Телефон звонил долго, но никто не взял трубку.

Наверное, они ушли на пляж. Мать любила читать на пляже до захода солнца, когда вокруг не оставалось ни одного человека. Ей нравилось купаться на закате или рано утром. Отцу — нет, но он приспособился.

Я немного расстроился, но решил перезвонить попозже, когда соберу сумку.

Это оказалось не таким уж простым делом.

Я достал из шкафа рубашку и положил ее на столик в гостиной. Не знаю, с чего я выбрал этот стол в качестве промежуточного пункта между шкафом и сумкой — он стоял достаточно далеко от моей комнаты. Я взял еще пару рубашек. Затем еще две и вернул на место одну из тех, что выбрал сначала. По дороге из комнаты в гостиную я размышлял над тем, сколько — и какие — мне взять брюк. Двух, наверное, хватит. Легкие джинсы, штаны цвета хаки плюс та пара, что на мне. Свитер или олимпийка? Или и то и другое? Блин, в Испании жарко, достаточно хлопчатобумажного свитера. Но какого? А пиджак? Если мы пойдем в элегантный ресторан или казино, без пиджака не обойтись. Но его в сумку не засунешь. Тогда, может, лучше взять чемодан? Но все чемоданы забрали родители. К черту пиджак. Да и потом, что за идиотская мысль о казино? Что мы там будем делать? Хотя пиджак я могу донести в руках, а потом повесить в машине. Две пары ботинок. Или одну? Другие надену. Десять пар трусов, чтобы не стирать. Все равно стирать придется, потому что вряд ли мы вернемся через десять дней. Значит, нужно захватить порошок. Бред. Порошок можно купить и там, либо постирать гостиничным мылом. Носки? По идее, носки летом не носят. Пяти пар мне хватит. Точно хватит? Как лучше сложить вещи: вниз брюки, потом рубашки с майками, а сверху трусы и носки или наоборот?

Часом позже в моей сумке лежало всего несколько вещей, на столе возвышалась гора одежды, а я был в изнеможении. Чувствовал себя полным идиотом. Тупо стоял у стола, не зная, что предпринять.

Потом, решив, что схожу с ума, я побросал в сумку то, что попалось под руку, пока она не заполнилась, взял несколько кассет и две новые колоды карт.

Теперь я не мог решить, чем заняться. Снова позвонил своим, но телефон по-прежнему разливался в пустом доме. Поел тунца из банки, с вчерашним резиновым бутербродом. Выпил пива. Посидел на террасе и попытался читать, но дальше половины страницы не продвинулся. Собрался уже идти ложиться, но понял, что из этого ничего не получится. Спать не хотелось, к тому же было еще слишком жарко. Я бы только ворочался с боку на бок в мокрых и липких простынях, при одной мысли о которых начал задыхаться.

И тогда я пошел гулять. На улице не было ни души, от этого она казалась тревожной и даже враждебной. Иногда самые знакомые места становятся враждебными, если вместо того, чтобы, как обычно, просто идти вперед, ты останавливаешься и начинаешь озираться.

Когда они заколотили этот подъезд? Дом вот-вот рухнет, но я раньше не обращал на это внимания. А куда подевалась старуха, что жила в ста метрах от нас? Она вечно сидела по вечерам на улице и дышала свежим воздухом, но сегодня — или черт его знает когда — вдруг исчезла. И запертый дом напоминал слепой, наводящий ужас глаз.

Неприятная дрожь пробежала от затылка по всему телу. Мне захотелось обернуться, и я не смог преодолеть это желание. Сзади никого не оказалось, но меня это не успокоило. Если бы родители были дома! И почему они не брали трубку? У меня появилось дурное предчувствие: что-то произошло или происходит прямо сейчас. Я запомнил тот вечер на много лет — свои дурацкие шатания и ощущение надвигающейся беды. Автокатастрофа. Инфаркт. Все разлетается вдребезги именно тогда, когда я решил перевернуть страницу. Я пытался вспомнить, когда в последний раз видел родителей. У меня ничего не вышло, хотя это было всего несколько дней назад. Зато я вспомнил наш последний разговор, обернувшийся скандалом, и мне стало не по себе. Если с ними что-нибудь случится, или даже с одним из них, всю оставшуюся жить я буду мучиться невыносимым чувством вины. Я чуть не заплакал. Может, взять машину и рвануть в Остуни? Я отказался от этой мысли не столько из-за того, что счел ее глупой, сколько из-за того, что не знал, в каком точно месте находится ферма, где отдыхали родители. Я просто понятия не имел, куда ехать.

Я гулял уже около четверти часа, когда встретил мужчину лет сорока с собакой — толстой и страшной дворнягой. Ее хозяин — худющий человек с невыразительным лицом в белой рубашке с длинными рукавами, застегнутой на все пуговицы, — прошел мимо, обдав меня резким запахом пота.

Я попытался представить себе этого человека двадцатью годами раньше, когда ему было столько же лет, сколько и мне. Чего он ждал от будущего? О чем мечтал? Догадывался ли, что душной августовской ночью будет таскаться с мерзкой шавкой на поводке среди чужих домов и припаркованных на тротуаре автомобилей? Когда он понял, что его жизнь убога? Да и понял ли? Каким будет мое лицо через двадцать лет?

Послышался шум машины со сломанным глушителем: она приближалась с улицы Мандзони, а я шел по Путиньяни.

Думая о путешествии, я загадал: если за рулем будет мужчина, все пройдет хорошо. Мы встретились на перекрестке. Я затаил дыхание. «Фиат-дюна-универсал» медленно повернул на Путиньяни.

За рулем сидела толстая женщина в майке, с собранными в хвост волосами и перекошенным от жары лицом. Она вела машину, наклонившись вперед — вот-вот рухнет без сил лицом на руль.

Пока «фиат» удалялся по направлению к центру, я заставил себя улыбнуться и громко произнес: «В задницу твои дурацкие пророчества, Джорджо Чиприани».

Никто меня не услышал.

Я вернулся домой слишком поздно и решил, что позвоню утром из придорожного ресторанчика. Распахнул окно и лег спать, надеясь на ночную прохладу.

Мне никак не удавалось заснуть и, долго проворочавшись, я задремал, только когда сквозь щели жалюзи начал пробиваться дневной свет. Мне приснился сон.

Я ехал в машине по какому-то шоссе, вокруг все было пустынно, серо и грустно, как бывает только зимой по утрам. Я вел машину с ощущением тревоги, как будто что-то важное от меня ускользало. Затем я увидел, что мне навстречу — против меня — все быстрей и быстрей летят какие-то предметы. А потом я понял. Предметы — это встречные автомобили, а я еду не по той стороне.

Как такое могло случиться? Почему я еду против движения? Да и дорога оказалась не слишком широкой. Даже наоборот, чем дальше, тем больше она сужалась. Я не хотел умирать — у меня слишком много дел! И вообще, со мной не может случиться ничего подобного. Это происходит обычно с другими. Дорога стала совсем узкой и вообще перестала напоминать шоссе. Слишком узкой. Я двигался все медленней и все больше боялся. Вдали раздался душераздирающий звук сирены.

Я не хотел умирать.

А вдруг после смерти ничего нет?

Сиреной оказался банально звенящий будильник, и я вытаращил глаза. Несколько секунд я лежал в постели, уставившись на свои ботинки и все еще балансируя между явью и сном.

Полчаса спустя я стоял у подъезда Франческо и звонил в домофон. Мы уезжали.

Я где-то прочитал, что днем привидения прячутся. Не то чтобы это высказывание отличалось особенной оригинальностью или меткостью, но оно справедливо. В то утро я чувствовал себя отлично. Несмотря на то, что спал всего час или чуть больше. Несмотря на кошмары. Несмотря на заполненные призраками улицы, по которым я ночью гулял.

Все снова стало простым и понятным, когда я выжимал на своей бээмвухе сто восемьдесят в час. Я уже не разделял своей вчерашней убежденности, что наше путешествие имеет какое-то особенное значение. Хуже того: меня раздражали мои благие намерения. Мне не хотелось думать, и я решил отложить заботы на потом. Стоял прекрасный, не очень жаркий день, мы мчались вперед, музыка гремела на весь салон, и все казалось возможным. Это было не веселье, а эйфория. Я воспринимал все вокруг как-то обостренно, как будто мои органы чувств обрели большую восприимчивость. Все стало простым и очевидным. Цвета в тот день казались более яркими, и во всем проступало что-то первобытное: я как будто в первый раз слушал знакомые песни, держал руль, менял передачи и нажимал на педали.