Малинган оставил их наедине. Казанова не отводил от девушки глаз, купая ее в их карем блеске.

— Я слышала, — заметила Шарпийон, — что вы тот самый джентльмен, поместивший объявление в окне.

— Да, и я этого не стыжусь.

— Говорят, что шутка вам дорого обошлась.

— Они ошибаются.

— Но теперь комнаты освободились? Я хотела бы их занять.

— А ваша матушка одобрит такой поступок?

— Нет, мсье, не одобрит. Но я желала бы проучить автора объявления.

— Он не совершил ничего предосудительного.

— Он оскорбил всех женщин, мсье. Он посмеялся над нами.

— Мадемуазель, уверяю вас, я неповинен в подобном намерении. И вы должны помнить, что здесь я иностранец. Чужой. Меня это устраивает, и я хотел бы оставаться в таком положении как можно дольше. Но ответьте мне, как вы накажете… незадачливого автора?

— Я заставлю его в меня влюбиться, а затем вволю поиздеваюсь над ним.

— Ваш план чудовищен, мадемуазель! И вы столь уверены в своих чарах?

— Вам известна поговорка, мсье: «Некоторые собаки любят, когда их бьют».

— Да, я ее слышал, однако не из столь юных и прелестных уст. Ради чести мужского пола я желал бы доказать, что вы заблуждаетесь.

— И что ж это за честь?

— А какова ваша честь, мадемуазель?

— А вы проверьте, — засмеялась она, — если знаете, где искать.

Они оба натянуто улыбнулись, как незнакомцы, готовые открыть друг другу сердца, или бывшие друзья, ждущие каких-то неприятностей. Казанова достал из петлицы камзола кроваво-красную розу, которую срезал утром в своем саду.

— Красота, — произнес он, аккуратно удалив шипы, — это естественный комплимент красоте. Прошу вас…

Она взяла цветок и повертела его в своей обтянутой перчаткой руке.

— Мсье, — призналась она, — у меня такое чувство, будто я знакома с вами всю свою жизнь.

«Аугспургер!»

Он произнес эту фамилию вслух по пути к дому и хихикнул, так что торговец улитками и мальчишка, помощник пекаря, болтавшие на углу Шир-лейн, повернулись, взглянули на него и нахмурились. Что это значит? Разве он только что не встретился с дерзкой молодой женщиной, красавицей с диковатыми манерами? И они не разговаривали почти как любовники? И разве мать этой девушки не задолжала ему шесть тысяч франков?

Вернувшись к себе, он сразу проверил все бумаги, хранившиеся в объемистом атташе-кейсе из зеленой кожи, и после нескольких минут поисков нашел скатанные в трубочки счета и расписки. Эти свитки документов пугали своей мертвой, юридической латынью. И были скреплены печатями, твердыми, как подошвы мужских башмаков. Он одолжил им деньги четыре года назад в Париже. Речь шла о каких-то драгоценностях, и в сделке кроме них участвовал этот женевский мошенник Боломе. Казанове нужно было только подтвердить в суде подлинность счетов и расписок, чтобы засадить всю семью за решетку!

Он знал, что Аугспургеры всегда жили как на биваке, с нераспакованными вещами, и могли скрыться в любую минуту. Поэтому шевалье не стал откладывать визит и направился к ним на следующий день, не желая обнаружить пустой особняк или встретить в нем ни в чем не повинных людей. Дом их находился неподалеку от Пэлл-Мэлл, но Казанова дважды заблудился в путанице улиц и переулков вокруг Сохо-сквер и плутал до тех пор, пока вдруг не понял, что вышел на площадь с противоположной стороны. Добравшись до особняка в пять часов пополудни, он обратил внимание, что короткую узкую улицу покрывали полосы тени, хотя солнце светило еще очень ярко.

Он поднялся в гостиную и поцеловал воздух над рукой мадам Аугспургер.

— Мир так тесен, мсье… шевалье.

— Да, мадам, он не больше мраморной плиты.

Они сели и заговорили по-французски. На огне кипел чайник. Кроме них в гостиной присутствовали две тетки Шарпийон. Издали эти худые женщины с длинными костлявыми руками напоминали двух стражей у врат смерти на египетской погребальной фреске. Одна из них сняла висевший на шее ключ и открыла ящичек для чайной заварки. Их молоденькая придурковатая на вид служанка накрыла на стол и подала сахар. За окном сгустились сумерки, надвигался вечер. По комнате летала оса. Чует сахар, сказала мать. Нравится ли мсье жить в Лондоне? Не слишком ли здесь много дыма? Надолго ли мсье решил остаться? Ну, хотя бы приблизительно? Тогда, мы надеемся, что он привыкнет к Англии и не будет считать себя чужаком.

Казанова потрепал рукава парадного кремового камзола с вышитыми серебром виноградными листьями. Он выдернул нитку и продолжил беседу, отвечая то теткам, то матери, а потом учтиво обратился к бабушке, которую привела в гостиную служанка и усадила в кресло. Ноги старой дамы на несколько дюймов не доставали до ковра. Он отдал должное экономному ведению хозяйства в доме. Женщины хорошо справлялись со своими обязанностями — тетка номер один аккуратно насыпала заварку в чайник, а тетка номер два следила, сколько угля бросила в огонь служанка. Вещи показались ему изящными, хотя отнюдь не новыми, и походили на своих хозяек. Немолодые дамы выглядели так, словно привыкли голодать неделями, лишь бы их юная нимфа могла ни о чем не заботиться и наслаждаться остатками былой роскоши.

Подали карты. Стали играть в вист. Казанова сидел спиной к двери и легко, изящно проигрывал. На самом деле он приготовился к тяжелому проигрышу, и хотя ставки, разумеется, назначались пустяковые, разница была невелика. Главное, что он сидел напротив Шарпийон и следил за тем, как вздымаются волны ее высокой нежной груди, а пламя свечей ловит блеск ее глаз. Когда они дошли до последнего роббера и разделили пенни с шиллингами между выигравшими, он насторожился, заметив торопливые взгляды женщин. Шевалье повернулся и увидел трех вооруженных мужчин, переминавшихся с ноги на ногу на пороге гостиной. Он сразу узнал одного из них. Это был профессиональный игрок Анж Гудар. Иногда его именовали «китайским шпионом» — под этим псевдонимом он писал в газеты репортажи о светских скандалах. Двое других были больше похожи на борцов или платных осведомителей. Они представились, назвавшись Ростеном и Кауманом.

Казанова медленно поднялся и поклонился. Давно ли они здесь очутились и долго ли забавлялись подслушанным разговором? Несомненно, их пригласила мать Шарпийон, как только узнала, что старый кредитор попался в их ловушку. Он снова сел, чихнул и притворился равнодушным, хотя ощутил, как его лицо зарделось от гнева. Выходит, эти червяки на наживке, эти угри, жрущие потроха, решили его запутать? Да как они посмели! Он разозлился и на себя, на время утратившего бдительность. Неужели все приключения его ничему не научили? Неужели он не понял, что за люди эти Аугспургеры, несмотря на имевшиеся у него неопровержимые доказательства? Шевалье отпил глоток холодного чая, съел кусок драгоценного сахара, залпом допил чай и перетасовал карты.

— Партию в пике? Возможно, ваши друзья захотят к нам присоединиться?

Только у Шарпийон хватило ума и такта изобразить растерянность.

Он не стал спешить домой и в раздумье прогулялся по улицам мимо освещенных фонарями лавок и таверн. Визит вывел Казанову из равновесия. Он почувствовал, что его, казалось бы, неуязвимого хозяина положения, со всеми козырями на руках, открыто и нагло провели… Это было… нечто невероятное. Почему он пошел один и не взял с собой Мартинелли или Жарбу?

Шевалье остановился и дал проехать траурному кортежу. Ему бросился в глаза гроб, обтянутый белой тканью с плюмажем, и он понял, что хоронят девственницу. За гробом шла женщина, внезапно посмотревшая на него с такой яростью, что Казанова оторопел. Сейчас она накинется на меня с грязной руганью, подумал он, но тут же увидел, что она глядит на всех прохожих не менее беспощадно и сурово. Наверное, ее рассудок не выдержал потрясения и помутился от горя. Ему захотелось ее утешить, но процессия свернула в переулок и скрылась, оставив за собой незримый шлейф тревоги и облегчения. Это медленное шествие стало последним подарком умершей.