О массовых арестах не было сказано ни слова, что властями на местах было воспринято как указание на неизменность проводимого курса и отсутствие каких-либо претензий к ним в этом вопросе. Население же, замордованное непрестанными призывами к бдительности и беспощадности и вдруг впервые за последние годы услышавшее нечто прямо противоположное (пусть даже речь шла только о внутрипартийных делах), имело все основания сделать вывод об озабоченности вождя самоуправством местных чиновников и, следовательно, о его непричастности как к гонениям на коммунистов, так, вероятно, и к репрессиям в отношении всех остальных граждан. Каждый услышал то, что ему предназначалось, и теперь, когда все разъяснения были даны, Сталин мог спокойно завершать начатое дело, не опасаясь за свою репутацию мудрого и справедливого отца народов.
31 января 1938 г. Политбюро утвердило дополнительное количество подлежащих репрессированию «бывших кулаков, уголовников и активного антисоветского элемента». В двадцати двух регионах страны было разрешено расстрелять еще в общей сложности 48 тысяч человек, кроме того, 9200 человек, в соответствии с присвоенной им II категорией, подлежали отправке в лагеря.
Вся эта работа должна была быть завершена к 15 марта, а по Дальневосточному краю — к 1 апреля 1938 г. Во всех остальных регионах страны операцию в рамках приказа № 00447 предписывалось завершить не позднее 15 февраля.
Что касается операции по национальным линиям, то ее разрешено было продлить до 15 апреля 1938 г., причем к этому времени НКВД предложено было разобраться и с проживающими в стране болгарами и македонцами, на которых проводившиеся репрессии пока не распространялись.
Примерно в те же сроки «в целях усиления охраны государственной границы СССР с Японией, Кореей, Маньчжурией и Монгольской народной республикой, а также установления строгого режима на территории СССР, прилегающей к указанной границе» намечено было окончательно очистить дальневосточные лагеря от лиц, осужденных по «тяжелым» статьям — за шпионаж, терроризм, диверсию, измену Родине, повстанчество, а также бандитизм и другую профессиональную уголовную деятельность. Оставлять такую горючую смесь в зоне потенциального театра военных действий было небезопасно, и НКВД было поручено в срок до 1 апреля 1938 года пропустить через «тройки» и расстрелять 12 тысяч заключенных, осужденных по соответствующим статьям, а впредь данный контингент, а также осужденных по национальным линиям в дальневосточные лагеря не направлять{332}.
Таким образом, в соответствии с принятыми решениями 1 апреля 1938 года предстояло закончить операцию по кулакам, уголовникам и другим так называемым антисоветским элементам, а 15 апреля, с завершением национальных операций, должны были прекратиться и массовые репрессии в целом. Однако планы эти так и остались на бумаге. По отдельным регионам новые лимиты на репрессирование выделялись и после 1 апреля, не так просто оказалось завершить операцию по национальным контингентам (там плюс ко всему имелись и чисто технические сложности, о чем пойдет речь в одной из следующих глав), так что окончательно маховик «большого террора» остановился лишь в конце 1938 года.
* * *
24 января 1938 года в Москве состоялось совещание руководящего состава НКВД СССР, на котором были подведены первые итоги длящейся уже почти полгода «массовой операции». После вступительных слов Ежова и Фриновского слово было предоставлено руководителям региональных наркоматов и управлений НКВД, рассказавшим, как проходит операция в их республиках, краях и областях.
Начальник Управления НКВД по Оренбургской области А. И. Успенский поведал о раскрытой его подчиненными контрреволюционной организации, якобы планировавшей нападение на размещенные в области части Красной Армии с целью захвата принадлежащего им оружия.
Руководитель новосибирских чекистов Г. Ф. Горбач сообщил, что арестовано уже около 20 тысяч участников белогвардейско-монархической организации, связанной с японской разведкой и эмигрантскими кругами в Харбине и готовившей вооруженное восстание в Сибири, приуроченное к моменту нападения Японии на СССР.
Бывший начальник ленинградского управления НКВД Л. М. Заковский (накануне он был переведен в Москву и назначен заместителем Ежова, а также начальником московского упрвления НВД) оеился с присутствующими технологией, которую руководимые им чекисты использовали для достижения высоких показателей в работе: после окончания следствия по делу какой-нибудь контрреволюционной организации некоторых из ее участников «оставляли в живых, чтобы они могли изобличить новых арестантов. «Отсюда, — заявил Заковский, — быстрый ход следствия и быстрый разгром организаций. Поэтому у нас был большой процент сознавшихся»{333}.
Отметив, что общее число расстрелянных по Ленинградской области достигло 25 тысяч человек, Заковский сообщил, что в Ленинграде не осталось ни одного крупного завода, где бы не были выявлены немецкие, польские и латвийские диверсионные или шпионские группы, как работающие, так и законсервированные на случай войны, причем руководителями этих групп очень часто оказывались директора соответствующих предприятий.
Прозвучали на совещании и голоса, несколько выбивающиеся из общей тональности. Так, предшественник Ваковского С. Ф. Реденс, освобожденный за несколько дней до совещания от обязанностей начальника московского управления НКВД и назначенный наркомом внутренних дел Казахстана, в завуалированной форме и старательно избегая конкретики, посетовал на чрезмерную ретивость некоторых своих подчиненных:
«Я должен сказать… что я иногда многого недосматриваю. Почему? Получилось так, что люди в следствии делали то, что не надо, искривляли нашу советскую линию и, главное, — это не вызывалось никакими оперативными нуждами. Есть случаи, когда люди записывают то, что не надо, и приходится поправлять и т. д. и т. п.»{334}.
Другой выступающий, нарком внутренних дел Белоруссии Б. Д. Берман, призвал коллег не слишком уповать на те методы работы, которые были приняты на вооружение НКВД с начала «массовой операции»:
«Я бы считал, что если и сохранять тройки, то на очень непродолжительный период времени, максимум на месяц… Во-первых, сам по себе фронт операций стал значительно уже, чем был в самый разгар операции в 1937 году. Во-вторых, надо большую часть нашего аппарата немедля переключить на агентурную работу. Работа с тройками — легкая, несложная работа, она приучает людей быстро и решительно расправляться с врагами, но жить долго с тройками — опасно. Почему? Потому, что в этих условиях… люди рассчитывают на минимальные улики и отвлекаются от основного — от агентурной работы»{335}.
Однако такие высказывания были все же редкостью, и общий настрой, как уже говорилось, был иным.
С особым интересом ожидали участники совещания выступления начальника Управления НКВД по Орджоникидзевскому краю П. Ф. Булаха. К этому времени слухи о творящихся в орджоникидзевском управлении беззакониях, выделяющихся даже на общем, далеко не безгрешном фоне, широко распространились по наркомату, и было интересно послушать, как оценит свою работу сам Булах и как отреагирует на это начальство.
Когда Булах, рассказывая о проделанной в крае работе по обезвреживанию контрреволюционного подполья, упомянул в довольно мягкой форме о допущенных при этом «ошибках», Ежов, как вспоминал позднее один из участников совещания, громко бросил ему реплику ободряющего характера, из чего присутствующим стало ясно, что методы Булаха достойны скорее подражания, нежели осуждения.
В конце совещания с заключительной речью выступил Ежов, который сначала остановился на некоторых вопросах, затронутых предыдущими ораторами. Отвечая на прозвучавшие предложения сохранить практику упрощенного судопроизводства и продлить сроки работы судебных» троек, Ежов заявил:
