Я выливаю остатки из бутылки в ведро с водой, от сильного хвойного запаха у меня немедленно начинает першить в горле, и я принимаюсь, точно заведенный, чихать. Из носа у меня течет, а я чихаю и громко, вслух считаю свои чихи:

— Ап-чхи раз, ап-чхи два, ап-чхи три, ап-чхи…

— Прекрати, Марти, — не терпящим возражения голосом велит мне Сьюзан.

В чихании есть несомненное преимущество — оно помогает от головной боли, и это, должно быть, оттого, что вместе с чихами из головы вылетает всяческий мусор.

Завидев, как я шагаю мимо чахлых сосенок по дорожке к дому, миссис Писконо принимается стучать в окно гостиной. Так она предлагает мне зайти к ней — очевидно, намеревается что-то сообщить. Она всегда, если хочет поговорить со мной, случит чем-то твердым, наверное, ключом, в окно, но стучит она до того энергично, что, не сомневаюсь, в один прекрасный день высадит стекло. Пропустить ее стук мимо ушей я при всем желании не могу и потому отправляюсь к ней, а не поднимаюсь, как намеревался, сразу: по лестнице в свою комнату готовить ужин.

— Марти, — говорит мне миссис Пископо, как только я вхожу, — тебе принесли телеграмму.

— Да? — переспрашиваю я с таким видом, будто телеграмма для меня не в диковинку, хотя, на самом деле, телеграммы я ни разу в жизни не получал. Я прикидываю, от кого она может быть, но на ум не приходит ничего путного. Я думаю, что телеграмма вряд ли извещает о чьей-либо смерти, поскольку семьи у меня нет, а раз так — в телеграмме добрые новости — надо полагать, удача наконец-то повернулась ко мне лицом.

Миссис Пископо вручает мне сложенный бланк. Там написан мой адрес, и еще мои имя и фамилия: «Мартин Богети». Мое сердце учащенно бьется, и биться так ему есть отчего — моя фамилия написана верно, что случается нечасто, поскольку люди обычно пишут: «Баггати», «Богатти» или «Богарти», а однажды кто-то даже написал «Биг Готти». Удостоверившись, что послание точно предназначено мне, я трясущимися пальцами разворачиваю листок. Держать в руках телеграмму мне прежде не доводилось, и оттого читать ее я начинаю подряд с самого верха — с каких-то таинственных цифр и букв. Миссис Пископо стоит ко мне так близко, что я чувствую исходящий от нее сладковатый запах дешевого туалетного мыла. Ей, по всему видно, невтерпеж узнать, в чем тут дело. Наконец я добираюсь до самого послания и, прочитав его, в сердцах, как всегда, когда удивлен или напуган, восклицаю:

— Боже!

— Что там? — немедленно вопрошает миссис Пископо.

Упрекать ее в излишнем любопытстве, по-моему, не стоит. Ведь она целыми днями напролет только и знает, что смотрит телевизор, варит супы да вяжет свитера для внуков, у которых желтая кожа и которые живут к тому же на другом конце света.

— Здесь сказано, что я выиграл в лотерею два миллиона долларов, — говорю я и вновь пересчитываю нули у длиннющей цифры.

— Точно, два миллиона. Смотрите, здесь написаны мое имя и два миллиона.

— Не верь этому, — советует мне миссис Пископо. — Такое уже случалось с моим деверем. Наверняка, это — рекламный трюк, а на поверку тебе предложат купить недвижимость где-нибудь посреди болота.

— Ну уж с двумя миллионами долларов в кармане я, если захочу, куплю все болото целиком, — говорю я.

— Внимательно прочитай, что там напечатано мелким шрифтом, — настаивает миссис Пископо. — Голову даю на отсечение: там кроется какая-то ловушка. В таких случаях всегда жди подвоха. Ведь, пойми, Марти, никто тебе просто так, не за что, денег не даст.

Она, наверняка, права — никто мне просто так, не за что, денег не давал, да я и не надеюсь, что даст впредь. Но в телеграмме ни с лицевой стороны, ни с обратной слов, напечатанных мелким шрифтом, нет, а написано лишь, чтобы я позвонил по такому-то номеру и прибыл в воскресенье утром на семинар в гостиницу «Холидей». Я рад, что открыто не выказал своей радости от телеграммы, а иначе бы миссис Пископо непременно подняла меня на смех, а у меня и без того сегодня выдался тяжелый день. Да и вообще, смех миссис Пископо мне не нравится, потому что, засмеявшись, она сразу становиться похожей на черепаху. Однажды мне даже приснилось, будто она, выглядывая из панциря, плавает в аквариуме и неприятно, зло хихикает.

Я сую телеграмму в карман и направляюсь к двери, но миссис Пископо велит мне вычистить листья из водосточной трубы, которая спускается у самой входной двери, потому что два дня назад во время дождя вода опять текла не из трубы, а с крыши. Конечно, меня так и подмывает заявить, что я вычищу водосток завтра, что у меня болит голова и что я чертовски устал, но вместо этого, ни слова не говоря, беру лестницу и лезу на крышу, потому что знаю: если я не стану помогать миссис Пископо всякий раз, когда она мне велит, то она, как делала уже не раз, повысит квартплату, и тогда — прощай пиво! Да, лишиться сбережений на пиво мне совсем не хочется, поскольку я прекрасно помню, каково мне пришлось у Андерсонов, когда я, и это — чистая правда, оставался без пива целых три месяца, потому что мне, по словам миссис Андерсон, следовало «блюсти бюджет». Зима тогда выдалась длинной, тоскливой, и я, точно заключенный в тюрьме, отсчитывал день за днем, а во рту у меня все время было жарко и сухо, как в печке, и все мои мысли крутились лишь возле запотевшей кружки пива — лучше всего, моего любимого сорта, «Майкелоба».

Итак, хотя уже и стемнело, я взбираюсь с ведерком на крышу и трачу двадцать минут на выковыривание черной, склизкой, наполовину сгнившей листвы из водосточной трубы. Вот если бы миссис Пископо купила специальную крышку — алюминиевую или пластиковую, по ее выбору, — то прочищать дурацкую трубу мне бы никогда не пришлось. Но миссис Пископо, как и большинство пожилых людей, — ужасная скряга, и каждый истраченный цент для нее — трагедия вселенского масштаба.

После ужина я прямиком отправляюсь в бар, потому что мне страсть как не терпится поведать Джоу, что цветом инопланетянин похож скорее на гороховый стручок, чем на шпинат. И еще я прихватываю с собой телеграмму, полагая, что кто-кто, а уж Джоу объяснит мне, какая ловушка кроется в двух миллионах долларов.

В Вэйдин Рива полно баров — есть, например, на Северной дороге перед самым парком ирландский; есть между музыкальным магазином и прачечной бар, принадлежащий Джерри; есть новомодный бар-клуб для богатеев на шоссе № 25-А, — но я всегда хожу только в один, «свой» бар. Вообще, бар, по-моему, — это почти что церковь, и, раз выбрав один, в него и ходи. Вскоре ты перезнакомишься с его завсегдатаями, будешь в курсе текущих новостей, и никто, конечно же, не причинит тебе неприятностей… Или, вернее, почти никто.

Я вхожу в «свой» бар и мысленно вздыхаю: у стойки сидит Дейв. Вообще-то этого и следовало ожидать, ведь сегодняшний день не самый удачный в моей жизни. Дейв, мгновенно приметив меня, восклицает:

— Эй, поглядите, к нам опять Собачник пожаловал!

— Привет, Дейв, — говорю ему я и сажусь на свое излюбленное место у стойки рядом с холодильником.

Дейв — мой единственный настоящий враг, хотя я ему ничего дурного не сделал; просто он из той породы людей, которые заводятся, стоит им завидеть меня, и с этим, к сожалению, ничего не поделаешь. Но жизнь научила меня, что если не показывать таким, как Дейв, насколько тебя задевают их шуточки, то они вскоре, потеряв интерес, оставляют тебя в покое.

— Марти, — говорит Джоу и хлопает меня по спине.

— Джоу, — говорю я и хлопаю его по спине, потому что приветствовать так друг друга у нас уже давно повелось.

— Что новенького? — спрашивает меня Джоу.

Жажда выложить все новости переполняет меня. Именно поэтому Джоу первым делом спрашивает меня о новостях.

— В жизни не догадаешься, — отвечаю я.

Джоу — один из немногих, кто относится ко мне как к равному, ну а я и подавно считаю его великолепным парнем. Вообще, все без исключения Джоу, с какими меня сводила судьба, отличные ребята, хотя это, вполне вероятно, лишь случайное совпадение.