Универсальным, портативным и достаточно грозным оружием была боевая рогатка. Тщательно выбранная, абсолютно симметричная рогулина (особенно ценились сделанные из кизила) должна была иметь толстую рукоятку, тугие резинки от автокамер (чем толще и туже — тем ценнее), и вместилище для камня из мягкой кожи с дырочками для резинок. Понятное дело, резинки прикрепялись к кожице и рогулинам тонким крепким шпагатом как можно прочнее. Кожица, с вложенным в нее камнем, оттягивалась с нужной силой (чем сильнее, тем дальше выстрел), стрелок целился, разжимал пальцы, и камень летел куда нужно. При хорошей боевой рогатке меткость, дальность и сила удара зависели исключительно от практики стрелка. Во всяком разе были ребята с выбитым из рогатки одним глазом; шишка на голове или рассеченный в кровь лоб были наилегчайшими из ранений. На бой пацаны шли с заранее приготовленными камнями, вымоченными (для весу) и калиброванными: помельче — в одном кармане, покрупнее — в другом. Не знаю, правда иль нет, но говорили и о смертельных случаях — когда рогаточный камень попадал в висок. По неписанным законам улицы никакие другие снаряды кроме камней в рогатки не вкладывались: увесистый шарик от крупного подшипника наверняка был смертельным. Во всяком случае, если выпущенный из рогатки камень можно было увидеть в полете, то металлическую "картечину" — нет: она с воем улетала вдаль с огромной скоростью и силой.

Никогда ни в чем подобном не участвуя, я все равно делал вполне приличные рогатки, бьющие далеко и метко. Должен сейчас тебе сознаться, что сбил "в лет" двух стрижей и одну летучую мышь — после долгих упражнений пристреливался так, что камень опускался с нужным упреждением далеко впереди летящей цели. Хочется думать, что это детское зверство (а как иначе назвать?) я в какой-то мере искупил затеянными уже в преклонном возрасте природоохранительными делами, о чем подробно расскажу тебе после. И все равно до сих пор, более чем через полвека, мне стыдно. Хотя каждый день вижу на телеэкране, — как люди запросто стреляют друг в друга не из рогаток, а из автоматов и орудий, причем внутри той самой, очень мирной страны, в которой я когда-то родился и рос. Что же случилось с вами, мои собратья, земляки и друзья? Ведь вы, в общем-то, много моложе меня, в вашем детстве рогатки, самопалы и тем более шапканы (о них чуть позже) не применялись, давно выйдя из моды. Почему же вы убиваете друг друга, не щадя даже детей (не говорю уже о разрушенных жилищах, ограбленных поездах, разбитых и брошенных заводах) — вы, жители традиционно мирной огромной страны?

Но вернусь в детство: еще одно, крайне неприятное, воспоминание о моей рогатке. Находясь во дворе (в "Проходике"), я тренировался, закладывая в кожицу рогатки тяжеленные гайки, каковых было полно не только в отцовской мастерской, а и в его "кладовой под открытым небом" — множество всяких железяк, могущих ему пригодиться и потому складываемых им впрок. Разумеется, стрелял я не в кого-то и не во что-то, а "в пространство" — в зенит. Гайки с воем улетали в синее небо, но звуков падений я не слышал и недоумевал, может ли такое быть вообще? Куда же они деваются? И потому продолжал "эксперименты", уже чуть слабее натягивая резину. Сейчас я понимаю, что строго вертикальных взлетов не получалось, где-то в вышине их сносил в сторону ветерок, а также силы Кориолиса (придется тебе заглянуть в вузовский учебник физики), и мои "снаряды" ложились где-нибудь на улицы или крыши очень далеко от точки их запуска — иначе бы я слышал звук хотя бы разбитой черепицы.

Но вот однажды, заложив увесистую гайку в рогатку, я послал снаряд вверх; как всегда, он с тонким воем ушел к зениту, и, как всегда, затем последовала тишина. Я уже обернул рогульки резинками и спрятал рогатку в карман, как вздрогнул от громкого как бы выстрела с металлическим гулким тембром. За этим последовал людской шум-гам. Я выбежал за угол дома во дворе и увидел такую картину. Семья Кабаковых, живших в одном из наших флигелей (формально они значились нашими квартирантами) сидела этим тихим летним вечером у крылечка. Вдруг над их головами послышался страшной силы удар; они всполошились, вскочили, глядят вверх, по сторонам, и не поймут, что это за звук; зато я еще издали увидел: в железном водосточном желобе, укрепленном у края крыши под черепицей, как раз над их стульями, образовалась глядящая вниз глубокая выпуклость, которой раньше не было.

Моя гайка…

Пройди она дециметром западнее — и попала бы в кого-то из сидящих под желобом людей, может быть даже в чью-то голову. Выводы из происшедшего я сделал немедленно, и, хотя рогатки свои не выбросил, больше "в небо" никогда не стрелял…

Но вернемся в далекий довоенный Симферополь, в тот день и час, когда между пацанами начинает развертываться уличная баталия. К тому времени все прохожие и жители улицы уже успели попрятаться по домам, в обе стороны летят из рогаток камни, а стрелки, не таясь и не труся, сближаются друг с другом, и бить уже можно не бегло, а прицельно, прямой наводкой. Каждое попадание вызывает дружный вопль восторга и одобрения, с одной стороны, боли и мести — с другой.

Парни, расхрабрившись и пристрелявшись, не таятся за укрытия, не пригибаются к земле, а идут на цепь противника в полный рост. Меткий выстрел боевика одной из сторон рассекает щеку "неприятеля", но уже так, что тот не удерживается на ногах, и его подхватывают товарищи. Тогда старший дает команду: "Бей их шапканами!", и через несколько секунд боевая команда эта приводится в исполнение. "Шапканщики" извлекают из-за пазух и из карманов другое, куда более грозное оружие — род пращи. На первый взгляд шапкан совсем безобиден — два длинных кожаных шнурка, привязанных к кожице наподобие рогаточной, только чуть большей; один шнурок кончается петелькой, другой — без таковой. В петельку вставляется палец, конец второго шнурка берется просто в горсть той же руки; в кожицу кладется крупный камешек. Затем, подняв руку над головой, стрелок приводит ее в горизонтальное вращение, и камень в кожице совершает все убыстряющиеся круговые траектории. Радиус круга — с метр, скорость убыстрилась на восьмом-десятом обороте до огромной, поэтому огромна и центробежная сила, выталкивающая небольшой снаряд с многокилограммовой силой; вот почему применялись кожаные, крепкие, а не обычные шнурки, которые тут же рвались.

Теперь стрелок должен уловить момент, когда разжать пальцы, дабы отпустить конец шнурка (второй удержится петелькой на пальце). Здесь нужен высокий класс и огромная практика: малейшая ошибка, и снаряд может полететь не вперед, а вбок или даже назад, поражая своих, что, увы, не раз и бывало. По точности боя шапкану было далеко до рогатки, зато сила его огромна. Вылетевший из него камень обязательно вращается (что почти не бывает у рогатки), и это создает нехороший, странный звук — своеобразный вой, похожий на звук отрикошеченной пули, но более громкий. Именно этот звук использовался для психологического устрашения противника, и первые залпы шапканщиков давались высоко по-над головами врагов, то есть площадь вращения "камнеметов" была наклонной. Для усиления звука использовались продолговатые камни (из рогатки такой вообще толком не полетит), которые, бешено кувыркаясь в стремительном полете, так жужжали и выли, что кровь стыла в жилах.

Камень, запущенный из шапкана, не виден в полете — его скорость приближается к полету пули. Если противник не отступал и продолжал наседать, а тем более, если у него вступали в бой свои шапканщики с вращающимися кулаками, поднятыми над головой, то плоскости пращевых окружностей из наклонных делались более горизонтальными, и снаряды визжали ужи совсем низко над головами у пацанов, а в шапканы закладывались уже не продолговатые, а округлые боевые камни…

Где-то на этой фазе бой обычно и кончался. Разумеется, вблизи (да и вдалеке) не обходилось без разбитых оконных стекол, разрушения предметов внутри комнат (жители убегали в задние помещения); чрезвычайно редко дело доходило до прицельных выстрелов шапканом в "противника", но все же это случалось — с пробитием ребер, костей рук, ног, лица, черепа, увы, с "соответствующим" исходом. Но, повторяю, до этого доходило чрезвычайно редко.