Под «виднейшими троцкистами», на показания которых ссылалась «Правда», подразумевались, в первую очередь, бывшие участники троцкистской оппозиции — управляющий Салаирским цинковым рудником в Кемеровской области А. А. Шестов и заместитель начальника кемеровского «Химкомбинатстроя» Я. Н. Дробнис, арестованные Управлением НКВД по Западно-Сибирскому краю соответственно в конце июля и начале августа 1936 года. Полученные от них к концу сентября признательные показания давали прямой выход на уже арестованного к этому времени Ю. Л. Пятакова, и соединение этих показаний с реальным фактом — взрывом на шахте «Центральная», создавало необходимые предпосылки для проведения открытого суда над троцкистами-вредителями.

Как «выяснило» следствие, наряду с подготовкой террористических актов против вождей партии, другой, не менее важной своей задачей контрреволюционная организация троцкистов считала проведение вредительских акций на промышленных предприятиях страны с целью дискредитировать проводимую сталинским руководством политику социалистической индустриализации. В соответствии с указаниями, полученными от Пятакова и согласованными им с Троцким, были будто бы разработаны конкретные планы дезорганизации производства на предприятиях тяжелой промышленности Кузнецкого бассейна. Предусматривалось, в частности, осуществление диверсии на электростанции в г. Кемерово, что должно было привести к затоплению ряда угольных шахт; создание препятствий в работе кемеровского коксохимического завода с целью поставить под удар металлургическую промышленность Урала; затягивание вступления в строй новейших предприятий специальной химии и т. д. «Когда мы придем к власти, — якобы говорил Пятаков своим сообщникам, — мы дела в промышленности поправим, и поправим быстро, а сейчас, в борьбе, все средства хороши»^{224}.

К числу таких «хороших» средств, выявленных следствием, относилось и сотрудничество с агентами немецкой разведки, действовавшими будто бы на предприятиях Кузбасса под видом представителей иностранных фирм и занимавшимися шпионажем и вредительством. Выполняя указания, полученные от проживавшего в Германии сына Троцкого Льва Седова, троцкисты якобы не только передавали немецким агентам сведения о состоянии и планах развития промышленности Кузбасса, но и намечали совместно с ними объекты для проведения диверсий. В показаниях, полученных до 23 сентября 1936 г., шахта «Центральная» среди этих объектов, естественно, не фигурировала, но в дальнейшем это упущение было исправлено, и «оказалось», что успешная диверсия на шахте была обусловлена тем, что именно здесь, согласно показаниям А. А. Шестова, сложилось «наиболее крепкое ядро участников троцкистской организации».

Дело о взрыве на шахте «Центральная», которым занималось Управление НКВД по Западно-Сибирскому краю, решено было сохранить в качестве самостоятельного направления и провести по нему после окончания следствия отдельный процесс в рамках подготовки к большому процессу в Москве. Это давало возможность глубоко и всесторонне рассмотреть механизм «вредительской деятельности» троцкистов на примере конкретного предприятия, не загромождая в то же время будущий московский процесс различными мелкими деталями технического характера.

Открытый суд над участниками «Контрреволюционной троцкистской вредительской группы на Кемеровском руднике» проходил в Новосибирске с 19 по 22 ноября 1936 г. В своих выступлениях на процессе А. А. Шестов и Я. Н. Дробнис подтвердили данные ими на предварительном следствии показания о руководящей роли Ю. Л. Пятакова в организации диверсионной работы в Кузбассе. Фрагменты стенограммы судебных слушаний публиковались в «Правде», и таким образом население страны и мировая общественность были теперь подготовлены к тому, чтобы увидеть этого известного в прошлом оппозиционера на скамье подсудимых. По итогам процесса шесть человек были приговорены к расстрелу, еще трое — к десяти годам тюремного заключения. Шестов и Дробнис, следствие по делу которых было выделено в отдельное производство, на процессе выступали лишь в качестве свидетелей. После окончания суда их вместе с еще несколькими арестованными западносибирскими троцкистами перевезли в столицу, где они поступили в распоряжение следователей из центрального аппарата НКВД, занятых подготовкой нового московского процесса.

На тот момент, т. е. на конец ноября 1936 г., признательные показания были получены, помимо Г. Я. Сокольникова и западносибирских троцкистов, также от Ю. Л. Пятакова (вступившего на путь сотрудничества со следствием в середине октября 1936 г.), от некоторых его подчиненных из центрального аппарата Наркомтяжпрома, а также от руководителей ряда предприятий, входящих в систему наркомата. Общая схема обвинений в их адрес была прорисована уже в конце ноября 1936 г. в ходе новосибирского процесса, кроме того, как уже упоминалось в предыдущей главе, в начале декабря на пленуме ЦК Ежов также затронул эту тему и познакомил участников собрания с новыми «фактами», добытыми его ведомством.

Рассказывая о подрывной работе «заговорщиков» в оборонной и химической промышленности, Ежов остановился на показаниях начальника кемеровского «Химкомбинатстроя» Б. О. Норкина, который на одном из допросов сообщил об инструкциях по вредительству, полученных им от Пятакова, и, в частности, о требовании последнего не жалеть при этом рабочих, поскольку они, как якобы выразился Пятаков, просто «стадо баранов»[53].

Решив, видимо, что бесстрастный тон изложения в данном случае не вполне уместен, Ежов не стал сдерживать нахлынувшие на него эмоции. «Вот, — воскликнул он, — до чего доходит озлобление этого фашистского агента, этого выродка из коммунистов, черт его знает! Душить бы сволочей. Так спокойно нельзя смотреть на них»^{225}.

Чтобы у слушателей не оставалось никаких сомнений относительно морального облика человека, когда-то в подпитии коловшего его булавкой, Ежов привел разговор, который будто бы состоялся между ним и Пятаковым по поводу этих показаний Норкина.

Зал, как и предполагалось, взорвался криками возмущения.

В ходе следственных мероприятий преступные планы, якобы существовавшие у обвиняемых, постепенно обрастали дополнительными подробностями, однако они в основном уточняли уже известные «факты», и в отсутствие новых ярких показаний следствие со временем стало топтаться на месте. Нужен был прорыв за пределы замкнутого круга одних и тех же свидетельств, и 4 декабря 1936 г. это наконец произошло.

В тот день заговорил К. Б. Радек. Больше двух с половиной месяцев подручные Ежова убеждали арестованного в сентябре 1936 года Радека подтвердить полученные от Сокольникова, а затем от Пятакова (а еще раньше — от Каменева) сведения о его участии в деятельности запасного центра контрреволюционной организации бывших оппозиционеров, и наконец их терпение было вознаграждено. Получив, по-видимому, от Ежова какие-то гарантии в отношении своей дальнейшей судьбы, Радек прервал затянувшееся молчание, и показания, полученные от него 4 декабря и в последующие дни, сразу же позволили следствию выйти на качественно новый уровень. Дело в том, что, наряду с признаниями в террористических замыслах троцкистов (что было уже не ново), Радек уделил много места внешнеполитическим аспектам деятельности «заговорщиков», и эта часть его показаний оказалась наиболее ценной.

Справедливости ради следует сказать, что Радек не был первооткрывателем данной темы, поскольку еще раньше международной проблематики касался в своих показаниях и Сокольников. Так, в ходе допроса, состоявшегося 20 октября 1936 г., он заявил, что при разговорах в 1934 г. с английским журналистом С. Тальботом сообщил последнему о намерениях оппозиции, придя к власти, предоставить английской промышленности большие заказы, английским концессиям — широкие возможности для работы в СССР, а также о согласии признать дореволюционные долги России и полностью отказаться от помощи Коминтерну^{227}. Однако внешнеполитические сюжеты Радека были гораздо более выигрышными; поскольку, во-первых, касались контактов не с почтенной, хотя и враждебно настроенной по отношению к СССР, Великобританией, а с фашистской Германией и, во-вторых, выставляли в неприглядном свете главного врага Сталина — Троцкого.