Вот и нижняя площадка, и выход – на задний двор Городского совета, заставленный гигантскими мусорными баками на колесах. Поспешая за Громилой, Говард вдруг с раздражением сообразил: он же напрочь забыл спросить, как именно Арчер (или кто там из этих семерых братьев) вообще вышел на мистера Маунтджоя и заставил его на себя работать. А теперь уже не вернешься и не спросишь – даже думать нечего.

Задний двор вывел их на стоянку, а та – в боковой проулок. На углу с центральной улицей Громила высунул из-за угла голову и опасливо огляделся. С фасада, у парадного входа в Городской совет, мерцали мигалками три полицейские машины с распахнутыми дверцами.

Громила довольно ухмыльнулся:

– Еще чуток – и Диллиан нас накроет! Быстрее шагай.

– Диллиан? – Запыхавшийся Говард едва поспевал за Громилой.

– Окучивает закон и порядок.

– А-а, ясно. Теперь давайте пойдем и повидаем Арчера, – предложил Говард.

Но у Громилы оказались иные планы.

– К папаше твоему. Наведаться насчет слов.

И Говард поспешил за Громилой в сторону дома.

Если у Громилы возникали свои планы, он устремлялся к цели неуклонно, как мощное течение. Так что, похоже, Говард тут был бессилен.

Спустя пять минут Говард и Громила подошли к угловому магазинчику по Верхней Парковой. Говард обрадовался родным местам – большим уютным домам и знакомому высокому дереву возле номера восемь. Даже «классики», которые упорно чертила на асфальте Катастрофа с подружками (когда не ссорилась с ними), и те его обрадовали. Но больше всего Говарда обрадовало то, что рядом с их домом номер десять не мерцала мигалками полицейская машина. Уф! Говард выдохнул с облегчением. А ведь мистеру Маунтджою ничего не стоило назвать полиции фамилию Сайкс.

Папа обнаружился в кухне: вместе с Фифи и Катастрофой уплетал бутерброды с ореховым маслом.

При виде Громилы всех троих перекосило, а тот как ни в чем не бывало пригнул головенку, чтобы не задеть притолоку, и вдвинулся в кухню вслед за Говардом.

– Только этого нам не хватало! – вырвалось у папы.

А Фифи воскликнула:

– Громила вернулся, мистер Сайкс, он не отстает! Он теперь все время будет нас донимать, словно фамильное привидение?

Катастрофа ощерилась:

– Это все Говард виноват!

– Что за шум? – спросил Громила.

Шумели ударные инструменты – глухо, но отчетливо погромыхивали из-под груды одеял в прихожей.

– Весь день не замолкают, – со вздохом сообщил папа.

– Разберусь, – заверил его Громила и протопал в прихожую.

Говард помедлил, чтобы перехватить бутерброд, поэтому не успел увидеть, что Громила сделал с ударными. Когда Говард пришел, одеяла уже валялись в стороне, а Громила, уперев руки в боки, высился над безмолвной грудой инструментов, из которой во все стороны рассыпались носки и носовые платки.

Громила подмигнул Говарду и сообщил: – Торкиль.

– Что – Торкиль?

– Подстроил.

И Громила прошагал обратно в кухню. Там он встал подбоченясь и воззрился на папу точно так же, как минуту назад – на ударные.

– Молчите, дайте я сам отгадаю, – произнес папа. – Арчер недоволен, он сосчитал слова, и оказалось, что их всего тысяча девятьсот девяносто девять.

Громила, по обыкновению, осклабился и помотал головой.

– Две тыщи четыре, – ответил он.

– Ну да, я подумал, что последнюю фразу все-таки лучше закончить, – пояснил папа. – Маунтджой никогда не настаивал, чтобы было ровно две тысячи.

– И все? Больше ничего не говорил? – Громила запустил руку за пазуху своей кожаной куртки и извлек четыре сложенные странички машинописи, посеревшие, обтрепанные по краям и на сгибах. И сунул их через стол под нос папе – ручищи у Громилы были длинные. – Гляньте, что не так?

Папа развернул помятые страницы, бегло проглядел одну за другой.

– Вроде бы все в порядке, – подтвердил он. – Обычная моя ерунда. Старушки устроили бунт на Мукомольной улице. Не помню, что было в порции, которую не получил Арчер, но вся соль в том… – Он что-то сообразил и осекся. – Ах да, нельзя повторять прежний текст. Вот проклятье, и как же Арчер об этом узнал?

Папа посмотрел на Громилу, который кивал так, что голова плясала у него на плечах, словно маленький поплавок на больших волнах. И туповато ухмылялся во всю физиономию. Это вывело бы из себя кого хочешь, и Говард нисколечко не удивился, что папа вспылил.

– Пропади оно все пропадом! – Папа швырнул странички прямо на хлеб и банку с ореховым маслом. – Я ведь уже сдал слова за эти три месяца! Если какой-то остолоп из Городского совета их посеял, при чем тут я? Почему я должен забивать себе голову новой порцией чепухи только из-за того, что вы с Арчером изволите быть недовольны и требуете добавки? С какой стати я буду терпеть это безобразие и домогательства в собственном доме?

Папа бушевал долго, он побагровел и взъерошился. Фифи трепетала – закрыла ладошками рот и вжалась в спинку стула, словно хотела стать невидимкой. Громила знай себе ухмылялся – на пару с Катастрофой, которая обожала наблюдать, как папа выходит из себя. Говард вытащил из-под машинописной страницы хлеб и масло и, не дожидаясь, пока папа закончит кипятиться, намазал себе бутерброд.

– И вообще, я больше Арчеру ни слова не напишу! – воскликнул папа. – Все, решено!

– Пап, а поругайся еще! – попросила Катастрофа. – У тебя так смешно живот прыгает, когда ты орешь!

– Я язык проглотил и зубами закусил, – ответил папа. – Возможно, на веки вечные. И живот мой больше прыгать не будет.

Фифи нерешительно хихикнула, а Громила прогудел:

– Арчер хочет другие две тыщи.

– Ну так он их не получит – обойдется! – объявил папа, скрестил руки на груди, точнее, над животом и уставился на Громилу.

Тот ответил столь же пристальным взглядом и предупредил:

– Пока не сделаете – не уйду.

– Тогда советую запастись раскладушкой и сменой одежды, – холодно произнес папа. – Вы тут застрянете надолго. Повторяю, я ни словечка не напишу.

– Почему? – спросил Громила.

Папа скрежетнул зубами, да так, что все услышали. Но ответил спокойно:

– Наверно, вы не уловили суть моих объяснений. Я против того, чтобы мной помыкали. И я занят работой над новой книгой.

Услышав про новую книгу, Говард с Катастрофой хором застонали.

Папа холодно посмотрел на них.

– А как иначе я заработаю всем вам на хлеб и ореховое масло? – поинтересовался он.

– Когда у тебя в работе новая книга, ты нас не замечаешь и чуть что – на шум ругаешься, – проворчал Говард.

– И ворчишь, и спишь наяву, и забываешь купить поесть, – присоединилась Катастрофа.

– Значит, привыкайте! – рявкнул папа. – А заодно привыкайте и к Громиле, потому что я намерен написать эту книгу, сколько бы он мне ни мешал.

И папа смерил Громилу вызывающим взглядом. В ответ Громила протопал к стулу, на котором сидел в первый раз, и опять уселся, плотно и основательно. Он вытянул длиннющие ноги, обутые в массивные ботинки, и мгновенно заполнил собой всю кухню. Затем вытащил нож и принялся чистить ногти, будто со вчерашнего дня не сходил с места.

– Располагайтесь как дома, – любезно сказал ему папа. – С годами мы, наверно, к вам привыкнем. – Тут его осенило, и он спросил Фифи: – Как вы думаете, за постоянно проживающего Громилу можно скостить налоги?

– Н-не знаю… – беспомощно выдавила Фифи. Она попятилась в прихожую и поманила за собой Говарда. За ними увязалась и любопытная Катастрофа – затаилась подслушивать в гостиной, но была обнаружена.

– Это ужасно, – прошептала не на шутку расстроенная Фифи. – А все я виновата. Когда ваш папа поручил мне доставить тот текст в Городской совет, я совсем закрутилась с делами и попросила Мейзи Поттер отнести его. Она как раз туда шла.

– Тогда надо ловить Мейзи Поттер, – решительно сказал Говард, – а не то Громила у нас тут корни пустит.