В этом свидетельстве что ни фраза — то объект для опровержений. Из шести «бунтовщиков», фамилии которых указаны, двое вообще не присутствовали на пленуме: М. С. Чудов не был приглашен, вероятно, по причине предстоящего ареста, а Б. П. Шеболдаев был арестован еще за две недели до пленума. М. М. Хатаевич и П. П. Любченко, якобы протестовавшие против сталинской политики, уже после того, как обсуждение первого вопроса завершилось, выступали в прениях по другим пунктам повестки дня: Любченко — по поводу выборов в Верховный Совет СССР (27 июня), Хатаевич — по вопросу об улучшении семян зерновых культур (28 июня). Уже одно это показывает, что ничего лишнего они себе при обсуждении первого вопроса не позволили, иначе их сразу же вычеркнули бы из всех списков на выступление. И если «протестантов» объявили на второй день «членами разоблаченной контрреволюционной организации», то каким же образом Любченко и Хатаевичу удалось избежать этой участи? Кстати, и застрелился Любченко не по возвращении домой после июньского пленума, а два месяца спустя и совсем по другому поводу.
Ну а пассаж насчет Фриновского, разгуливающего по коридору в перерывах между заседаниями пленума и папироской указывающего, кого следует арестовать, можно было бы и не комментировать: так членов ЦК никогда не арестовывали — ни в те времена, ни в какие другие.
Таким образом; из перечисленных А. Г. Крыловым борцов со сталинским политическим курсом, двое (Чудов и Шеболдаев) не могли быть таковыми чисто физически, двое (Хатаевич и Любченко), судя по их участию в обсуждении остальных пунктов повестки дня, ни в чем предосудительном, с точки зрения вождя, замешаны не были, о том, что собой представляло выступление Каминского, уже говорилось выше, остается И. А. Пятницкий.
Основным источником информации о его поведении на июньском пленуме является изложение беседы Л. М. Кагановича с сыном своего бывшего секретаря В. С. Губерманом. Об этой беседе Губерман рассказал сыну Пятницкого. В 1988 г. этот рассказ был опубликован в газете «Московские новости», затем в ряде других изданий и, наконец, в книге В. И. Пятницкого (сына И. А. Пятницкого) «Заговор против Сталина», изданной в 1998 г.[69]
Согласно данному источнику, на пленуме по предложению Сталина рассматривался вопрос о дальнейшей судьбе лидеров так называемой «правой оппозиции», в частности Н. И. Бухарина. Сталин якобы настаивал на физическом уничтожении всех представителей «правой оппозиции» и на предоставлении Ежову чрезвычайных полномочий для борьбы с «врагами народа».
С неожиданными возражениями выступил И. А. Пятницкий. Он высказался против физического уничтожения Бухарина и его соратников, заявив, что. за фракционную деятельность достаточно исключить их из партии, отстранив тем самым от политической деятельности, но в дальнейшем следует использовать их опыти знания в народном хозяйстве. Пятницкий выступал против предоставления Ежову чрезвычайных полномочий.
При этом он будто бы сослался на то, что по долгу службы, являясь заведующим Политико-административным отделом ЦК ВКП(б) и курируя в числе прочих вопросов выполнение партийных директив в органах госбезопасности, он сталкивался с методами допросов, культивируемыми Ежовым в своем наркомате, и поэтому против предоставления ему такой полноты власти. Пятницкий предложил, наоборот, усилить контроль за деятельностью НКВД и лично Ежова.
Согласно этой версии, на следующий день заседание пленума началось с выступления Ежова. Он заявил, что НКВД располагает неопровержимыми данными о том, что Пятницкий до революции был осведомителем царской охранки, и на основании этого предложил выразить ему политическое недоверие. Большинством голосов пленум поддержал предложение Ежова. Против голосовали трое — Воропаев, Каминский и Крупская, воздержался один — Стасова. Пленум предоставил Пятницкому двухнедельный срок для возможности защиты и опровержения выдвинутых против него обвинений.
Не ставя под сомнение сам факт беседы Л. М. Кагановича с В. С. Губерманом об июньском пленуме ЦК и выступлении на нем Пятницкого, отметим все же некоторые странности приведенного выше рассказа. Во-первых, якобы прозвучавшее из уст Пятницкого предложение ограничиться исключением Бухарина из партии и в дальнейшем использовать его опыт и знания в народном хозяйстве выглядит по меньшей мере запоздалым. Бухарина уже исключили из партии и арестовали, и такая инициатива была равносильна предложению освободить его из-под стражи. Кстати, исключили и арестовали его отнюдь не за фракционную деятельность, а по обвинению в государственных преступлениях. За прошедшие четыре месяца подручные Ежова добыли много новых «доказательств» контрреволюционной деятельности лидеров пресловутой «правой оппозиции», да и сам Бухарин после трехмесячного молчания начал уже давать признательные показания, о чем Ежов не мог не упомянуть в своем докладе на пленуме. Так что ни о каком использовании в народном хозяйстве не могло быть и речи.
Кроме того, сам вопрос о «физическом уничтожений Бухарина» перед пленумом ставить было незачем. Этот вопрос решался на предыдущем февральско-мартовском пленуме, и из нескольких предложенных мер пресечения, включавших также применение расстрела, был выбран по предложению Сталина вроде бы более гуманный вариант: передача дел Бухарина и Рыкова в НКВД, где оба они c тех пор и находились. Возвращаться снова к этому вопросу не было никакой необходимости. Бухарин и Рыков уже не являлись членами ЦК, и их судьбу должен был решать теперь не ЦК, а суд, который и состоялся восемь месяцев спустя.
Во-вторых, вызывает большие сомнения осведомленность Пятницкого о методах допросов, применяемых в НКВД. Ведь возглавляемый им Политико-административный отдел ЦК проверял, как в правоохранительных органах претворяются в жизнь решения партийных инстанций, контролировал кадровую политику и т. д., а вовсе не методы профессиональной деятельности, которые очень тщательно скрывались от посторонних глаз.
В-третьих, обвинение в работе на царскую охранку, которое Ежов якобы предъявил Пятницкому, никакого отражения в заведенном на него уголовном деле почему-то не нашло. Там фигурируют совершенно другие обвинения, да и в дневнике жены Пятницкого черным по белому написано, что обвинен он был в причастности к троцкизму{297}. В те времена это могло означать все что угодно, но только не сотрудничество с царской полицией.
В-четвертых, из трех человек, якобы голосовавших, по словам Кагановича, против выражения Пятницкому политического недоверия (Воропаев, Каминский и Крупская), только Крупская могла это сделать, так как Воропаев не был членом ЦК и участником данного пленума, а Каминский был накануне арестован. Характерно, что в книге «Заговор против Сталина», вышедшей в 1998 г., то есть десять лет спустя после того как в газете «Московские новости» впервые появилась данная версия и через семь лет после смерти Кагановича, его воспоминания были подредактированы и выглядели теперь так: «Против голосовали только трое, в том числе Крупская и Литвинов, воздержался один, кто именно, Каганович не помнил, но предположительно назвал Стасову»{298}. (Впрочем, Стасова тоже не была участницей данного пленума).
Прошло еще шесть лет, и давно уже ушедший от нас Каганович, видимо, вспомнил того третьего, кто голосовал «против», а вспомнив, сумел каким-то образом сообщить об этом заинтересованным лицам. Во всяком случае, в вышедшей в 2004 году книге «Осип Пятницкий и Коминтерн на весах истории» В. И. Пятницкий дает новую, уже третью по счету редакцию злополучной фразы: «С категорическим нет выступили только трое — Н. К. Крупская, М. М. Литвинов и М. Ф. Владимирский»{299}. Конечно, М. Ф. Владимирский как председатель Центральной ревизионной комиссии на пленуме присутствовал, но только голосовать ни «за», ни «против» все равно не мог, так как не являлся ни членом, ни кандидатом в члены ЦК.
