Так близко тигров я не видел и в зоопарке. Ударом лапы он вполне мог разбить стекла автомобиля, а потом по одному извлечь нас из него и поставить рядом с собою для допроса или забавы, благо для выяснения с нами отношений у него имелось оснований предостаточно, потому что промышляли мы по соседству и наши интересы скрещивались… Ну а если б ему вздумалось вспрыгнуть на непрочную крышу нашей машины? Выдержала бы она? Ведь под два центнера было в шутнике, не меньше! И я тихо сказал своему другу: «Поехали». Он отпустил тормоза, газик медленно покатил под уклон ключевого русла. А тигр… стал сопровождать нас, вышагивая берегом совсем рядом с нами, потому что шириной тот ключ был никак не более шести — восьми метров, колея же накатана посередине.
Борис включил скорость — тигр перешел на удивительно легкие для этакой громадины прыжки. Голову задрал, пасть открыл, хвост свечой поставил. И всем своим видом как бы говорил: «Да не нужны вы мне, просто поиграть захотелось и познакомиться поближе… Следим-то друг за другом и косимся, почитай, три года, а встречаться глаза в глаза не желаем!»
Уже недалеко от зимовья набитая в снегу колея выползла на отлогий берег и запетляла между больших валежин и корчей. И вот представь себе: продвигается машина вроде бы на толстенное бревно, покрытое полуметровым слоем снега, а за ним уже успел улечься шуткующий тигр. Он плюхнул голову в снежную толщу и весело глазел на нас, приветливо помахивая хвостом… Машина отворачивает в каких-нибудь двух метрах — и амба за бревном встает. Газик покатил по следующей дуге, как бы упирающейся в другое препятствие, а за ним то же самое — «улыбающийся» тигр с небрежно положенной в снег башкой и радостно виляющим кончиком хвоста.
В сотне метров от избы дорога пошла по кустарнику. Ехали мы тихо, вроде бы, наконец, приняв предложение грозного таежного владыки поиграть. Рядом с жильем, из трубы которого исходил голубой березовый дымок, мы стали увереннее в себе, Борис даже улыбнулся: «Он что, и в избу за нами пойдет?» И остановил машину. А зверь застыл, припечатав свой взор к нашим лицам с расстояния не далее четырех метров… И так вот минуту стоим, разглядывая друг друга, другая невозмутимо затикала на приборной доске… И удивительные чувства возникают: и боязно, и завораживающе интересно, а вид тигра странным образом как бы гипнотизирует и повелевает ему подчиняться. Скажи он в те мгновения: «Выходи на построение!» — и мы, наверное, вышли бы…
Впрочем, это я сейчас так спокойно рассказываю, а в те добела раскаленные мгновения и оружие мы изготовили к немедленному выстрелу, и ножи оголили. Шутки шутками, а Бог больше береженого бережет. Однако мы стояли на тормозах, хотя могли бы лихо подкатить к своему жилью, стены которого не дали бы нас в обиду.
И все же когда тигр, сгорая от любопытства, сделал к нам один пружинистый шаг, а немного постояв с приподнятой передней лапой — другой, Борис дал ходу.
В зеркало заднего обзора я увидел, как наш совершенно необычный шутник игриво прыгал совсем рядом с машиной, но когда нечаянно хватил газу из выхлопной трубы, зачихал, закашлял, замотал головой… Тут же плюхнулся в огромный сугроб и утопил в нем всю переднюю часть тела.
И больше мы его не видели ни в тот вечер, ни в последующие дни, хотя покинули ту тайгу лишь через месяц».
Откровение промыслового охотника
Редко кому доводится увидеть амурского тигра. И не только потому, что густы до непроглядности его обиталища. Обладая чутким слухом и острейшим зрением, он обнаруживает человека куда раньше и поступает по собственному разумению. В сторону отворачивает или замирает, наблюдая за извечным своим неприятелем… Нет, не боится он его, а больше любопытствует или замышляет что. Уж больно горький опыт общения с людьми осел теперь в тигрином подсознании. Теперь! В давние же годы вел себя амба в уссурийской тайге куда вальяжнее и уважения к человеку не испытывал. Именно потому-то я всегда с интересом выслушивал повествования старых бывалых таежников о былых встречах с тигром, выведывая их отношение к этому хищнику.
Однажды застрял я ненароком в избе промысловика с долгим стажем в самой уссурийской глухомани, а после того вот уже какой десяток лет благодарю судьбу за ту таежную встречу. Андрей Ефремович — потомственный охотник. Дед его пришел сюда, на край света, миновав пол-Европы и всю Сибирь. Потом сплавлялся на плотах по Амуру, поднимался на лодках по Уссури и Бикину, чтобы заняться, в конце концов, вольным хлебопашеством. Но крестьянства с достатком не получилось: земли не теми оказались, посадки вымокали или выгорали, урожаи уничтожало всякое зверье — от бурундука до кабана и медведя. Волей-неволей пришлось ему обратиться к таежным промыслам.
Многое мне поведал Андрей Ефремович, но больше всего меня заинтересовали его рассказы о встречах с тигром. Хотя бы потому, что было их у него раз в сто меньше, чем стычек глаза в глаза с медведями. У меня — тоже. В точности как и у других, кому довелось вдосталь походить по здешней тайге.
Представьте: зимняя ночь, одинокое от времени, солнца и дождей почерневшее охотничье зимовье, затерянное в горах малохоженого Сихотэ-Алиня. В нем тесно, но тепло и уютно, жестяная печка в углу умиротворенно поскрипывает от жара. Пахнет кашей, борщом, подсыхающим сукном и еще чем-то… А на нарах лежат уставшие за день, но еще не уснувшие двое людей. Один из них тихо и раздумчиво тянет нить воспоминаний, другой же внимательно слушает, не перебивая, даже не переспрашивая. И такие были плавают по избяной темени…
«…Была глубокая голодная осень: ни ягод, ни орехов, ни желудей. Кабаны рыли коренья и уже в сентябре навалились на хвощи. А вот бурым медведям ничего не оставалось, как охотиться на тех чушек да разрывать бурундучьи и барсучьи норы. И вот однажды, разделывая добытого изюбра, я припозднился и пошел в зимовье напрямик, срезая охватистые петли проложенного вдоль речного берега пути. А спускаясь с очередного перевала, я должен был пройти рядом с давно известной мне большой барсучьей колонией. Такой большой, что тамошние охотники прозвали ее городищем. Подумал: надо осмотреть ее, а потом в удобных местах насторожить капканы, выходить-то поразмяться эти подземники будут до снегов и закрепления холодов. Но еще не открылась глазам та колония, как услышал я исходившее оттуда злое медвежье рявканье. И понял, что топтыгин решил попытать счастья и разговеться вкуснейшей, жирнейшей барсучатиной, но доступ к гнездам землероев оказался ох каким трудным даже для него, могучего медведя. Самоуверенного, напрочь лишенного какой-либо порядочности хозяина тайги.
Барсучье жилье вообще откопать трудно, эти же гнезда были нарыты промеж большущих каменюк, каждый из которых даже и десятку медведей не вывернуть. Дед мой и отец тоже тут когда-то искали фарта, да так ни с чем и уходили. А еще больше медведей рылось, но и они тоже удалялись несолоно хлебавши… Вот и этот. Он наверняка чуял живых барсуков, глотал слюни, а добраться не мог.
Увидел я его притихшим, усевшимся на пригорок нарытой земли, обронившим лапы на брюхо и обозленно задумавшимся. До него было не больше сорока шагов, и я захотел его добыть, благо до зимовья оставался какой-нибудь километр хода по приличной тропе.
Но только стал я прицеливаться понадежнее, чтоб одним выстрелом положить, как решительно спрыгнул он с пригорка и принялся с новой яростью вгрызаться в землю, то показывая мне голову, то вовсе исчезая. Ревел, потом по-стариковски кряхтел или обиженно по-детски поскуливал. Решил я подойти к нему поближе и справа, там место было повыше. Но только занес ногу для первого шага, как не дальше чем в двух десятках метрах увидел не замечавшего меня тигра. Он скрадывал этого же медведя, и даже с моей стороны… Я вжался в землю за камнями, порядком растерявшись от неожиданности, и стал соображать, куда бы отступить от греха подальше да обойти это опасное место стороной. Ведь, судя по всему, надвигалось кровавое побоище между царем и хозяином уссурийской тайги.
