Из самого брачного ритуала понятно, какова именно была его форма. Плебейский брак включал coemptio, символический взаимный торг супругов — один покупал другого. Наконец, существовала третья форма, вытекавшая из coemptio, брака per usum[153], который являлся следствием фактического положения дел: если женщина жила в течение года в доме человека, считалось, что по истечении этого периода она становилась его супругой, но для этого было необходимо, чтобы совместная жизнь не прерывалась. Если в течение трех ночей подряд она отсутствовала, брак признавался несостоятельным. Здесь применялся юридический принцип, согласно которому при некоторых условиях обладание давало права (usucapio[154]).
Эти три формы брака постепенно заменялись другим, который становится обычным в конце республики и в эпоху империи. Фундаментальной основой первых являлся юридический переход молодой женщины под manus[155] своего мужа. Эволюционируя, нравы все более и более противостояли тому, чтобы удерживать женщин в этом своего рода узаконенном рабстве, так был изобретен брак sine manu[156], при котором супруга оставалась теоретически под властью отца, но эта власть чаще всего заменялась властью законного опекуна. Несмотря на то что муж управлял приданым, супруга была свободна приобретать личное имущество и управлять им по-своему, опека в силу закона превращалась всего лишь в фикцию, которая, впрочем, не могла принести никакого реального ограничения для замужней женщины, так как по ее требованию претор мог разрешить ей выбрать другого опекуна, если тот, который был ей дан, не казался достаточно снисходительным. Законодательство Августа шло еще дальше, и в некоторых случаях даже полностью избавляло от опеки женщин, имевших троих детей. Все более и более предписания закона ослабляются, женщина приобретает личную свободу, и отцы больше не отдают замуж дочерей против их воли. От юридических форм, касающихся брака, почти ничего не остается из того, что первоначально предназначалось для обеспечения привилегированного положения pater familias и поддержания его законной власти. Вместо навязанного брачного союза, заключенного по контракту, чуждому по отношению к желанию мужчины и женщины, мы находим брак, основанный на взаимном согласии, который длится сколь угодно долго по обоюдному желанию супругов.
Как все другие контракты, брак мог подлежать отмене. Первоначально право расторжения принадлежало исключительно мужу: он мог всего лишь потребовать при свидетеле от своей жены ключи от дома и сказать ей лично или поручить это третьему лицу: «tua res habeto» — «забираю свое добро». Эти слова расторгали союз. Все-таки по обычаю требовалось, чтобы развод происходил только с согласия семейного совета, собранного для обсуждения. Если домашний суд решал, что женщина виновна, ее отсылали к отцу, а приданое не возвращалось. В принципе патрицианский брак confarreatio являлся нерасторжимым, но изобретательный ум римлян придумал церемонию, которую они называли diffareatio[157] противоположную первой. Очень долго развод оставался явлением исключительным; известны случаи с неким Публием Семпронием Руфом, который развелся с женой, потому что та пошла на игры без его разрешения, и Спурием Карвиллием Ругой, сенатором, который отверг жену по причине ее бесплодия. Стабильность брака (современные историки полагают, что действительность не была идиллической, как считается) была недолгой. Уже ко второй половине II века до н. э. обычаи изменились до такой степени, что к концу республики развод был настолько частым, что составлял серьезную угрозу для всего института семьи.
Античные авторы рассказывают о некоторых особенно скандальных разводах, которые имели только одну цель — обеспечить супруге полную свободу. Известны слова Сенеки о женщине, «которая считала годы не по числу консулов, но по числу мужей». Святой Иероним рассказывал анекдот о другой женщине, которая была замужем двадцать два раза и вновь вышла замуж за мужчину, у которого до нее уже было двадцать жен. Впрочем, соображения, связанные с выгодой, кажется, сыграли в увеличении количества разводов более важную роль, чем желание свободно пользоваться жизнью. Женщина, являвшаяся практически хозяйкой своего состояния, нечасто предоставляла его в распоряжение человеку, который иногда оказывался менее богат, чем она. Женщины нередко искали партнера в надежде в скором времени стать его наследницей или иметь еще большую роскошь. Кроме того, римские женщины времен империи, кажется, испытывали отвращение к тяготам материнства. Это обстоятельство облегчало разрыв брачного союза, который оказывался временным, и из-за отсутствия детей не было причины его сохранять. Во времена империи можно было чаще увидеть не столько мужей, отвергающих жен, сколько жен, отвергающих мужей. Юридические тексты по этому вопросу предоставляют нам странные свидетельства. Мы знаем, например, случай с одной римской матроной, которая, испытывая денежные затруднения, попросила деньги взаймы у мужа. Он дал ей деньги при условии, что она пообещает с ним не разводиться. В другом деле именно свекровь делает завещание в пользу своей невестки прй условии: завещание будет отменено, если молодая женщина подаст на развод. Когда свекровь умерла и завещание вступило в силу, дама постаралась развестись с мужем.
Можно было бы привести еще многие подобные примеры, но трудно рассматривать эти архивы юрисконсультов как точное отражение состояния общества. В любую эпоху судебные канцелярии, как и документы адвокатов, знают истории семьи с печальной стороны. Историк может противопоставить этим примерам примеры другие, воскресить другие женские портреты, отличные от вышеупомянутых, но столь же достоверные. И не только Тацит в «Анналах» прославляет галерею героических супруг, таких как Аррия, жена Сецины Пэта, которая хотела умереть вместе с мужем, приговоренным к смерти Клавдием[158], как Паулина, жена Сенеки, которая вскрыла себе вены и своим спасением была обязана вмешательству солдат[159].
О трогательных историях супружеской самоотверженности рассказывают и надгробные надписи. Известен рассказ о Турин, образцовой супруге, чья доброжелательность распространялась на всех, кого любил ее муж; когда же муж подвергся проскрипциям и должен был бежать, она помогла ему и этим спасла его. Наконец, она пошла на величайшую жертву: зная, что не может иметь детей, она неожиданно для мужа предложила ему уступить свое место более счастливой женщине и остаться в доме, отказавшись от роли хозяйки. В надгробной надписи, которая нам сообщает эту историю, говорится, что муж отказался от такой жертвы.
Турия, предложившая удалиться ради того, чтобы предоставить мужу возможность обеспечить себе потомство, продемонстрировала верность подлинному духу римского брака. Целью супружеского союза прежде всего являлось рождение детей, затем их образование, что обеспечивало материальное и моральное постоянство города. Все должно было отступать, вплоть до самого брака, перед этим настоятельным долгом. Именно в этом духе необходимо понимать удивительную историю Катона Утического и его супруги Марции, как нам ее рассказывает Лукан в своих «Фарсалиях»[160]. Марция, дочь оратора Луция Марция Филиппа, была второй женой Катона, от которого имела троих детей. Но случилось так, что знаменитый оратор Гортензий, чувствуя приближение старости, не хотел умирать, не оставив детей. Он открылся Катону, который предложил ему Марцию, способность к деторождению которой была несомненной. Марция, которую спросили, согласилась. Она развелась и вышла замуж за Гортензия, от которого родила детей. После смерти второго мужа она возвратилась к Катону и вышла за него замуж повторно. Лукан, говоря о повторном браке Катона и Марции, обращает внимание на его строгость, так как он не стал причиной возобновления плотского союза между супругами. Каждый из них по-своему представлял свой долг и следовал ему. Их личные чувства и еще меньше их удовлетворение не имели никакого значения для их поведения. Эта удивительная история мало доступна пониманию нашего разума, но прекрасно иллюстрирует соответствие той virtus, самодисциплине, которая, как нам представляется, является глубочайшей основой римской морали.
