Но вдруг я заметил между четырьмя массивными ножками трона, которые оканчивались блестящими на солнце золотыми копытцами, пятую, тонкую и невзрачную, никак не вязавшуюся с пышностью и великолепием всего сооружения. Но нет, это была не ножка трона. Это был человек — худой, изможденный, обливавшийся потом.

Поверьте! Клянусь богом, это правда! Я не лгу, не сочиняю, а лишь пересказываю то, что видел собственными глазами…

Я не мог понять, как этот тщедушный, замученный человек, нес трон, весивший уж никак не меньше тонны. Над этим стоило поразмыслить. Может, здесь крылся какой-то обман? Но нет, приглядевшись, я убедился, что никакого обмана нет. Действительно, этот человек один, без посторонней помощи ухитрялся нести трон. Но самое непонятное и ужасное заключалось в том, что это не вызывало удивления у прохожих. Ни один из них не остановился и не проявил ни малейшего интереса к тому, что происходило у всех на глазах. В оцепенении я смотрел на прохожих и ждал: хоть бы кто бровью повел, хоть бы причмокнул от удивления. Ничего подобного! Мне стало не по себе… Когда же я очнулся от размышлений, то увидел, что человек с троном над головой находится уже в нескольких шагах от меня. Я отчетливо видел доброе, изрезанное множеством морщин лицо, но не смог определить возраст носильщика. Он был почти гол, лишь на его тощих бедрах болталось нечто вроде набедренной повязки из полотна. Весь его облик был настолько необычным, что казалось, он сошел со страниц книги по древней истории или его извлекли на свет из тьмы веков во время археологических раскопок.

Вдруг он обратился ко мне, причем в его словах и даже в звуках его голоса сквозила униженность маленького, жалкого человека:

— Да благословит Аллах твоих родителей, сынок! Скажи, будь добр, не видел ли ты здесь моего господина Птаха Ра?

Что это? Иероглифическая надпись, прочитанная вслух по-арабски, или, наоборот, арабская речь, переведенная на язык иероглифов? Неужели человек этот — прямой потомок древних египтян?

— Уж не хочешь ли ты сказать, что ты древний египтянин?

— Разве есть древние и нынешние? Я просто египтянин…

— А что это за трон?

— Я ищу моего господина Птаха Ра. Это он приказал мне доставить трон. Я уже совсем обессилел, но никак не могу найти моего господина.

— И давно ты его носишь?

— Очень давно! Я уж и счет времени потерял…

— Может быть, год?

— Что такое год, сынок?! Скажи лучше, год и несколько тысяч…

— Тысяч чего?

— … Лет…

— Может, скажешь, со времен фараонов и пирамид?

— Что ты! Намного раньше! Со времен Нила!

— Как это — со времен Нила?

— С той поры, когда Нил назвали Нилом и перенесли столицу с гор на его берег. Тогда-то Птах Ра и сказал мне: «Эй, носильщик, возьми этот трон и отнеси его!» Я и понес… И искал господина моего повсюду, но до сих пор не могу отыскать.

У меня больше не было ни сил, ни желания удивляться. Ведь если человек смог поднять эту огромную тяжелую ношу, то, наверное, он мог нести ее и многие тысячи лет. Чему же тут удивляться и против чего возражать? Меня мучил лишь один вопрос:

— Ну а если ты не найдешь своего господина, так и будешь носить этот трон?

— А что делать? Ведь я носильщик и выполняю волю господина. Мне приказано, и я не смею ослушаться.

Ну что тут скажешь? Что ответишь? Тогда я решил его разозлить:

— А ты брось этот трон. Ты же устал, измучился. Разбей его или сожги. Ведь этот трон сделан для того, чтобы служить людям, а не для того, чтобы люди служили ему.

— Что ты? Как я его брошу? Я должен донести. Ведь это мой хлеб!

— Но ты падаешь от усталости, и поясница у тебя вот-вот переломится! Давно надо было скинуть с себя ношу. Брось этот трон!

— Ты не носильщик и потому не понимаешь, а я головой за трон отвечаю и должен выполнить приказ господина.

— И до каких пор ты намерен его таскать?

— Пока не получу приказа от Птаха Ра.

— Но он наверняка уже давно умер!

— Тогда от его преемника или наследника, которому он передал свой приказ.

— Ладно. Тогда я приказываю тебе — сними с плеч этот трон!

— Слушаю и повинуюсь. Только скажи: ты родственник господину Птаху Ра?

— К сожалению, нет.

— Тогда, может быть, он передал тебе свой приказ?

— Нет.

— В таком случае, извини, мне надо идти…

Человек повернулся и зашагал дальше. Меня душили гнев и злость. Я крикнул, велел ему остановиться: я заметил, что к сиденью трона было прикреплено что-то вроде таблички или надписи. Оказалось, это кусок газельей кожи, на которой виднелась старинная полустертая надпись. Я с трудом разобрал ее:

«Носильщик трона, ты много потрудился на своем веку. И вот пришло время, чтобы этот великолепный и не имеющий себе равных по красоте трон послужил тебе. Отныне он твой. Возьми его, отнеси в свой дом и поставь в самый почетный угол. Ты можешь сидеть на нем и отдыхать, сколько захочешь. А после твоей смерти он достанется твоим детям».

Так вот каким был приказ господина Птаха Ра, уважаемый носильщик! Справедливый приказ. И отдан он был в тот самый момент, когда господин твой вручил тебе трон. Приказ был скреплен подписью и заключен в картуш. Задыхаясь от радостного волнения, я сообщил об этом носильщику. Ведь с того мгновения, как я его увидел и узнал его историю, я сам чувствовал себя носильщиком, пронесшим через тысячелетия тяжелый трон, я даже ощущал боль в пояснице. Теперь я испытал радость долгожданного освобождения.

Человек слушал меня, склонив голову, и ни один мускул не дрогнул в его лице — он терпеливо ждал, когда я окончу говорить. А я-то думал, что он будет вне себя от радости! Ничего подобного.

— Приказ над твоей головой, вот он! И написан давным-давно!

— Так ведь я не умею читать.

— Но я же тебе прочел!

— Я поверю только тому человеку, у которого есть с собой приказ. У тебя есть приказ?

И когда я не ответил, сердито проворчал, поворачиваясь ко мне спиной:

— Вот люди… только задерживают… а ноша такая тяжелая, за день в один конец города едва успеваешь донести…

Я стоял, наблюдая за ним. Трон снова поплыл над головами прохожих, медленно, важно, — казалось, он двигался сам собой. Человек же снова превратился в его тонкую пятую ногу — ногу, которая, однако, была способна нести эту махину.

Я стоял, наблюдая, как носильщик удалялся, тяжело дыша и обливаясь потом. Стоял в растерянности, не зная, что делать. Догнать его и убить, чтобы дать выход распиравшему меня гневу? Или силой сорвать с его плеч этот трон и принудить его к отдыху? Злиться на него или жалеть его?

Или обратить свой гнев на самого себя за то, что у меня нет приказа?

— Папа…

— Ну что?

— Мы с моей подружкой Надией всегда вместе.

— Это хорошо, детка.

— И в классе, и на переменках, и в столовой.

— Прекрасно. Она такая милая, воспитанная девочка.

— Но на урок закона божия я иду в один класс, а она в другой.

Отец взглянул на жену, вышивавшую скатерть, и увидел, что она улыбается. Тогда он сказал, тоже с улыбкой:

— Это ведь только на время урока закона божия.

— А почему так, папа?

— Потому что у тебя одна вера, а у нее — другая.

— Как это?

— Ты мусульманка, а она христианка.

— Почему, папа?

— Ты еще маленькая, поймешь, когда вырастешь.

— Я уже большая.

— Нет, детка, ты еще маленькая.

— А почему я мусульманка?

Да, тут нужно проявить терпение и осторожность, чтобы не подорвать сразу же современные методы воспитания.

— У тебя папа мусульманин, мама мусульманка, поэтому и ты мусульманка тоже.

— А Надия?

— У нее папа христианин и мама христианка. Поэтому и она христианка.

— Это потому, что ее папа носит очки?

— Нет, очки тут ни при чем. Просто ее дедушка тоже был христианин.