— Мой дядя, он уезжать в Калифорнию. Анахайм. Теперь в тюрьме.
— Иммиграционная служба?
— Нет, он по закону, — ответил Ласаро. — Виновен в ДТП. Много выпивать пива, ехать по шоссе, авария попадать, женщина погибла, три года получать. Женщина не молода — старуха, сумасшедший. Машина вести так… — Рукой он начертил в воздухе извилину. — Но полиция делать тест дяде Луису. Ноль двадцать пять процент. Три года.
Перед тем как они высыпали мусор в очередной контейнер, Чик вытащил оттуда тостер. Сказал:
— Я чинить.
— Телик уже починить?
— Ага. Работать хорошо. Цветной.
— А тот мужик что? — сказал Ласаро. — У него один только телик, да и тот росо[113], четырнадцать дюймов. Есть дома, где в каждая комната стоять телик, и экраны широкий — для футбол смотреть. Говорить же я, у мужика денег нет.
— Он не любить телик. Он учитель, ему книжек читать до хрена.
— Это жена, она забирать телик и все добро. А ему ничего не оставить.
— Дом есть.
— Заложенный. И ребенок. — Ласаро захохотал. — Деньги у жена. В Вегас баба ехать, точно. Тратить, тратить! Стодолларовые автоматы!
— У него деньги есть.
— Мужик ехать «фольксваген», тачка — дерьмо. Жена села в «бьюик парк авеню 2000» и смылась, да еще с кучей шмоток!
У Чика имелась кое-какая другая информация. На полу в туалете он нашел банковский чек, на котором было написано: «Доступные средства — 41.389,17 доллара». Американец разбрасывает такие штуки по дому, а их обычно прячут, это значит только одно — он ужасно богат. Все в американце интриговало Чика. Дом вместил бы целую семью, человек двадцать — двадцать пять, а американец там один, иногда с ребенком, иногда без. Чик никак не мог понять: ни семьи, ни друзей, вообще ничего, тишина все время. Одни книги, столько много сразу Чик никогда не видел. Ослепнуть можно, пока их прочитаешь.
Говорит — учитель, а в школу ни разу не ходил.
Такой большой и неуклюжий, даже на велосипеде ездить не может, только мечется по дороге из стороны в сторону, как цыпленок, которому оттяпали голову. Ну и насмешил он тогда Чика.
Все же деньжата у него водятся.
Пока Чик заметил у американца одну способность: тот замечательно говорит по телефону. В этом деле ему нет равных. Чик иногда задерживался на лестнице, ведущей наверх, просто чтобы послушать, как хозяин дома разговаривает. Он сворачивал длинные мудреные словечки — все вычитанные в книжках и все абсолютно разные. Откинется, бывает, в своем кресле, уставится в потолок, а слова так и бегут, одно за другим, наподобие сцепленных вагончиков бесконечного поезда. И не разберешь, что он там заливает, но Чику в каждом слове слышался звон монет.
А чего только американец не выбрасывал! Семь яиц в упаковке на двенадцать штук, целую гроздь бананов, и кожура только слегка почернела; почти полную, даже закупоренную, зеленую бутылку темно-красного виноградного вина; едва начатый тюбик зубной пасты; нарезанный батон в целлофане; кусок сыра, на полкило, наверное; еще помидоры, куриные сосиски, шоколадку в фольге, полосатые красно-белые леденцы и целый нераспечатанный пакет хлопьев, которые едят на завтрак.
Отправить столько добра в мусорный ящик мог только богач, а у американца из дырявых носков большие пальцы торчат, когда он разгуливает по дому без ботинок. Посмотришь на его измятые штаны да заросший щетиной подбородок, и можно подумать, живет он в палаточном лагере под мостом. Американец богат и беден одновременно. Выходило как с голограммой: вертишь ее так и сяк и видишь то одно изображение, то другое, а оба сразу — никогда.
Чик, раздумывая об удивительном человеке, вспомнил гвеило, которые платят деньги, и деньги немалые, желая посмотреть на большую панду. В своей прошлой жизни Чик, бывало, смеялся над тем, как они ходят в горы и по целым неделям выискивают там панд. Дождь льет не переставая. Кому повезет, тот увидит мишку, поедающего побеги бамбука. Однако в большинстве случаев попадаются не сами панды, а только сделанные ими когда-то кучки. Отдать тысячи американских долларов, чтобы глянуть на дерьмо. Вот застрелить большую панду — это да, шкурка стоит два миллиона юаней. Но просто глазеть?
«Американец у меня вроде панды, — думал Чик. — Я пялюсъ на его дерьмо как тупица-гвеило».
На светофоре загорелся красный, и грузовик затормозил.
— Я тебя высаживать на то же место? — спросил Ласар.
— Да, то же место, пойдет.
— Вляпаться ты однажды…
— Все порядок, никто не видеть ничего.
Ласаро недоверчиво присвистнул и надавил на газ. Через полмили Чик покинул кабину. В темноте под дождем замаячила голубая куртка, двигавшаяся вдоль тротуара и постепенно скрывавшаяся из виду. Ласаро высунулся из машины и заорал, обращаясь к куртке:
— Эй, Лас-Вегас!
— Ты, я вижу, теневую экономику поддерживаешь. — Бет приходилось кричать, а иначе ничего не было слышно сквозь доносившийся сверху шум строительных работ. — Вряд ли хоть у кого-то из них есть страховка, но дело они, кажется, знают. В принципе.
— Берут на удивление недорого, — сказал Том.
— Вспомни Зои Баярд[114] и ее предостережения против всяких иностранцев, — засмеялась Бет. — А что этот голубой китайчик?
— Почему ты решила, что он голубой?
— По всему. Взглянешь на него — настоящий «Кастро».
— Да он же вовсе не похож на Кастро!
— Я не про того Кастро, а про Кастро, что в Сан-Франциско[115].
— А-а.
— Ты знаешь, что он сказал? Сидел с Финном на крыльце и выдал: «А мы тянучку жуем». Конфетами ребенка кормил.
— Я с ним поговорю.
— Я уже говорила. Мишка в рюкзаке?
На кухне появился Финн, таща за собой на веревочке комок кровельного войлока.
— Мне Чик нравится, — заявил мальчик. — Мне Чик просто ужасно нравится. Вот, он мне щеночка подарил. Щеночек Энтони.
Бет со значением посмотрела на Тома, словно бы говоря, как любая жена своему мужу: «НУ ЧТО, ТЕПЕРЬ ВИДИШЬ?» Выглядела она грозно. Финну же ответила:
— Красота, Финик.
— Мой щеночек убил кошку. И все внутренности вынул. А потом съел.
— Финн!
— Энтони кошек терпеть не может. Гоняется за ними по деревьям. Убивает иногда. Он немецкая овчарка. И у него только один глаз.
Финн пошел из кухни на улицу, таща за собой своего пса-убийцу.
— Ну что, — сказал Том, — сине-зеленые водоросли ему даю. — Р в слове «водоросли» звонко вибрировало, и Бет вышла из себя.
— Ты продолжаешь рассказывать ребенку эти сказочки про мистера Гадкера?
— А ты все разрешаешь ему смотреть мультики до одурения?
После короткой разминки они вошли во вкус, разогрелись и начали ссориться всерьез.
Чик любил стук молотков. В городе тихо, словно в лесу, и от этого нервы на пределе, как будто все насторожились и ждут беды. А когда мексиканские парни взялись за дело и стали приколачивать фанерную облицовку поверх войлочного покрытия, грохот подействовал на Чика успокаивающе. Пятеро рабочих ударяли по крыше в едином ритме. Прямо пекинские рокеры, группа «Цуй Цзянь»: уа-а-та-да-да-дам-да-дам, уа-а-та-да-да-дам-да-дам! Чик дирижировал кулаками, притоптывал в такт ногами, издавал предупреждающее ворчание, если молотки вдруг сбивались. Тяжелый металл, хэви метал!
Том перебазировался на кухню. Заткнул уши ватой, прибавил звук в магнитофоне и включил Пятую симфонию Малера. Не подействовало, он попробовал «Военный реквием» Бриттена, а потом и «Полет валькирий». Все равно из-за стука музыка превращалась в какофонию обрывочных звуков, резких и неприятных. Том сбежал на машине в университетский кампус. Перед каникулами подземный гараж под Красной площадкой опустел. В кабинете было холодно, на полке несколько книг — Странк и Уайт[116], словарь Вебстера, «Сестра Кэрри», сборник «Лауреаты XIX Пушкартовской премии»[117] — их точно собрали здесь произвольно, как старье для распродажи. Том включил ледяную батарею. По трубам допотопного радиатора журчала и булькала вода, а Тому казалось, это шайка крохотных мексиканцев вовсю колотит молоточками.
