбленная фигура в плаще быка, и под ним, он знал, соединялись его жена и его брат. Он закрыл глаза и задрожал, а Килда обняла его руками и крепко сжала. — Дирэввин говорила с Лаханной, — зашептала она, — и твоя задача сейчас вырастить Ханну.

Она перекатилась на него, прижав к земле своим телом, и когда он открыл глаза, он увидел, что она улыбается, и увидел, что она красива.

— У меня нет жены.

Она поцеловала его.

— Ты выполняешь работу Лаханны, — тихо сказала она, — вот почему Дирэввин прислала меня.

Наутро в храме остался только пепел, но урожай был убран, и работа над длинными камнями, наконец, возобновилась.

Салазки под самым длинным камнем были сделаны, уклон закончен, кожаные верёвки лежали на траве, и теперь самое многочисленное стадо волов, которое Сабан когда-либо видел, собралось на склоне холма. У него была сотня животных. Ни он, ни один из погонщиков никогда не управлялись с таким многочисленным стадом, и сначала, когда они попытались привязать животных к камню, волы перепутались между собой. Понадобилось три дня, чтобы научиться, как направить верёвки к брёвнам, от которых дополнительные верёвки вели к запряжённым волам.

Камабан ушёл из Каталло так же тайно, как и пришёл, оставив Сабана в смешении гнева и радости. Гнева — потому что Орэнна была его женой, а радости — из-за того, что Килда стала его возлюбленной. А Килда не разговаривала с богами, не поучала Сабана, как тому себя вести, а просто любила его с горячей искренностью, наградившей Сабана за годы одиночества. Тем не менее радость не смогла победить гнев Сабана. Он опять овладел им, когда Сабан увидел Орэнну, поднимающуюся на холм, чтобы посмотреть, как длинный камень будут вытаскивать с его места. Она была одета в свой плащ с перьями соек, переливающийся белым и голубым, и вела за руку Лэллик. Сабан отвернулся от неё, не поприветствовав. Леир стоял рядом с ним со стрекалом в руке и смотрел на Килду и Ханну, которые обе несли в руках узлы.

— Ты собираешься обратно в Рэтэррин? — спросил Леир своего отца.

— Я пойду вместе с камнями, — сказал Сабан, — и не знаю, сколько времени это займёт, но я возвращаюсь в Рэтэррин. — Он приложил ладони ко рту. — Ведите их вперёд! — закричал он погонщикам, и двадцать мужчин и мальчиков начали подгонять животных, которые неуклюже двинулись вперёд, пока постромки туго не натянулись.

— Я не хочу быть жрецом, — выпалил Леир. — Я хочу стать мужчиной.

Несколько мгновений ушло на то, чтобы Сабан осознал, что сказал мальчик. Он был полностью сосредоточен на кожаных верёвках, наблюдая, как они натягиваются всё сильнее, и размышляя, достаточной ли они толщины.

— Ты не хочешь быть жрецом? — спросил он.

— Я хочу быть воином.

Сабан приложил ладони ко рту.

— Пора! — закричал он. — Вперёд!

Палки вонзались, с волов текла кровь, животные били копытами землю, отыскивая себе точку опоры, и постромки начали подрагивать от натяжения.

— Вперёд! — кричал Сабан, — вперёд!

Головы волов опустились, и салазки внезапно сделали резкий нырок. Сабан испугался, что верёвки разорвутся, но камень начал двигаться. Он двигался! Огромный валун вырывался из хватки земли, а наблюдающие люди радостно закричали.

— Я не хочу быть жрецом, — повторил Леир жалобным тихим голосом.

— Ты хочешь стать воином, — сказал Сабан. Салазки поднимались по уклону, оставляя запах раздробленного мела позади своих широких полозьев.

— А моя мать говорит, что я не могу пройти испытания, потому что мне это не нужно, — Леир поднял глаза на своего отца. — Она говорит, что я буду жрецом. Лаханна приказала это.

— Каждый мальчик должен пройти испытания, — сказал Сабан. Салазки дошли до дёрна и теперь медленно двигались по траве и навозу волов.

Сабан пошёл за салазками, а Леир побежал следом со слезами на глазах.

— Я хочу пройти испытания! — плакал он.

— Тогда пойдём в Рэтэррин, — сказал Сабан, — и там ты их пройдёшь.

Леир уставился на своего отца.

— Можно? — недоверчиво спросил он.

— Ты действительно этого хочешь?

— Да!

— Тогда пойдём, — сказал Сабан, поднял своего обрадованного сына и посадил верхом на камень.

Сабан повёл громоздкие салазки на север вокруг храма Каталло, потому что стадо волов было слишком большим, чтобы пройти через проходы вала святилища. Орэнна шагала следом сопровождаемая толпой, и когда камень миновал храм, она крикнула Леиру спрыгнуть с камня и пойти с ней домой. Леир посмотрел на неё, но упрямо остался на месте.

— Леир! — резко позвала Орэнна.

— Леир уходит со мной, — сказал ей Сабан. — Он идёт в Рэтэррин. Он будет жить со мной там.

Орэнна сначала удивилась, потом удивление перешло в гнев.

— Он будет жить с тобой? — её голос был опасным.

— И он будет учиться, а я научу его тому, чему сам обучался ребёнком, — сказал Сабан. — Он научится пользоваться топором, теслом и шилом. Он научится, как сделать лук, как убить оленя, и как владеть копьём. Он станет мужчиной.

Волы мычали, в воздухе пахло их навозом и кровью. Камень двигался медленнее человеческого шага, но он двигался.

— Леир! — кричала Орэнна. — Иди сюда!

— Оставайся на месте, — крикнул Сабан сыну и заторопился вслед за салазками.

— Он будет жрецом, — кричала Орэнна. Она бежала следом за Сабаном, перья соек развевались на её плаще.

— Сначала он станет мужчиной, — сказал Сабан, — и если, после того как он станет мужчиной, он захочет быть жрецом, пусть будет им. Но мой сын станет мужчиной до того, как он станет жрецом, если вообще он им станет.

— Он не может идти с тобой! — визжала Орэнна. Сабан никогда прежде не видел её такой разъярённой, он и не предполагал, что внутри неё могут бушевать такие жаркие страсти, но сейчас она пронзительно кричала на него, её волосы растрепались, а лицо перекосило.