В литературе сохранились эти беседы между друзьями, которые затевались по любому поводу. Иногда это происходило на празднике: несколько сенаторов в стороне от толпы обсуждали важный вопрос. Варрон таким образом выстраивает три книги своего трактата «О сельском хозяйстве». В то время как народ развлекается зрелищем, несколько крупных сельских аристократов в храме Теллус (Земля) на празднике сева или на общественной вилле на Марсовом поле в день выборов неспешно беседуют, стараясь доказать что-то друг другу с упорством и наблюдательностью сельского жителя. Для них Рим всегда является крупным поселком, Городом, куда приходят для того, чтобы вести свои дела, дела поместья, дела родины, а также ради удовольствия поговорить. Другие литературные диалоги, которые нам известны, выводят на сцену сенаторов, возвращающихся домой после окончания заседания и комментирующих происходящее. Показательно, что латинские авторы оказали предпочтение греческому жанру диалога, но изменили его; вместо чистой платоновской диалектики они хотели воссоздать (иногда ценой некоторой тяжеловесности и искусственности) атмосферу реальных бесед, которым посвящали многие часы своей жизни. Фланирование по Форуму было настолько важным, что сам Катон смирился с этим и, следуя моде, пришедшей из Греции, построил первую базилику, где болтуны могли укрыться от зноя или дождя.
Представляется, что беседующие группы на Форуме состояли не только из важных особ. Маленькие люди также были жадны до разговоров, даже если то, что они говорили, было далеко от мировых проблем. Порой то, что их волновало, не представляло собой ничего для решения великих проблем времени, но, как и сельские жители под платанами Прованса в наши дни, они обсуждали драматические коллизии какой-нибудь игры. Нам известны эти игры простонародья; они оставили ощутимый вырезанный на плитах Форума след. В эти игры играли прямо на земле, расчертив квадраты. Их обнаружили в Риме на плиточном полу базилики Julia, на ступенях, ведущих к храму Венеры и Рима, в лагере преторианцев и далеко от Рима, в Тимгаде в Африке и в Иерусалиме в резиденции римских наместников. Они использовались для игры в кости (хотя эта игра была официально запрещена, как все азартные игры, но сам Август достаточно часто играл в них даже в своих носилках) или же в «latroncules»[398] игру, которая произошла от настольной игры с пешками и костями, где пешки изображали солдат. Эти граффити показывают удовольствия простого народа, игроков, садившихся на корточки вокруг своей шахматной доски, зрителей, комментирующих ходы, в то время как туда-сюда торжественно ходят сенаторы в тогах и одновременно неподалеку, вокруг возвышения претора, слышны крики, оскорбления, споры противников.
С середины II века бездельникам на Форуме предлагались другие развлечения. В Рим в поисках учеников постепенно прибывают греческие философы. Вначале прибыли эпикурейцы. Они убеждали, что конечной целью человеческой жизни является наслаждение, что каждое существо ищет удовлетворения своих собственных желаний. Эпикурейцы стали пользоваться популярностью. На их речи сбегались молодые люди, забросив военные упражнения на Марсовом поле. Но должностные лица забеспокоились. Философы напрасно старались уверять, что это удовольствие, о котором они говорят, не касается чувственных наслаждений, что они обучают не разврату, но воздержанию, однако сенаторы приказали претору освободить город от подобной дерзости. Однако молодежь почувствовала вкус к философии. Многие сенаторы проявили живой интерес к их свободным речам, и, когда в 154 (или 155) году до н. э. в Рим прибыли философы Карнеад, Диоген и Критолай защищать дело Афин, общество столпилось их послушать. Самым блестящим оратором из этих троих был Карнеад. Однажды он публично произнес похвальное слово справедливости; это понравилось римлянам, которые считали себя самым справедливым народом в мире. Карнеад доказал, что справедливость является самой благородной и полезной добродетелью, именно с ее помощью основывались государства и законы. Его речь имела большой успех. Но на следующий день Карнеад снова произнес речь на ту же тему и доказал обратное тому, что утверждал накануне. Он настаивал на том, что справедливость, сколь превосходной бы она ни была сама по себе, в действительности была невозможной химерой, так как, сказал он, если римляне хотели быть вполне справедливыми, они должны были бы возвратить завоеванное ими. Разве война не форма несправедливости? Но если бы римляне оказались бы столь наивными и отказались бы от своих завоеваний, то разве они не повели бы себя как дураки? И следовательно, справедливость не оказалась бы всего лишь формой глупости? Но при таких условиях как она может быть добродетелью? Карнеад, поддерживая этот парадокс, применил на Форуме школьную полемику, знакомую афинянам, привычным к догматизму стоиков. Но представим себе скандал, который вызвали в Риме эти непривычные речи, и растерянность сенаторов, которые в буквальном смысле восприняли иронию ученика Академии. Они спешно официально урегулировали дело, которое привело в Италию трех философов, и их отправили домой[399].
Посольство 155 года запомнилось римлянам, и эхо обеих публичных лекций Карнеада отзывалось еще долго, а философы хлынули в Рим, несмотря на официальные запреты, и не испытывали недостатка в учениках. Часто они оказывались в окружении великих людей, постепенно становясь их друзьями, иногда и духовными наставниками. Не все они были греками, среди них имелись эллинизированные выходцы с Востока, итальянцы, испытавшие влияние греческой философии, как Блоссий из Кум, стоик, который стал советником Тиберия Гракха, к которому тот более всего прислушивался. Он в значительной степени способствовал тому, чтобы идеалы человечества (philanthropia), провозглашаемые наставниками из Академии, воплощать в реальности. В то же время другой мыслитель-стоик, Панэций, уже был наперсником Сципиона Эмилиана, и влияние идей стоицизма среди друзей и союзников рода Корнелиев широко распространилось и среди других римских аристократов. Философы излагали свое учение в домах покровителей и на их загородных виллах. И как можно было запретить публичные выступления людям, поручителями которых выступали сенаторы и влиятельные должностные лица? Однако с возникновения империи и вплоть до Домициана еще не раз философы изгонялись из Рима. Эта мера применялась обычно не против настоящих философов, а против проповедников, которые причисляли себя к школе киников и побуждали свою аудиторию к полному презрению элементарных правил общественной жизни, или мистиков, практикующих колдовство и магию, что могло содержать серьезную опасность для общественного спокойствия. Эта элементарная защита от реальной опасности ударяла иногда и по настоящим философам; но они покидали Рим, чтобы удалиться на какое-то время из города и обосноваться в доме какого-то друга. Когда буря утихала, они возвращались.
Из «Жизнеописания Аполлония Тианского», сочиненного Филостратом[400], мы неплохо информированы о неприятных казусах с философами во времена правления Нерона и Домициана. Пройдя по всему Востоку и части греческих городов, Аполлоний, который провозглашал себя неопифагорейцем[401] и утверждал, что благодаря аскезе можно достичь прямого общения с богами, решил отправиться в Рим. По словам Филострата, Нерон терпеть не мог философов; они казались ему высокомерной расой, скрывающей маску прорицателя, и тот человек, который носил плащ философа, представал перед судьей, будто ношение плаща означало, что его хозяин — предсказатель. Музоний, другой философ, который, возможно, был также хозяином Эпиктета Музонием Руфом, был брошен в тюрьму, и, когда Аполлоний подходил по Аппиевой дороге к Риму в сопровождении тридцати четырех учеников, пришедших с ним с Востока, неподалеку от Ариции[402] он встретился с Филолаем из Циттиума. Этот Филолай, рассказывает Филострат, был способным оратором, но боялся преследований. Он сам покинул Рим, не дожидаясь приказа об изгнании, и каждый раз, когда на своем пути встречал философа, убеждал его держаться подальше от города. Диалог между мужчинами начался на обочине дороги. Филолай упрекнул Аполлония в неосторожности: «Ты тащишь за собой целый хор философов (все ученики Аполлония выглядели как философы, на них были короткие плащи, они были босоногими, с распущенными волосами), не зная того, ты легкая добыча для недоброжелателей, магистраты, поставленные Нероном у ворот, вас арестуют еще до того, как ты выразишь намерение войти!» Аполлоний понял, что ужас лишил Филолая разума. Однако он понял грозящую опасность и, обратившись к своим ученикам, отпустил на свободу тех, кто пожелал этого. Из тридцати четырех учениках остались вскоре только восемь, и в их сопровождении Аполлоний вошел в город. Сторожа у ворот ничего у них не спросили, и вся компания отправилась в гостиницу, чтобы пообедать, так как дело было вечером. Во время обеда в зале появился человек, по-видимому пьяный, который принялся петь. Ему платил Нерон за то, чтобы тот ходил по тавернам и пел сочиненные императором песни. И если кто бы то ни был слушал его невнимательно или отказывался дать ему обол[403], тот становился виновным в оскорблении его величества. Аполлоний понял этот провокационный маневр и заплатил певцу. Эта история напоминает рассказ Эпиктета[404] о провокаторах из императорской полиции, которые приходили в кабачки, рассаживались среди пьющих, и если кто-то плохо отзывался об императоре, его немедленно арестовывали и бросали в тюрьму.
