— Начинаем,— резко бросила Кала.

Я напрягся, почти ожидая, что вампиры с завываниями бросятся на меня. Но ничего такого не случилось. Вообще ничего не произошло. В пещере царила холодная тишина, я слышал только ритмичный звук капель, падающих в озеро, и сопение собак. Это самое обыкновенное мгновение тишины было едва ли не хуже, чем открытое нападение. Если бы меня атаковали, я бы все-таки примерно знал, что делать. Тишина нервировала...

Но для того она и была предназначена.

Я надменно вскинул голову, напружинил колени, готовый прыгнуть, отразить все то, что они швырнут. Черта с два я им позволю увидеть меня съежившимся и вспотевшим от страха.

Рык оказался таким низким, что я почти ощущал, как от него дрожит земля под ногами.

Это была по-настоящему большая собака.

Ее туловище, такое же огромное, как у Бычьего Глаза, напоминало разом и добермана, и ротвейлера. Из пасти пса потекла слюна, когда он продемонстрировал зубы, какими могли бы гордиться хел-блары. На этой сплошной горе мышц нельзя было найти ни единой капельки жира. Он был научен сражаться и убивать. Кожаный ошейник с шипами защищал его от нападений. Мне приходилось слышать о том, что похожих собак использовали в Древнем Риме для боев гладиаторов, а еще — для охоты на кабанов в Средние века.

Но это знание не давало никаких преимуществ. От него лишь увеличилось количество адреналина в крови.

Мне бы следовало сообразить, что они используют собаку. Если я нанесу ей рану, пусть даже ради спасения собственной шкуры, Гончие просто убьют меня за это. Другие псы, окружавшие нас в темноте, заворчали.

Так это испытание или подвох?

Но было уже слишком поздно сожалеть о поспешном решении.

Я отлично знал, что нельзя ни отступать, ни смотреть в глаза собаке. При этом у меня не было какого-нибудь отравленного бифштекса, который мог бы отвлечь внимание зверюги. Только мое жалкое самолюбие.

Да, все эти переговоры о единстве ни к чему хорошему не приведут.

Меня еще и угораздило влюбиться в девушку из племени кровожадных лунатиков.

Пес шел ко мне, угрожающе опустив голову, подкрадываясь, как будто я был хромой газелью, а он — львом.

Но я совсем не собирался вести себя как какая-нибудь чертова газель. Вряд ли так я доказал бы, что достоин Изабо.

Вполне возможно, что сегодня мой комплекс белого рыцаря, как называла его Соланж, мог привести к тому, что меня просто убьют. Кому-нибудь стоило бы написать об этом поэму. Это было бы вполне справедливо.

Я решил не отступать. Все равно бежать было некуда. Меня со всех сторон окружали Гончие с собаками. Свет блеснул на серебряных пуговицах моего сюртука, лежавшего на камнях. Если мне очень повезет, я сумею подпрыгнуть достаточно высоко, приземлиться на узком каменном выступе и вскарабкаться еще выше, где меня нельзя будет достать. Я снова посмотрел на слюнявого боевого пса и чуть сильнее напружинил колени, ожидая. Все вокруг отступило куда-то вдаль: застывшее лицо Изабо, ее выразительно стиснутые руки, мигающий свет, шум водопада. Остались лишь я, огромный пес и неровный камень, неуверенно обещавший спасение.

У меня был всего один шанс.

Я осторожно посмотрел в глаза псу и обнажил клыки.

Он не стал тратить время на то, чтобы лаять или рычать. Его задние лапы оттолкнулись от земли, и пес ринулся на меня — сплошные зубы и бешеные глаза. Ошейник угрожающе сверкнул. Я пригнулся, напружинился, взлетел в воздух спиной вперед и крутанул сальто, которое сделало бы честь любому акробату. Я чуть не усмехнулся от легкости собственного прыжка.

Однако приземление вмиг стерло мою ухмылку. Стальной носок ботинка ударился о стену. На выступе не хватало места для того, чтобы поставить ногу целиком, рядом не было ничего такого, за что можно было бы ухватиться рукой. Камень осыпался под моей пяткой, я покачнулся, выругался и рухнул вниз. Острый обломок скалы впился мне в руку, из пореза хлынула кровь. Я чуть не вышиб себе зуб, ударившись щекой о землю.

Но на меня никто и не посмотрел.

Рядом со мной засверкали еще чьи-то острые зубы, раздалось громкое рычание. Шарлеман, только что сидевший у ног Изабо, сорвался с места и одним прыжком очутился между мной и боевым псом. Он приземлился с невероятной грацией и силой, оскалился и зарычал. Боевой пес остановился, прижал уши, вдруг сел на зад и заскулил.

Я разинул рот.

Кала слегка наклонила голову и сказала:

— Очень хорошо.

Я вытер кровь и грязь, а потом поинтересовался:

— Какого черта, что тут происходит?

— Ты прошел первое испытание,— произнесла шаманка так, словно я сам не мог этого понять, а подобные штучки были здесь совершенно в порядке вещей.— Одна из наших собак приняла тебя за своего, а это куда важнее. Такое случается нечасто.

Я сморгнул пот, набежавший на глаза. Шарлеман с радостным видом свесил набок язык.

Кала бросила щепотку сухих трав и чего-то вроде мела в маленький костер, горевший на известняковом берегу белого озера.

— Это перемолотые кости некоторых наших самых священных собак,— пояснила она и показала на сотни маленьких гробниц-гротов, выбитых в скале. В каждой из них стояли свеча или глиняная урна.— Мы держим их рядом, как и пепел наших матерей.

Я решил, что «матери» — это другое название шаманок.

Когда моих ноздрей достиг дым, поднимавшийся от костра, меня перестали интересовать семантика и молотые кости. Гончие как будто растаяли где-то вдали, а на Изабо, похоже, упал свет спрятанного где-то прожектора. Она сияла, как жемчужины, звезды, лунный свет, выглядела еще прекраснее, чем обычно. Ее длинные прямые волосы светились, а осанка была грациозной, почти кокетливой. На ней было облегающее платье из атласа цвета бургундского вина с разрезом почти до бедра. Стройная нога оказалась снаружи, когда Изабо сделала шаг вперед. У меня пересохло во рту. На ней не было никаких драгоценностей, ее украшали только поблекшие шрамы.

Она улыбалась мне.

— Логан,— тихо произнесла Изабо, зеленые глаза которой сияли весельем и жаром, когда она приближалась ко мне.

— Изабо...— выдохнул я.

Голос у меня надломился, чего не случалось с тех пор, как мне было тринадцать лет.

Позади нас потрескивал огонь, создавая занавес из душистого дыма, повисший между нами и всеми остальными. Мы как будто остались совершенно одни в пещере, а то и в целом мире.

Она остановилась только тогда, когда подошла так близко, что могла бы лизнуть меня, не подаваясь вперед.

Изабо именно это и сделала.

Она стала целовать меня так, что боевой пес мог бы спокойно подойти сзади и откусить мне ногу, а я ничего и не заметил бы. Изабо была такой же сладкой, как теплое вино со специями. Ее язык касался моего. Я прижал ее к себе так крепко, что между нами не смог бы просочиться и дымок, окружавший нас. Она игриво покусывала меня, была мягкой и податливой в моих руках, цеплялась за меня, шептала мое имя...

Понадобилось еще мгновение, чтобы у меня наконец-то родилась ошеломительная мысль.

Изабо никогда не стала бы вот так вздыхать и хвататься за меня, не запустила бы руки мне под майку, не стала бы гладить мою талию на глазах у всего своего племени.

Только не Изабо.

Мне все же понадобилась вся моя воля, чтобы я смог отодвинуться. Девушка была едва ли в дюйме от меня, наши носы практически соприкасались. Она лизнула мою нижнюю губу. Все мысли вылетели из моей головы.

«Черт, да соберись же ты, Дрейк»,— приказал я себе.

Она потерлась носом о мое ухо, и у меня по спине побежали мурашки.

— Логан, давай уйдем отсюда,— промурлыкала Изабо.— От Гончих, Дрейков и всей этой политики. Пусть будем только ты и я. Одни.

Вообще-то имелась некая по-настоящему важная причина, по которой я не должен был соглашаться с ней и не позволять ей увести меня из пещер. Как только кровь вернулась в мою голову, я ее вспомнил.

Изабо куснула меня за мочку уха, и я почуял нешуточную опасность. Вампиры, страдающие манией величия, и гражданские войны были ничто по сравнению с этой девушкой.