А один из таможенников в меня вглядывается. Всё! Прокололся я. Он ведь, гад, страх мой чует...

   И тут дед встал. И расправил он плечи. И сказал:

   - Ничехираниус, ювелир. Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики... - Смош теснее ко мне прижался и часто закивал головой: - Сызрань Кохонсио, - Нич отвернулся и махнул рукой в сторону Романа. - А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы...

   - Вас что-то беспокоит? - поинтересовался у меня эмпат-сеператор.

   - Наши сердца полны тревоги, - смиренно сказал Смош. - Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку...

   - Вот оно что... - протянул таможенник.

   В дверь просунулся ещё один в фуражке и что-то показал своим коллегам. Лампасолишенцы потеснились, а фуражкообладатели тяжело задышали, разглядывая наши золотые гранулы.

   - Ни хрена себе! - сказал кто-то.

   - Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную цену, - шагал по своей колее Нич. - Мы готовились к этой минуте тридцать долгих лет...

   - Тридцать лет?! - с безмерным уважением сказал один из таможенников.

   Его товарищ оказался более практичным:

   - Документы есть?

   - А как же! Сызрань, подай господину документы...

   Смош оставил мою шею и, перегнувшись через стол, передал таможеннику знакомую пачку ветоши.

   - Только осторожней, господа, - строго сказал Смош. - Эти документы помнят Империю! Это были времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли достойно его оценить...

   Но Капитана никто не слушал: теперь таможенники разглядывали бумаги ювелира. А я вернулся к своей бутылке. Как же так? Такая красивая этикетка! И без надписи...

   - Водительское удостоверение, техпаспорт? - спросил через минуту кто-то из фуражек.

   На него зашикали даже береты:

   - Какие документы, Рамзай? Тридцать лет!

   - Я вообще не понимаю, как эта блевотина приземлилась! - сказал кто-то из них.

   - Что с сокровищем делать? - хмуро спросил Рамзай. - Если оставить, как есть, алкалоиды и не заметят, как трюм растащат. А потом будут жаловаться...

   - Это оч-чень хороший корабль, господа, - я решил заступиться за наш звездолёт.

   Всё-таки, мы жили здесь два года. Мне показалось обидным, что о моём доме говорят с таким пренебрежением. Я встал, хотел сделать к ним шаг... наверное, чтобы подойти ближе, и уронил бутылку. Руки... я, кажется, уже объяснял, - не держат. Болят. Сильно. Всё болит, ноги, спина, задница... но запястья больше всего. Я наклонился за упавшей бутылкой. Чтобы поднять. Понимаете, тут и так намусорено... но поднять эту чёртову бутылку я не смог. Потому что сам упал.

   Мне это показалось странным: столько народа в такой маленькой каюте... откуда же взялось место, чтобы я мог свалиться?

   Чей-то недовольный голос сказал:

   - Вы можете его посадить на место?

   Но прежде чем они меня подняли, я успел взять бутылку.

   - Прочтите мне, пожалуйста, что тут написано? - попросил я таможенников.

   К моему удивлению, мне прочли.

   - Коньяк "Слава Империи".

   Мне это показалось добрым знаком.

   - Эта слава тем, - сказал я, - кто не убоялся изнурительного жара муфельной печи. Кто в ослепительном сиянии голубого солнца мечтал о холодной...

   Я запнулся и замолчал. Вот те раз, - слово забыл! Что же там было?

   - Красоте? - предположил один из таможенников.

   - Нет! - закричал я. - О ночи! И вообще это не та бутылка! У меня был портвейн!

   Меня усадили обратно в кресло, а Смош важно кивнул:

   - Не обращайте внимания, господа. Тяжёлый, изнурительный труд пагубно сказался на душевном здоровье нашего друга...

   - Вы на нас не сердитесь, - враз присмирев, сказал Рамзай. - Какие-то идиоты хапнули руду Златии и не подчинились приказу сторожевика остановиться...

   - Мы же не "вчерашние", - примирительно прогудел второй, поигрывая на ладони нашими цацками. - Это даже не ювелирный сплав...

   Я мало, что понимал, но почти любил их. Прекрасные ребята: лучшие годы своей жизни тратят на злых людей, нарушающих экономический баланс государств и целых планет. Рыцари пошлин и квот. Зигфриды, на чьих могучих плечах покоится финансовое равновесие цивилизации...

   Я вновь попытался встать. Мне хотелось расцеловать их всех.

   Но моя идея почему-то никому не понравилась: таможенники попятились, а Смош повис у меня на шее.

   - Это он на радостях, - сказал Смош. - У нас давно не было гостей...

   - Вижу, что на "радостях"... - пробурчал таможенник.

   - Оставь их Нат, - оборвал товарища Рамзай. - Золото не наше, лигатура не та. А посудине и вправду с полсотни лет. Выпивка и закуска, похоже, тех же времён...

   Нат брезгливо взял двумя пальцами на четверть пустую консервную банку с тушёнкой. Понюхал.

   - Что это?

   - Это еда, господа - торжественно сказал Нич. - Угощайтесь!

   - Еда? - с сомнением переспросил Нат. Он достал из футляра на поясе анализатор и сунул датчик в банку. - Ого! Эта "халва" ровесница моей бабушки!

   - Это не "халва", - радостно вмешался я. Не обманул-таки шипчандлер! - Это тушёнка...

   - Свою скудную пищу, господа, мы приправляли радостью творчества и восторгом от безграничной фантазии человека... - скромно добавил Нич.

   - Дурдом! - подытожил Рамзай.

   Бойцы немедленно вышли. Какие любезные люди! Смотреть на свинство я бы тоже не стал. Но таможенники не спешили. Нат салфеткой вытирал датчик анализатора. Его товарищи стояли в дверях и неловко переглядывались.

   - Что там ещё? - недобро осведомился Смош.

   - Надо бы охрану выставить, - угрюмо сказал Рамзай, подбрасывая сверкающие гранулы у себя на ладони. - Растащат ведь всё. Охнуть не успеете.

   - Вы можете взять это себе, господа, - по-царски распорядился нашим золотом Нич. - В память о нашей незабываемой встрече...