— А ты не хочешь ее обговорить?

Сургачева окинула меня трезвым, серьезным взглядом. Посмотрела на мою правую руку, на левый карман, на лицо, абсолютно тупое, после чего медленно покачала головой:

— Не хочу, Лидочек.

До кошмара оставалось секунд тридцать.

Импульс ультразвука впился в темечко. Голова заныла. Я машинально дернулась к двери:

— Ладно, пока, Кира. Приятных сновидений.

— Пока-а, — удивленно протянула Сургачева.

Странные звуки образовались за дверью. Словно кто-то споткнулся о приступочку, топнул ногами и навалился всей массой на дверь. Я отшатнулась, выдернула вальтер. Снаружи что-то треснуло, тело отвалилось от двери, зашаркало по половицам — опять раздался громкий треск. Застонал человек…

— О господи, — охнула Сургачева.

Ультразвук сверлил мозг. Я чуть не завизжала от страха. Кинулась было к Сургачевой — она отшатнулась от меня — какого черта! И впрямь — какого? В доме западня!

Абсолютно не помню, как я вывалилась на улицу (внутренний голос шепнул — нельзя сидеть в доме!). Но помню, как выла от отчаяния и не могла шевельнуться: капитан Верест, закусив губу, сползал спиной по столбу, поддерживающему козырек! Руки цеплялись за перила, ноги подгибались…

Я бросилась к нему:

— Олег!..

Он открыл рот и хрипло выдохнул:

— Уходи… Беги к казакам… Он здесь, он Костяна завалил, перехитрил, гад…

Руки оторвались от перил, ускорив падение. Я тоже рухнула на колени. Внезапно пропал свет — Сургачева захлопнула дверь (гадина!). Но нет, она не предала меня — завозилась где-то рядом, заохала… А что толку?

— Уходи, Лида… — хрипел, заваливаясь на крыльцо, Верест. — Выживу, оклемаюсь… Грудину пробило, не смертельно… Не тяни резину…

— О господи, Лидок, что будет-то… Да что же это творится… — ныла Сургачева, помогая мне (зачем?) ощупывать дрожащее тело.

И вдруг она взвилась:

— Вон он!

Меня тоже подбросило. Не захлопни она дверь, я бы в пламени ее свеч ни черта не увидела. А я и так ни черта не видела, вертела головой как дура, таращась в черноту.

— Где?

— Да вон же!

Увидела! Шевельнулись кусты на той стороне переулка — участок Красноперова! — между домом и бетонным забором. Ромка! Так вот где он сидел! Сука!!!

— Беги… — отчаянно хрипел Верест. Безысходность обрушилась на меня, как гильотина. Куда бежать?.. Кусты уже не просто шевелились, они трещали и ломались со страшной силой…

— Мамочка… — охнула Сургачева. Но я уже прыгала с крыльца. Решение созрело моментально: пока этот ублюдок будет продираться сквозь малину, я вырвусь из калитки и опережу его метров на десять. А там умчусь — у меня ноги как у газели — трехметровыми прыжками…

Сургачева неуклюже ломанулась за мной, споткнулась о решетку для ног и вцепилась мне в куртку. Я оттолкнула ее, но поздно — пистолет выскочил из руки и по низкой дуге улетел куда-то в жимолость. Дьявол!

— Куда прешь, идиотка! — заорала я.

— Он убьет меня! — взвизгнула Кира. — Я с тобой!

По правде говоря, тащить на буксире верещащую бабу в ночнушке меня не прельщало. При чем здесь вообще Сургачева? Кому она нужна, дебилка? Ну и сидела бы со своим Марышевым — какой ни есть, а мужик.

Хотя мужик в спящем виде какой мужик?

— Дуй за мной, — бросила я. Глотая слезы, помчалась по гранитной дорожке, выводящей прямо на калитку. Она неслась за мной, грохоча мужниными бутсами. Мы успели! Когда я выбегала из калитки, стрелок продолжал хрустеть кустами, продираясь вдоль ограды. Я помчалась по Волчьему тупику, но — так и есть! — ухнула в злополучную канаву с доской. Нога подвернулась, и я грянула плашмя в грязь! Стала лихорадочно выбираться, барахтая руками. Вскочила, побежала дальше, не чувствуя боли. На бегу оглянулась — Сургачева не отставала; вязла в грязи, хрипела, но упорно ломилась за мной. Хлопнула калитка — Красноперов вырвался наконец в переулок, тяжело рванулся за нами. Я прибавила ходу…

У трансформаторной будки — новое тело! (От сырости они там плодятся, что ли?) Невысокий, плотный тип лицом вверх и без признаков жизни. Костя Борзых! Да когда же это кончится?.. Я обогнула тело и в месте слияния Волчьего тупика с Облепиховой невольно притормозила. Куда податься? Налево? Облепиховая обрывается забором, а играть в пятнашки на территории покойной Розенфельд или не менее покойного Рихтера лучше днем, когда хоть что-то видно… Направо? По Облепиховой — прямой, как стрела? Казаки далеко, а убийца с пистолетом близко. Не догонит, так подстрелит. Марышев дрыхнет, Постоялов дрыхнет — пока буду дубасить в дверь — трижды помру…

Домой! Дома стены и решетки… Я пнула с разгона калитку, крючок выпрыгнул из скобы — калитка распахнулась. Сургачева пыхтела в спину. Я ворвалась на участок, рука уже в кармане — ключ! Уходя, заперла на один оборот, умница… Дорожка, крыльцо, дверь… Ключ в скважину, обеими руками — для верности… Задыхаясь, я влетела на кухню. Сургачева грохотала по крыльцу, оступаясь и матерясь…

— Быстро, кретинка! — взревела я. — Дверь закрываю!

— Бегу, Лидок, бегу… — бормотала Сургачева.

То ли не торопится она никуда? Я хватанула ее за шаль, захватив кружевной ворот сорочки, рванула через порог… И встретила мощное противодействие! Толчок — и я влетела в мамину комнату, запнулась о плинтус и врезалась затылком в пол! В голове что-то взорвалось. Ноги стали ватными и чужими. Но я не сдавалась — закусив губу, попыталась подняться на немеющих руках, всматриваясь в проем.

— Что ты делаешь, Кира, дверь закрой… — выдавила я.

Сургачева фыркнула:

— Ага, щас… Дорогой, ты опаздываешь, двери уже закрываются, — донеслось сквозь какофонию в ушах и прострелы в затылке.

Дорогой?!.. Кому это? Ромке? Да ни в жизнь! И тут меня осенило: Ромка — агнец! Он удрал куда-то с «места ведения боевых действий», и это единственный его ублюдочный поступок. Сургачева не пустила меня в спальню к своему «спящему» мужу! Не беспокой, сказала она, или что-то в этом духе. Да не было там никакого мужа! Не храпело. Муж рыскал по близлежащим огородам и подгадывал подходящий момент для своей гнусной акции. Вестимо, получилась бы стыдоба, обнаружь я пустую кровать…

Непослушными руками я корябала по полу: нужен предмет, которым можно отбиться. Что угодно — ухват, кочерга, железная труба, закатайка… Здесь было столько хлама! Но рука натыкалась на пустоту, и понятно — перед вечерними посиделками с подозреваемыми я весь хлам удалила: мелкий запнула под диван, крупный сбросила в подполье…

Мужская тень надвинулась с улицы. Медленно миновала проем, другой, наклонилась надо мной, распластанной. Вспыхнул фонарь. Я зажмурилась.

— Что с ней?

— Ушиблась, — объяснила Сургачева. — Шишка на затылке.

— Будем лечить, — усмехнулся мужчина. — Заодно и мой хондроз подлечим… Это ужасно, дорогая, носиться, аки мальчик, с такими болями…

Разрази меня подагра, если это был Марышев. Не о том наша гармошка пела! Голос принадлежал Постоялову Борису Аркадьевичу…

Перед глазами носились круги — желтые, красные, малиновые. Сталкивались, разлетались, опять сталкивались… Когда я открывала глаза, они не исчезали — теряли в контрастности, но набирали в весе. За кругами качались тени, издающие звуки. Эти звуки я слышала не совсем ясно, однако воспринимала почти каждое слово, — видимо, подкоркой. Боже, ведь была у меня такая мысль! Ну где они меня перехитрили?..

Поредевшая банда (Зубов благополучно выбыл) подводила итоги работы:

— …Не сказать, что ювелирно, дорогая, но лучше, чем никак. Не волнуйся, до утра не зашумят. Казаки в эту окраину не ходят, район спокойный. Красноперов уехал, Рябинина от страха носа не покажет… Твой-то не очухается?

— Перестань, Боря, ты меня знаешь. Ударная доза циклофена — до утра как миленький… Проснется бодрячком, без тени подозрений… Хотя какая, к черту, тень? Где мы будем к утру, Боря?

— Шестого ты ему тоже циклофен подмешивала?