Я даже дышать перестала. Онемела рука — я осторожно нащупала пальцами «здоровую» штакетину, распределила вес.

Незнакомцы еще постояли, потом медленно, словно колеблясь, тронулись прежним курсом — в тупик. Я не стала искушать судьбу. Отлипла от ограды и мелкими шажками потрюхала в дом. Газового баллончика в руке уже не было, обронила где-то. Да и леший с ним. Я влетела в дачку, заперлась, погасила в прихожей свет и принялась впопыхах анализировать свежие впечатления.

Анализировать, собственно, было нечего. Больше испуга, чем приключений. Крики и стоны ничего не значат. Да, кричали не торжествующе. И стон не был сладострастным. Ну и что? Кого царапают чужие проблемы? Меня не видели — в противном случае непременно бы вернулись и насадили на ограду. А раз увидели, но не вернулись, тоже неплохо. Значит, не совершили ничего предосудительного. В каком УК записано, что граждане не должны носить по ночам тяжелые предметы?.. А откуда, кстати, они его несли?.. Улица Облепиховая на севере (справа) завершается аналогичным тупиком. Между мной и забором — пролет метров полтораста. На моей стороне — некая мадам Розенфельд (по кличке Розенштирлиц) — подозрительная особа с полным отсутствием такта. Домина ее напоминает небезызвестный бородинский редут и долговременную огневую точку одновременно. Участок огромный — аж до самого тупика (сынуля оттяпал лет десять тому назад — за бесценок прикупил у соседки-алкашки четыре сотки, халупу снес, имея грандиозные планы на строительство «культурно-оздоровительного центра», да не ко времени помер, оставив матери неохватную ниву). По левой стороне дороги на том же протяжении умещаются сразу два участка. Замыкают Облепиховую владения Зойки Макаровой — сорокалетней мнительной бабы, страдающей длительным «безмужичьем» и приступами анорексии (последней фишкой Зойки были наклейки на руках с запахом ванили; она где-то вычитала, чудачка, что это способствует похуданию). Южнее Зойкиной халупы стоял знаменитый «Дом с привидениями» — бывшая фазенда директора мясокомбината Рихтера. В 1997 году проворовавшийся делец застрелился (по слухам, в сортире), душа его, отвергнутая в райских кущах и не добредшая до ада, перебралась в дом, откуда периодически и терзала мирных дачников. Правда, не кричала, не стонала, а как-то замогильно ухала. Иногда попутно посвистывала. Объяснять Зойке Макаровой и мадам Розенфельд, что завывания господина Рихтера уж больно подозрительно совпадают с порывами ветра, а облицовка особняка периодически рушится, обнажая трубчатые конфигурации, было бесполезно. Они свято верили в привидение.

Напротив меня стоял еще один пустующий дом. Но этот не распадался на фрагменты. Он был снабжен решетками, гаражными замками и являлся потенциальным источником дохода сыновей отбывших в Канаду Фаринзонов. Из этого дома люди выйти не могли по двум причинам: во-первых, я бы это заметила, а во-вторых, открыть дверь можно было, только подорвав ее. То есть с большим запасом динамита.

Рассуждая таким образом, я осторожно поднялась наверх. Ходить по нашей лестнице нужно очень с опаской (в прошлом году ахнула с верхотуры, запнувшись о закатайку, которую мамочка бросает в самых неподходящих для консервирования местах; потом кости собирала). Закутавшись в одеяло, я опять погрузилась в ретроспекцию. Куда понесло этих призраков? В Волчьем тупике три двора, и вроде люди там порядочные. Справа Ромка Красноперов — непризнанный гений в области компьютерных технологий. Мать с отцом похоронил. Выпить не дурак, но разве это преступление? Напротив Ромки — дачка Риты Рябининой, свежеразведенки с большими глазами. Ромка пытался на днях «попастись» на ее территории, но был ли ему с того прок, я не знаю. Скорее нет, чем да — Рита дама тормозная, пока дойдет до нее, чего хочет Ромка, у того все желание пропадет. За сараюшками Риты последний дом Волчьего тупика — с башенкой и карнизом, имитирующим верхушку кремлевской стены. Игорь Марышев и Кира Сургачева — то ли муж с женой, то ли любовники. Лет десять живут вместе, и ничего им не делается. То в городе, то в огороде. То на Антибах, то в Испании. Совсем я не завидую. Мы с Кирой учились на одном потоке. Но так давно, что и вспомнить не могу. Даже не пытаюсь. И судьбы у нас разные. Сургачева двух дней не работала, а я до приобщения к творчеству долгих восемь лет оттрубила в заштатном конструкторском бюро, разгребая ворохи чертежей. И дальше бы трубила, кабы в один прекрасный день не осознала с пронзительной ясностью, что слово «ГОСТ» в моем сознании намертво срослось со словом «погост»…

Поутру я опять стала напряженно думать. Такой уж у меня прескверный характер: из любой нештатной ситуации рождается драма, которую непременно нужно обмусолить. А ведь было еще одно событие! — осенило меня. Маленькое, но тем не менее загадочное. Намедни, в районе четырех часов дня. Я сидела в мансарде, вкушала чай с халвой, глубокомысленно пялясь в монитор, когда услышала шум подъезжающего автомобиля. Он явно проехал Волчий тупик, а это было как-то странно. У меня машины нет (не накопила), у Зойки Макаровой тоже нет. У мадам Розенфельд — подавно. Кто-то в гости? Родня Фаринзонов?.. Я не поленилась, подошла к окну и обнаружила серый «вольво», медленно ползущий по Облепиховой. У моего дома, под развесистой желтолистой березой, она внезапно встала. Хлопнула дверца, и я логично предположила, что сейчас подвергнусь нашествию. Но ничего такого. Защелка на калитке не сработала. Чего там происходило, я не поняла — окаянная береза все загородила. Видать, шофер имел намерения на мой счет, но передумал. Опять хлопнула дверца, машина тронулась, а я осталась в неведении. Перебежка к другому окну ничего не дала: октябрь не самый, конечно, лиственный месяц, но завесы хватает. И укрепрайон мадам Розенфельд не из прозрачного стройматериала.

Как машина возвращалась, я не слышала. Но в этом не было ничего странного. По заведенной традиции временной отрезок с пяти вечера до девяти, как наиболее бестолковый в плане творчества, я посвящаю беспробудному сну. В это время под моим окном может проехать незамеченной не то что вшивый «вольво», но и танковая дивизия с обозом и маркитантками.

Стоит ли связывать эти события, я пока не решила.

Утро прошло относительно неплохо. Страх не возвращался. Погода тоже не злобствовала. Дул ветерок, шебурша бурыми листьями. На востоке кучковались тучи, намекая на опустошающий ливень после обеда. Я не возражала, пусть себе льет — два дня не было дождей. Для разогрева замороженного тонуса я посетила «терму», где промыла глаза холодной водой, а по возвращении деликатно раскланялась с мадам Розенфельд, стоящей на боевом посту — в затенении собственного сарая (идеальном, кстати, месте для шпионажа за моей территорией).

— Доброе утречко, Магдалина Ивановна. Давно стоите?

Бабенция, конечно, страшенная. Бастинда горбоклювая из сказки Волкова. Как приснится — не проснешься. И невоспитанная, точно эскадрон махновцев. Проигнорировав мое приветствие, сверкнула глазищами и ушла в глухую тень — словно растворилась. Жуть рогатая.

Напевая под нос «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано…», я поднялась в мансарду — заводить кофейник. Мобильник уже вовсю музицировал.

— Ты там еще не примерзла? — учтиво поинтересовалась Бронька Хатынская.

— К чему? — спросила я.

— Тебе виднее. Знаешь, Лидок, не май месяц.

— Нет, у меня сегодня жарко, — с достоинством отвечала я. — Вот «терму» посетила, сейчас камин разведу, сяду, укроюсь пледом, пунш выпью, бекон съем, Бэрримора вызову…

— А ты знаешь, у меня тоже жарко, — перебила Бронька. — Не поверишь, но дали горячую воду.

— Поздравляю, — порадовалась я за подругу.

— Даже две горячие воды, — добавила Бронька. — Из обоих кранов. Целые сутки хлещет. Красотища.

— Смотри не зазнайся, — хихикнула я. — А еще какие новости в мире?

— В мире?.. М-м… — Бронька задумалась. — Ну про третью мировую тебе не интересно… Про падающие самолеты, наверное, тоже… Ах да, зацени — Маргоша с трахалем в турнепс укатила, новость недели, представляешь?