Только за столом, когда сели ужинать, мама опять начала говорить о собрании. Тут уж она подробно передавала своё впечатление и о школе и о классной руководительнице — Таисия Николаевна ей понравилась — и спрашивала у Стасика, кто такие Гена Кузеванов и Аня Смирнова («Очень хорошо отзывалась о них учительница»), и выражала сожаление, что в классе есть двойки, например у Галкина, — про него учительница тоже говорила. Так мама рассказывала обо всех ребятах, про кого запомнила. Стасик ждал, что она вот-вот упомянет снова о нём. А она закончила со смехом:

— Торжественно объявляю, что постановило собрание избрать в родительский комитет трех человек: папу Юдина, дедушку Смирновой и маму… — Она замолчала, лукаво поглядывая.

— Тебя? — одновременно спросили Стасик и папа.

— А что удивляетесь? Буду классным активом. Вот ты не хотел, чтобы я поступила ка работу в клуб, — обратилась она к папе, — так я рада, что хоть общественная работа появилась, всё-таки не дома целыми днями сидеть.

— Что с тобой поделаешь, — миролюбиво усмехнулся папа. — Активничай!

— Мама активистка, и сын активист! — провозгласил Стасик, напоминая о себе.

— Вот, вот, — подтвердил папа и действительно заговорил о Стасике: — Значит, хвалят сына?

Должно быть, ему тоже хотелось ещё раз услышать, как с похвалой отзываются о сыне. Стасик решил, что теперь уж мама во всех деталях с гордостью распишет, как о нём говорилось на собрании, но она ответила коротко:

— Хвалили.

И замолчала, словно нарочно не желая распространяться на эту тему. Зато папа сказал:

— Молодец! Всегда старайся, чтоб о тебе говорили только хорошее.

Мама серьезно поправила:

— Старайся делать хорошее, тогда и говорить будут как надо.

Она выделила слово «делать».

— По-моему, это одно и то же, — пожал плечами папа.

— Не совсем, — возразила Прасковья Дмитриевна.

Стасик не понял, о чём родители заспорили, и поднялся:

— Пойду спать.

Мама поцеловала его в щеку, но когда он, пряча от неё глаза, уже хотел идти, удержала за руку и спросила:

— У тебя что с Галкиным произошло?

— С Галкиным? Ничего.

— Но вы больше не дружите?

— Я с Шереметьевым теперь.

— Кто такой Шереметьев? — поинтересовался Василий Григорьевич.

— Отличник, активный ученик, звеньевой, — объяснила мама и снова повернула голову к Стасику. — А Галкин плохо учится, плохо ведёт себя, убегает с уроков, так, что ли?

— Так.

— Ну и правильно, подальше от таких! — одобрил Василий Григорьевич.

Стасик помнит, как мама взглянула на него мельком и, выпуская Стасикову руку, сказала странным голосом — не то с насмешкой, не то всерьёз:

— Правильно. Пускай с ним другие возятся.

Стасик тоже тогда посмотрел на маму и увидел: с суровым выражением она наливала в полоскательницу воду из чайника, готовилась мыть стаканы. По всему было заметно, что она предоставляла Стасику самому поразмыслить над её словами.

Всегда вот так — замолчит, и думай как хочешь!

Но тут и думать нечего: ясно, почему она проговорила «Пускай возятся другие». Таисия Николаевна на собрании не просто хвалила его, но рассказала и о том, как он перестал дружить с Галкиным, и мама осталась этим недовольна. А ведь сама радовалась, что сына в школе хвалят.

Что же ей ещё надо? Чтобы Стасик дружил с Галкиным и получал двойки?

Вот папа твёрдо одобрил: «Подальше от таких!» Только мама, видно, и ему потом что-то доказывала вполголоса в другой комнате.

Стасику очень хотелось услышать, о чём между собой говорили родители. Его всегда интересует, какие у них бывают разговоры без него? Но он ничего не мог разобрать, как ни вытягивал шею, подняв голову с подушки.

И окончательно расстроился: надеялся, что весь вечер будут его хвалить, ждал маму, ждал, а она об этом Галкине распространялась больше, чем о собственном сыне. О рисунках на выставке и вовсе забыла. Ну, ничего. Просто Таисия Николаевна и мама ещё не знают, какой Галкин лентяй. Вот завтра же он себя покажет!

Однако, к великой досаде Стасика, Галкин почти целую неделю проучился хорошо. И только в пятницу схватил опять двойку по географии.

Когда это случилось, внутри у Стасика всё словно запело от радости. Захотелось торжествующе крикнуть: «Ага! Кто прав? Я или вы?» Поэтому он и высмеял Галчонка, столкнувшись с ним в дверях класса:

— Сорвался?

И дома, едва ступил на порог, тоже не удержался от возгласа:

— Галкин-то опять двойку заработал!

— Чему же ты радуешься? — удивилась мама.

— Ничему не радуюсь, — ответил Стасик смущённо. Он вспомнил, как однажды, когда разбиралось дело с галкинским альбомом, такой же вопрос задала учительница Шереметьеву. Но Дима тогда злорадно уличал Галкина, и это никому из ребят не понравилось. А Стасик сейчас не уличал, а говорил про Галкина то, что есть. И всё-таки мама недовольна.

Вот и пойми! Если Галкин хорошо учится, на Стасика сердятся: дескать, зачем ты бросил с ним дружить? А если появляются у Галкина новые двойки — тоже не дают оправдаться, сразу спрашивают: чему радуешься?

Лучше уж совсем Галкина не касаться, а делать то, что от тебя требуется: отвечать на «отлично» уроки и выполнять все пионерские поручения!

Так Стасик решил твёрдо и на следующий день с блеском ответил по русскому языку, заслужил похвалу Павла Степановича на геометрии, а когда после уроков в класс пришёл Володя и задержал активистов, Стасик вместе со всеми обсудил, кого можно рекомендовать в совет дружины от их отряда. На воскресенье назначен общедружинный отчётно-выборный сбор. Вот и выделяли в совет дружины достойного пионера от своего отряда.

Стасик предложил Шереметьева, но выделили Эдика Зайцева.

А потом Володя заговорил о подготовке к путешествию в будущее. Вот тут-то Стасик опять первый внёс предложение построить ракету и на ракете лететь в будущее. Он вызвался даже начертить её проект.

Ребята встретили его слова с энтузиазмом: пришлось буквально без передышки направо и налево объяснять, как он представляет себе эту ракету да как её лучше строить.

Шереметьев слушал, слушал и заявил:

— Давайте Гроховский начертит ракету, а моё звено её сделает!

Но против такого варианта восстали многие, и в первую очередь девочки из второго звена — они тоже хотели строить ракету.

Володя предупредил: это хлопотно и сложно, надо доставать много разного материала — досок, картона, фанеры.

— Мы достанем, — настаивала Комарова.

А Дима уже молчал. Стасику показалось обидным, что Шереметьева всё время затирают, и, чтобы поддержать своего звеньевого, он сказал:

— Вы когда ещё достанете, а у нас уже есть материал! Мы и сделаем!

— Ну хорошо, — согласился Володя. — Пусть вы.

— Что у тебя там есть? — спросил Дима, когда все расходились по домам. — Принеси завтра.

— Да как его принесешь? Это же ящик — во! — показал Стасик. — Хочешь посмотреть?

Дима подумал, согласился, и через некоторое время они оба карабкались по лестнице на чердак.

В заброшенном потайном «кабинете» было холодно и неприглядно. Толстым слоем лежала повсюду пыль. Висела по углам паутина. Тоненько свистел в щелях ветер.

Стасик вздохнул: ему вдруг стало словно чего-то жалко.

С каким увлечением этот уголок оборудовался! Как уютно в нём было сидеть, читая книжки про Джемса Джонсона или рисуя альбом для Галкина… Галкин! Опять он невольно вспомнился, хотя Стасик дал себе слово больше о нём не думать.

А сейчас за спиной стоял, брезгливо морщась, боясь задеть локтем за пыльные стенки, чистенький Дима. Галчонок обычно ничего не боялся — он двигался свободно, садился где попало, да и Стасик поступал так же. Чувствовали они себя здесь как дома. А теперь и он, Стасик, пришел сюда будто чужой, не зная, как повернуться, как встать.

— Вот, — показал он на фанерный ящик, покрытый зеленой бумагой и тоже изрядно запылившийся. — Для остова ракеты пригодится.

Дима приблизился к ящику, осторожно двумя пальцами приподнял лист бумаги, потом, нагнувшись, заглянул зачем-то вниз и даже слегка пнул ногой.