Безуспешно пытаясь меня успокоить, он вскочил и стал трясти меня за плечи, уговаривая:

— Будь же мужчиной. Знай я, что ты так себя поведешь, не было бы между нами этого разговора. Что за ребячество? Ты же гость в моем доме!

— Хотите, чтоб я ушел?

— Нет, но будь мужчиной и выслушай меня до конца. Принести тебе воды?

— Нет, спасибо.

— Я сожалею, что наговорил тебе столько неприятных вещей. Но, поверь, я не знал, что ты не слышал об этом.

— И я был счастлив, пока не слышал.

Он снова сел напротив меня, сцепил пальцы и принялся молча меня разглядывать. Я сказал:

— Прошу прощения за свои слова.

Махнув рукой, он отозвался:

— Я уважаю твои чувства.

Вставая с места, я проговорил:

— Спасибо. А теперь позвольте мне уйти.

Он снова вскочил, положил руки мне на плечи, усадил меня и сказал:

— Нет, разговор наш еще не кончен.

— Если я вас правильно понял, вы считаете меня человеком с дурной репутацией и не хотите, чтобы я стал мужем вашей дочери. А я не могу опровергнуть ваши грязные сплетни потому, что у меня нет доказательств.

— Я не говорил, что у тебя дурная репутация. Скажем так: ты жертва слухов.

— Разве это не одно и то же?

— Далее, я не говорил, будто не хочу, чтобы ты стал мужем моей дочери.

— Тогда к чему же все это?

— Я хочу, чтобы ты меня понял. Для меня интересы Лейлы превыше всего.

— Почему вы не говорите со мной прямо?

— Хочешь откровенности? Изволь. Ты знаешь, что для банковского служащего в той должности, какую ты занимаешь, репутация — самое главное.

— Как, опять намеки?

— Нет, но все же…

— Это просто невыносимо. Я больше не потерплю намеков. Говорите начистоту. Мне уже все равно.

— Сделай милость…

— При чем тут моя работа? На работе у меня репутация без единого пятнышка. А если вы про обвинение в растрате, так меня оправдали. Прокурор по гражданским делам признал мою невиновность и прекратил дело. Мне просто вынесли предупреждение.

— Клянусь, речь шла совсем о другом, а про это я даже не знал.

— Нет уж, хватит. Такие штучки со мной не пройдут. Если вы на что-то намекаете, то знайте: это была злонамеренная интрига. Они воспользовались моей доверчивостью и подсунули мне бумаги, в которых я не разобрался. Прокурор все выяснил. Если б я совершил растрату, то сидел бы уже в тюрьме. Слышите? Это яснее ясного. Но прокурор сделал мне предупреждение, что моя доверчивость граничит с безответственным отношением к служебному долгу. Слышите?

— Да, да. Слышу.

— Я не вор.

— Но я же не обвинял тебя в этом. Ты что, плачешь?

— И не думал. Это пот… пот, можете сами убедиться.

— Почему ты возражаешь против того, чтобы я открыл жалюзи?

Он встал с места. Я видел его, словно в тумане. А на картине различал только красные и желтые пятна. Я пробормотал:

— Я не возражал, я сказал только, что мне безразлично, откроете вы их или нет. Я хочу лишь знать, что вам угодно?

Он вынул из брючного кармана платок и подал его мне. Рука его дрожала. Я сказал:

— Спасибо. У меня свой есть.

Я начал старательно вытирать пот с лица, а когда кончил, обнаружил, что остался один. Его не было в комнате. Но картина с гондольерами висела на месте. Потом он появился снова, неся мне стакан воды. Я выпил глоток. Когда он вновь уселся напротив меня, я увидел мелкие капельки пота на его белом морщинистом лбу. Лицо его было бледным. Некоторое время мы молчали. Потом я сказал, сам удивляясь своему тонкому, писклявому голосу:

— Это, наверное, венецианская гондола.

— Как? Как ты сказал?

Я повторил, указывая на картину:

— На этой картине… вероятно, там изображена венецианская гондола. Я хотел сказать, что на гондолах плавают по Венеции, по городу, а здесь нарисована сельская местность. Это ошибка.

Он, не вставая с места, повернулся всем телом и стал разглядывать картину, висевшую позади него, словно видел ее впервые. Потом снова обернулся ко мне и сказал:

— Да, ты прав. По-видимому, ты хорошо разбираешься в искусстве?

— Нет, просто мы проходили это по истории еще в школе.

— Я тоже это учил, а вот не заметил ошибки.

Потом он неожиданно выпалил:

— Послушай, а Лейла тебя любит!

— Да ведь я… я же пришел свататься.

— Но поставь себя на мое место. Будь ты ее отцом, дал бы ты согласие?

— Вы могли бы сказать это с самого начала. Прошу прощения. Я никогда больше не побеспокою ни вас, ни Лейлу. Скажу ей, что вы не согласны.

Наклонившись ко мне, он прошептал скороговоркой:

— Нет, нет, нет, именно этого-то я и не хочу, этого говорить не надо.

— Чего же вы тогда хотите?

— Давай объяснимся откровенно, как ты сам предлагал… О тебе ходят всякие слухи. И ты заинтересован в том, чтобы это осталось в тайне.

— Верно.

— Если слухи дойдут до твоего начальства или хотя бы до твоих друзей, это может тебе повредить. А если Лейла узнает, на нее это может произвести дурное впечатление. Она, чего доброго, поверит слухам.

— Как же быть?

— Я лично никому не скажу. Даю слово. Но прошу мне помочь.

— Помочь? В чем? Рад душой…

— Не смейся, пожалуйста. Я действительно нуждаюсь в твоей помощи. Если ты скажешь Лейле, что я не согласен, она еще сильнее тебя полюбит. Уж я-то ее знаю. Она возненавидит меня, и я буду вынужден открыть ей все.

— Понятно. Значит, я должен ей сказать, что сам передумал.

— Нет, опять не то. Скажи ей, что я согласен. Что я дал тебе срок, просил поразмыслить неделю-другую.

— Зачем это?

— Ну мало ли. Тебе виднее. Ведь в банке есть и другие девушки (тут он засмеялся и прикрыл рот рукой). Насколько мне известно, ты знаешь обхождение с девушками.

— Вы хотите, чтоб я…

Он замахал рукой.

— Ты прекрасно понимаешь, чего я хочу. У тебя есть тысячи способов убедить Лейлу, что ты раздумал жениться. Но оставим это. Ты знаешь устаза Абд аль-Фаттаха, начальника отдела в банке?

— Да, но при чем тут он?

— Ни при чем. Просто он мой старый друг. Между нами говоря, это он устроил Лейлу в банк. Такой обязательный и добрый человек. Я слышал от него, что вскоре откроется филиал банка в Гелиополисе. Туда нужен заведующий. У тебя какая должность? Сколько лет ты служишь в банке?

— Виноват, одну минуточку. Вы хотите меня подкупить? Хотите, чтобы я отказался от Лейлы ради повышения по службе?

Лицо его вновь словно окаменело.

— Я и не собирался тебя подкупать. Чем можешь ты мне повредить? Я предлагаю тебе услугу за услугу. В моих интересах, чтобы ты не работал вместе с Лейлой. В твоих интересах — перейти в новый филиал.

— Почему же?

— Только что ты сам сказал, что твой послужной список не безупречен. Это даст тебе возможность вновь приобрести доверие.

— Напрасно вы хотите…

— Ничего я не хочу. Это ты хочешь нарушить свое обещание. Ты опаснее, чем я думал.

— Какое обещание? Извините, но я не поддамся на ваши угрозы. Я люблю Лейлу, и она меня любит. Я скажу ей все, и она меня поймет. Слышите? Так я и сделаю.

Он закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Мелкие капли пота усеивали его лоб, изрезанный густой сеткой морщин. Он слабо усмехнулся и покачал головой.

— Да, да. Знаю я эту смелость. Я перевидел в жизни многих, кто отвергал голос разума. А теперь всем им грош цена. Поверь мне, это не смелость. Смелость состоит в том, чтобы заранее предвидеть все последствия и быть готовым их отразить.

— Я предвижу последствия и готов их отразить.

— Нет, не предвидишь.

— Я знаю, вы можете очернить меня в глазах начальства. Возможно, вы добьетесь даже моего перевода в другой город. Посеете в душе Лейлы сомнения насчет меня. Но нет, это невозможно.

— Что невозможно?

— Вы не сделаете этого.

— Почему?

— Действуйте, как вам будет угодно. Добивайтесь моего перевода. Но при чем тут мои родственники?

— Да ведь ты хочешь погубить будущее моей дочери. Она моя дочь. Поразмысли об этом хорошенько. Ты думаешь, у меня недостанет решимости? Взгляни мне в лицо. Кстати, знаешь ли ты, что твой дядя пытался покончить с собой?