Значение предложенного Блидманом метода определялось тем, что из-за слабой механизации погрузочно-разгрузочных работ пристани и порты фактически представляли собой пункты простоя судов, которые находились здесь в ожидании погрузки и выгрузки от 50 до 70 процентов всего времени.
20 мая 1938 года заместитель Ежова З. А. Шашков в ответной телеграмме поздравил Блидмана с рекордом и выразил надежду, что его стахановская работа послужит примером для всех водников. Блидман был вызван в Москву, и 2 июня 1938 года с ним встретился Ежов и другие руководители наркомата. В газетном отчете о встрече говорилось:
«Тов. Блидман рассказал народному комиссару о том, как он в течение трех лет боролся за внедрение своего метода работы. Враги, орудовавшие в Днепропетровском порту, мешали тов. Блидману, дискредитировали его смелые начинания, дважды увольняли и грозили даже исключить из комсомола за нарушение правил эксплуатации.
Тов. Ежов подробно расспрашивал т. Блидмана, какие грузы можно перерабатывать с помощью его метода, можно ли его метод применять на погрузке морских судов и прочее.
Народный комиссар предложил организовать в Наркомводе специальную оперативную группу по внедрению метода Блидмана на всем водном транспорте»{380}.
15 июня 1938 г. Ежов издал приказ «Об организации оперативной группы по внедрению стахановских методов на перегрузочных работах». Во вступительной части говорилось:
«Важнейшие решения партии и правительства по вопросам механизации перегрузочных работ упорно игнорировались врагами народа, орудовавшими на водном транспорте. Враги народа и их пособники успешно культивировали антимеханизаторские настроения, внедряли в практику недоиспользование механизмов, создавали разрыв между производительностью машин и количеством грузчиков, их обслуживающих. В результате этой вредительской деятельности часть оборудования оказалась в запущенном состоянии и недоиспользуемой. Ценная инициатива энтузиастов механизаторов и грузчиков упорно глушилась»{381}.
Далее в девяти пунктах намечался план работ по внедрению метода Блидмана в практику. В частности, создавалась оперативная группа при наркоме в количестве 17 человек (одним из которых был сам Блидман), организовывались шестидневные курсы по изучению данного метода, куда следовало направлять лучших грузчиков и механизаторов. Политуправлению наркомата было поручено широко развернуть разъяснительную работу и т. д. и т. п.
* * *
Уже два месяца Ежов занимался проблемами водного транспорта, не имея возможности столько времени, сколько раньше, уделять своей основной работе. Однако система не была рассчитана на его отсутствие, поскольку не обладавший подвижническим усердием Ежова Фриновский самостоятельно управлять громоздкой машиной НКВД был явно не в состоянии.
К весне 1938 года численность наркомата достигла 1 млн. 53 тыс. человек, и еще 44 тысячи штатных единиц находились на утверждении в правительстве. В системе ГУГБ НКВД и в региональных управлениях госбезопасности работало около 54 тысяч сотрудников, 259 тысяч человек служили в пограничных и внутренних войсках, 195 тысяч — в милиции, 132 тысячи — в подразделениях ГУЛАГа, 125 тысяч — в системе Главного управления шоссейных дорог и т. д.{382} В лагерях, колониях и тюрьмах находилось свыше 2 миллионов заключенных, немалую часть среди которых составляли лица, обвиняемые в так называемых контрреволюционных преступлениях.
Все это сложное хозяйство требовало повседневного внимания, однако Фриновский, хотя и остался за Ежова, в первую очередь занимался все-таки делами подведомственного ему Главного управления государственной безопасности. Но даже и здесь периодическое отсутствие Ежова начинало уже сказываться, и первым стало пробуксовывать следствие. Сотни видных партийных, советских, хозяйственных и военных руководителей месяцами находились под арестом, однако перегруженным работой следователям никак не удавалось закончить их дела. После назначения Ежова наркомом водного транспорта ситуация еще больше осложнилась, поскольку оставшиеся без каждодневной опеки чекисты могли позволить себе немного расслабиться, что они и сделали.
Обнаружив, что следствие сбавляет обороты, Сталин не замедлил высказать Ежову свои претензии. Конечно, Ежову и раньше приходилось выслушивать от Хозяина замечания в адрес своих подчиненных, однако в этот раз он впервые почувствовал, что Сталин недоволен не теми или иными недостатками в работе органов госбезопасности, как это бывало раньше, а им самим, как руководителем НКВД, не справляющимся со своими прямыми обязанностями.
Потрясенный необъяснимой переменой в поведении вождя, Ежов заметался в поисках выхода из создавшегося положения. Проще всего недостаточную активность подчиненных можно было объяснить саботажем не разоблаченных еще врагов народа, пытающихся таким способом дезорганизовать работу органов государственной безопасности. Как поступать с саботажниками, Ежов знал, но сначала их нужно было выявить, однако Фриновский, которому Ежов приказал в очередной раз заняться чисткой аппарата, под различными предлогами от этого поручения уклонялся. В конце концов во время одного из своих приходов в наркомат раздраженный Ежов заявил, что сам будет проводить чистку, и потребовал принести ему на просмотр личные дела сотрудников Секретно-политического отдела. Однако ничего путного из этой затеи не вышло, в текучке дел ни до какой серьезной проверки руки так и не дошли, и все осталось как было.
А Сталин тем временем находил новые поводы для недовольства своим вчерашним любимцем. В одной из бесед, состоявшейся, судя по всему, в конце мая или начале июня 1938 г., он вдруг припомнил Ежову его прошлую дружбу с Ф. М. Конаром, расстрелянным в 1933 г. по обвинению в шпионаже и вредительстве, и это напоминание сразу же лишило Ежова остатков душевного равновесия.
В свое время Конар был одним из самых близких его Друзей. Их знакомство состоялось в 1928 г. Ежов был тогда заместителем заведующего Орграспредотделом ЦК, а Конар — председателем правления Всесоюзного синдиката бумажной промышленности. Знакомство быстро переросло в тесную дружбу. Они были одногодками, и, помимо этого, их сближению способствовали, вероятно, общие взгляды на жизнь и на способы проведения свободного времени, поскольку Конар, как и Ежов, был большой любитель выпить и «погулять».
Перейдя в Наркомат земледелия, Ежов перевел туда же и Конара, устроив его заведующим планово-финансовым сектором наркомата. Спустя некоторое время после того как в конце 1930 года Ежов вернулся на работу в аппарат ЦК, Конар был назначен заместителем наркома земледелия и оставался на этом посту до начала 1933 года. Их отношения в этот период секретарь Ежова С. А. Рыжова характеризовала впоследствии так:
«Ежов… не только все свободное время, но и служебное в значительной своей части посвящал Конару. Последний мог беспрепятственно приходить к Ежову в любое время дня, сидеть у него часами, уединившись, рассчитывая на полную его поддержку во всех делах»{383}.
А между тем с Конаром было не все благополучно. В ОГПУ имелся на него компромат, в соответствии с которым он подозревался в том, что является членом одной из контрреволюционных организаций, а, кроме того, еще и польским шпионом. До поры до времени этим материалам не давали хода, но в начале 1933-го они оказались востребованы: в это время как раз шел активный поиск тех, на кого можно было свалить вину за провал политики коллективизации и массовый голод, разразившийся во многих районах страны.
9 января 1933 года Конар был арестован, а два месяца спустя в газетах появилось сообщение Коллегии ОГПУ о приговоре, вынесенном группе работников Наркомата земледелия и Наркомата совхозов — «выходцев из буржуазных и помещичьих классов». «За организацию контрреволюционного вредительства в машинно-тракторных станциях и совхозах ряда районов Украины, Северного Кавказа, Белоруссии, нанесшего ущерб крестьянству и государству и выразившегося в порче и уничтожении тракторов и сельскохозяйственных машин, умышленном засорении полей, поджоге машинно-тракторных станций, машинно-тракторных мастерских и льнозаводов, дезорганизации сева, уборки и обмолота с целью подорвать материальное положение крестьянства и создать в стране состояние голода»{384}, 35 наиболее активных, с точки зрения ОГПУ, участников «контрреволюционной организации» были приговорены к «высшей мере социальной защиты» — расстрелу, еще 40 человек — к различным срокам тюремного заключения[99].
